Фрагментарный перевод стихотворения «Перед рассветом», включенный в 1909 г. в статью Н.А.Васильева о Суинбёрне как подтверждение на конкретном примере некоторой внутренней общности творчества английского поэта и К.Д.Бальмонта с его призывами к свободе чувств, акцентирует читательский интерес на суинбёрновской музыкальности, построенной на повторах, что особенно наглядно на примере четвертой строфы оригинала, мастерски интерпретированной Н.А.Васильевым, который, хотя и допустил некоторые неточности в деталях (например, подменил образ греха на новый образ жала), смог уловить самое главное – ритм, динамику описания, его мелодичность и плавность: «Ah, one thing worth beginning, / One thread in life worth spinning, / Ah sweet, one sin worth sinning, / With all the whole soul’s will; / To lull you till one stilled you, / To kiss you till one killed you, / To feed you till one filled you, / Sweet lips, if love could fill» [1, p. 175] [О, одно дело стоит начать, / Одну нить стоит свить, / О сладкий, один грех стоит совершить, / С желанием всей души; / Успокаивать тебя, пока не утихомирю, / Целовать тебя, пока не убью, / Кормить тебя, пока не наполню / Сладкие губы, если любовью можно было бы наполнить] – «Начнем одно начало, / Одно взлелеем жало, / Чтобы душа свивала / Одну томленья нить. / Тебя украсть, лаская, / Убить тебя, сжимая, / И утолить, лобзая, / Но можно ль утолить?» [2, с. 124]. Другой особенностью перевода Н.А.Васильева стало перемещение существенного для понимания суинбёрновского произведения синтаксического параллелизма из первой части пятой строфы на стык первой и второй частей, причем полностью опущенным оказывался мотив любви, проскользнувшей между шеей и подбородком («Between your throat and chin»), а дальнейшее описание усиливалось анафорой «А стыд <…> / А честь <…> / А грех <…>»: «Хочу любовь догнать я / И потерять в объятьи / Меж персями и платьем, / Меж почкой и цветком. / А стыд? его не знаем; / А честь мы потеряем, / А грех мы заласкаем, / Не будет он грехом» [2, с. 124]; ср. у А.-Ч.Суинбёрна: «To hunt sweet Love and lose him / Between white arms and bosom, / Between the bud and blossom, / Between your throat and chin; / To say of shame – what is it? / Or virtue – we can miss it, / Of sin – we can but kiss it, / And it’s no longer sin» [1, p. 175] [Ловить сладкую Любовь и потерять ее / Между белых рук и грудью, / Между бутоном и цветком, / Между шеей и подбородком; / Сказать о стыде – что это? / Или чести – мы можем потерять ее, / О грехе – мы не можем не целовать его, / И он больше не грех] [6, c. 323].
Эпизоды, характеризующиеся наибольшим эмоциональным накалом, были переданы Н.А.Васильевым с максимально возможным их сохранением как художественно-эстетического целого, но при этом отдельные детали описания были купированы, в частности, оставив метафору и сравнение в концовке шестой октавы, русский переводчик полностью опустил распространенный оборот, характеризовавший губы влюбленного: «Lips that no love can tire, / With hands that sting like fire, / Weaving the web Desire / To snare the bird Delight» [1, p. 176] [Губы, которые любовь не может обуздать, / Руки, которые жалят как огонь, / Плетя сеть Желания, / Чтобы поймать Восторг птицы] – «Я припаду губами; / Ты жалишь, точно пламя, / И сеть желанья с нами / Поймать восторга птиц» [2, с. 124]. При переводе начала девятой октавы Н.А.Васильев сохранил олицетворение утра, но не смог передать стыда и отчаяния любовников, подспудно заложенного Суинберном в эпитетах, ср.: «As scornful day represses / Night’s void and vain caresses, / And from her cloudier tresses / Unwinds the gold of his» [1, p. 176] [Когда презрительный день усмиряет / Ночные пустые и бесполезные ласки, / И из ее спутанных кос / Расплетает золото его] – «И ласки все короче, / День раскрывает очи / И вьет по косам ночи / Сеть золотистых струй» [2, с. 124].
В1909 г. А.П.Доброхотов фрагментарно (пять из десяти строф) интерпретировал «Балладу о тяжестях» («A Ballad of Burdens»), опубликовав ее под заголовком «Тяжести (Из Свинберна)» сначала в ежедневной политической, общественной и литературной газете «Раннее утро» от 9 апреля1909 г., а затем (в1913 г.) в авторском сборнике «Песни воли и тоски. 1900 – 1912 гг. (За 12 лет)» [см.: 3, с. 194 – 195].
При переводе размышлений о тяжести продажных поцелуев («bought kisses») А.П.Доброхотов отдал предпочтение собственно лексическим средствам (контекстуальному противопоставлению мрака и пурпура) вместо авторских подхвата и повторов, а также ввел образы демонов, наделив их речью, и опустил сравнение трепета с дрожью пламени: «Between the nightfall and the dawn threescore, / Threescore between the dawn and evening. / The shuddering in thy lips, the shuddering / In thy sad eyelids tremulous like fire, / Makes love seem shameful and a wretched thing» [1, p. 144] [С ночи до рассвета шестьдесят <продажных поцелуев>, / Шестьдесят <продажных поцелуев> от зари до вечера. / Трепет твоих губ, трепет / Твоих печальных век, дрожащих как пламя, / Заставляет любовь казаться позором и мерзостью] – «Средь мрака полночи до пурпурной зари / Разврата демоны кричат: “Мы торжествуем, / Над волей слабого мы – грозные цари”» [3, c. 194]. Если у Суинбёрна каждая из девяти октав и финальный катрен единообразно завершаются стихом «This is the end of every man’s desire» [1, p. 144 – 147] [Это конец людских желаний], то А.П.Доброхотов счел возможным отказаться от такой целостной организации стихотворения, закончив каждую из пяти переведенных октав по-разному: «Конец любви святой! / <…> / И мой безумен взор / <…> / Насмешливый привет / <…> / С развенчанным челом! / <…> / И все – мираж, обман!» [3, c. 194 – 195].
Воссоздавая рассуждения о тяжести льстивых речей («sweet speeches»), А.П.Доброхотов опустил авторское сравнение лица с грязью и характерный анафорический повтор «In the last days…», заместив их оригинальными сравнениями, а также олицетворением и метафорой: «These market-men that buy thy white and brown / In the last days shall take no thought for thee. / In the last days like earth thy face shall be, / Yea, like sea-marsh made thick with brine and mire» [1, p. 145] [Эти торговцы, что покупают тебя чистую и грязную, / В последние дни не подумают о тебе. / В последние дни как земля твое лицо будет, / Да, как морская тина, загустевшая от соли и грязи] – «Но жизнь жестокая смеется надо мною, / И снова я один, как в море островок. / Один, совсем один, лицо мое бледнеет, / Как снег швейцарских гор, / И жало клеветы насмешливо чернеет» [3, c. 194].
Говоря о тяжести долгой жизни («long living»), русский переводчик использовал, вместо параллелизмов оригинала («And say at night “Would God the day were here,” / And say at dawn “Would God the day were dead.”» [1, p. 145] [И говорит ночью: “О Боже настал бы день”, / И говорит на заре: “О Боже закончился бы день”]), несколько конструкций с анафорическим и, усиленных мифологической аллюзией – упоминанием берегов реки Стикс в царстве мертвых – и олицетворением: «И хочется скорей к стигийским берегам (берега реки Стикс в царстве мертвых в греческой мифологии). / И все кругом душе твоей не мило, / И связи с жизнью нет, / И шлет тебе зловещая могила» [3, c. 194]. Употребление анафорического и характерно для последующего фрагмента суинбёрновского стихотворения, утверждающего недолговечность красоты: «…Thou shalt see / Gold tarnished, and the grey above the green; / And as the thing thou seest thy face shall be, / And no more as the thing beforetime seen. / And thou shalt say of mercy “It hath been,” / And living, watch the old lips and loves expire, / And talking, tears shall take thy breath between» [1, p. 145] […Ты увидишь / Золото поблекло, и серость поверх зелени; / И тем, что ты видишь, твое лицо будет, / И не тем, что прежде виделось. / И ты скажешь из жалости “Это было,” / И продолжая жить, увидишь старые губы и конец любви, / И пока будешь говорить, слезы перехватят твое дыхание]. При его трактовке А.П.Доброхотов проявил особую вольность, переместив свои рассуждения в область мимолетности славы, представленной на примере гладиаторских боев, причем введенные им обращения сделали картину более зримой и реальной: «Поблекло золото, фиалка отцвела… / Срывается венок, когда-то величавый, / Толпой забывчивой с победного чела… / Порочат все тебя, недавний триумфатор, / Язвительным словцом, / И ты стоишь, сраженный гладиатор» [3, с. 194 – 195].
В шестой строфе английский поэт усиленно использовал полисиндетон, посредством которого подчеркивалось, сколь значительны события и эмоции прошлого, о которых хотелось рассказать, пусть даже и с тоской («sad sayings»): «Thou shalt tell all thy days and hours, and tell / Thy times and ways and words of love, and say / How one was dear and one desirable, / And sweet was life to hear and sweet to smell» [1, p. 145 – 146] [Ты расскажешь о всех твоих днях и часах, и расскажешь о / Твоих времени и способах и словах любви, и скажешь, / Как кто-то был дорог и кто-то желанен, / И сладка была жизнь для слуха и сладка запахом]. А.П.Доброхотов, вольно интерпретировав замысел Суинбёрна, ввел оригинальные олицетворения, при помощи которых одушевил эмоции человека – его надежды начали плакать, в душе же воцарился испуг: «И вновь в груди царит карающий испуг: / Заплачут вновь разбитые надежды / Слезами старых ран» [3, c. 195].
И.А.Кашкин на раннем этапе своего творчества еще дважды обращался к осмыслению произведений Суинбёрна. Перевод первых четырех строф суинбёрновского «Прощания с Марией Стюарт» («Adieux à Marie Stuart», опубл. в 1882 г.), увидевший свет только в 2007 г. под названием «Les Adieux», был осуществлен им между 1920 и 1924 гг. Три авторских обращения к королеве («Queen <…> my queen») переводчик заменил личным местоимением 2 л. ед. ч.: «Queen, for whose house my fathers fought / <…> / They gave their lives, and I, my queen, / Have given you of my life / <…> / Queen, in whose name we sang or fought» [4, p. 259] [Королева, за которую мои отцы сражались / <…> / Они отдали свои жизни, и я, моя королева, / Отдал бы тебе свою жизнь / <…> / Королева, от имени которой мы пели или сражались] – «Ты, за кого бились отцы / <…> / Тебе отдали жизнь они, / Свою я отдал бы / <…> / Ты, жизни нашей песнь и свет, / Прости!» [5, с. 141]. Вынеся в эпиграф последние стихи четвертой строфы («Queen, in whose name we sang or fought, / Farewell» [4, p. 259] [Королева, от имени которой мы пели или сражались, / Прощай]), И.А.Кашкин сохранил адресованность произведения королеве, однако все же не именно Марии Стюарт, в отношении к которой Суинбёрн неизменно проявлял характерную верность (согласно преданию, один из его предков был влюблен в эту королеву и сражался за нее). В опубликованном в2013 г. переводе Валентины Сергеевой, также ограниченном первыми четырьмя строфами «Прощания с Марией Стюарт», соотнесенность с историческими событиями ощутима в значительно большей степени: «За славных Стюартов мой род / Сражался на войне. / Прощай – твой отблеск не прейдет / Во мне» [6].
Библиографический список
- Swinburne A.-Ch. Poems and Ballads. – L.: Edward Moxon & Co, 1866. – 296 p.
- Васильев Н.А. Свинбёрн // Творчество: Лит. сб. – Казань: типолит. И.С.Перова, 1909. – С. 123 – 136.
- Доброхотов А.П. Тяжести (Из Свинберна) // Доброхотов А.П. Песни воли и тоски. 1900 – 1912 гг. (За 12 лет). – М.: тип. А.И.Снегиревой, 1913. – С. 194 – 195.
- The Collected Poetical Works of Algernon Charles Swinburne: In 6 vol. – L.: William Heinemann, 1917. – Vol. V. Studies in song; A century of roundels; Sonnets on English dramatic poets; The heptalogia. – 372 p.
- Суинбёрн А.-Ч. Les Adieux / Пер. И.А.Кашкина // Кашкин И.А. Стихи. – М.: Захаров, 2007. – С. 141.
- Комарова Е.В. Русская рецепция Алджернона Чарлза Суинберна: Дис. … канд. филологических наук. – Нижний Новгород, 2014. – 287 с.