Вторая половина XVIII столетия, в особенности период правления Екатерины II, – время важных модернизационных перемен в России. Работа Уложенной комиссии (1767–1768), разработка ряда реформаторских проектов видными государственными деятелями, введение в действие Учреждения о губерниях (1775), Жалованных грамот городам и дворянству (1785), появление первых общественных организаций, независимой печати, выход на общественную арену ряда оригинальных мыслителей и реформаторов стали признаками значимых перемен, касавшихся не только внутренней политики, общественно-политической жизни, но и социального облика страны, среди высших сословий которой начинается процесс формирования гражданского общества [1]. Общество активно усваивает и перерабатывает сообразно российским условиям передовые доктрины общественной мысли, важнейшую роль среди которых играли идеи Просвещения. Видную роль в этом процессе сыграл выдающийся просветитель и общественный деятель Александр Николаевич Радищев (1749–1802), чье произведение «Путешествие из Петербурга в Москву», обличавшее крепостное право и содержавшее ряд смелых предложений по изменению государственного строя России вызвало бурную реакцию Екатерины II и стало причиной тюремного заключения и дальнейшей ссылки мыслителя. А.Н. Радищев был одним из основоположников нового идейно-политического феномена – русского либерализма, ставшего также своеобразным набором ценностей и жизненных установок, стилем мышления, образом жизни, а в конечном итоге – уникальным феноменом культуры – как русской, так и мировой [2, с. 7].

Значимая роль либерализма в общественно-политической жизни России второй половины XVIII в. традиционно вызывала интерес отечественных и зарубежных исследователей как к его истории в целом, так и к биографиям, образу мысли и деятельности его наиболее ярких представителей. В зарубежной историографии ведущие позиции в изучении русского либерализма и либералов второй половины XVIII столетия традиционно (по причинам как чисто научным, так и идейно-политическим) занимает англо-американская историческая наука. В настоящей работе мы предпримем попытку анализа накопленного историками США и Великобритании научного опыта по исследованию мировоззрения и деятельности А.Н. Радищева.

Идейно-политическому наследию А.Н. Радищева в англо-американской исторической науке уделяется большое внимание. Наибольший интерес исследователей вызывают вопросы о его отношении к крепостному праву и его общие позиции по социально-экономическим и политическим вопросам, в наиболее концентрированном виде выразившиеся в радищевском «Путешествии из Петербурга в Москву». Известный американский исследователь Марк Раев (1923–2008) пишет, что Радищев, помимо категорического неприятия крепостничества как социально-экономического явления, отмечал, что оно огрубляет нравы крестьян и грозит бунтом дворянам. Задачей культурной элиты в этой ситуации было принятие мер для изменения политической системы, улучшение положения народа. Существование крепостничества было невозможно в просвещенном обществе; оно было также несовместимо с моральными принципами, цивилизованностью и гуманностью [3, р. 148].

Знаменитое «Путешествие из Петербурга в Москву» явилось, по мнению профессора Принстонского университета (позже – директора Библиотеки Конгресса США) Джеймса Биллингтона, первой из многочисленных литературных «мин», подложенных дворянством под существующий порядок. При этом «Путешествие» «было ти­пичным произведением екатерининского времени: назидательное по тону и напыщенное по стилю». Даже обличение Радищевым крепостного права, звучавшее «и ново, и смело», было в известном смысле лишь запоздалым откликом на запросы, адресованные ранее самой Екате­риной II Вольному экономическому обществу. Более того, протест Радищева против крепостного права впол­не укладывался в рамки екатерининского Просвещения, основываясь на сугубо философском соображении о том, что существующая система мешает крепо­стным использовать их способности. Однако, «напечатанная в обход цензуры в первый год Французской револю­ции, книга Радищева встревожила Екатерину». Радищев – этот привилегированный аристократ, совесть которого «уязвляли страдания ближних», – хотел «стать созида­телем иного, лучшего общественного строя». Он первым из россий­ских «кающихся дворян» выступил с требованием коренного пре­образования российской политической системы. Радищев стал родоначальником «гражданского» направления в русской литературе (развитого в произведениях декабристов, Н.А. Некрасова, И.С. Тургенева и др.). Его литературные работы были отмечены «героическим, прометеевским духом, предзнаменованием пылкой и лишенной религиозной окраски веры в будущее…» [4, p. 291-292].

Американский исследователь Т. Андерсон в своей «Истории русской политической мысли» называет Радищева вестернизированным мыслителем, свободным как от русской почвы, так и от придворных условностей. Его работы, по мнению Андерсона, были пропитаны ненавистью не только к институту крепостного права, но и всей классовой системе, подпитывавшей крепостничество. Нелицеприятным было и его отношение к верховной власти: местами в «Путешествии» Радищев, кажется, стремился отдать должное монархам за попытки препятствовать закрепощению, но в оде «Вольность» монарх сам предстает в непривлекательном образе. При этом из своей формулы общественного договора Радищев фактически исключил правителя, предлагая за все нарушения закона карать его так же, как и любого другого правонарушителя. Радищев всегда верил в разум и законные средства разрешения общественных конфликтов [5, p. 144-146].

Известный американский специалист Ричард Пайпс называет Радищева первым либеральным радикалом в России. Хотя он был фигурой гораздо меньшего масштаба, чем Новиков, но стал более известен благодаря усилиям советской пропаганды (хотя в литературном отношении «Путешествие из Петербурга в Москву» «ужасно» и «вряд ли вообще заслуживает упоминания»). Политические предпочтения Радищева, согласно Пайпсу, были довольно расплывчаты, но крайние либералы и радикалы признают его своим «предтечей» «из-за философской позиции и безусловного отрицания крепостничества» [6, с. 355-356].

Американская исследовательница Цинтия Виттекер в монографии, посвященной «политическому диалогу» писателей и монархов в России XVIII столетия, называет радищевское «Путешествие» самым известным и наиболее хорошо написанным проявлением «рекомендательной» («advice») литературы. Главной причиной, по которой произведение Радищева встретило бурную реакцию Екатерины II, было допущенное в нем «развенчание невиновности абсолютной власти». Кроме того, судя по заметкам на полях, императрица считала, что автор, как и Ж.-Ж. Руссо, подвержен «ипохондрии». Наиболее напугала своими призывами Екатерину, очевидно, ода «Вольность». С другой стороны, как указывал Радищев, человеческая природа несовершенна, и поэтому свержение монархии далеко не всегда достигает своей цели. Конечно, Радищев рассчитывал, что императрица – его первая читательница – внемлет его советам, и это поможет предотвратить «ужасную революцию». Но Екатерина II увидела в его работе «только злобу и измену» [7, p. 176-179].

Американский историк Гэри Хэмбург называет А.Н. Радищева «наиболее радикальной фигурой русского Просвещения». Самой вопиющей проблемой современной России он считал крепостничество, которое, по его мнению, нарушало естественное равенство людей перед Богом, природную свободу, ухудшало производительность крестьянского труда, положение населения в целом, унижало человеческое достоинство крестьян, распространяло «невежество» среди помещиков. Будучи отклонением от естественных принципов построения общества, крепостничество было чревато массовым «ужасным восстанием». Справедливая политическая система, по Радищеву, должна была базироваться на «личной и коллективной добродетели». Ключами к ее обретению был труд: физический, умственный и духовный. Закон имел, согласно Радищеву, универсальное действие, и поэтому если монарх нарушает его, подданные имеют законное право не подчиняться суверену. При этом источники идей Радищева, по Хэмбургу, были не только светскими, но и религиозными: «… его нравственный словарь был настолько же обязан Православию, насколько и светским источникам» [8, p. 121].

«Жестким приговором крепостничеству» называет радищевское «Путешествие» редактор журнала «The Historian» Кис Ботерблом [9, p. 70].

Большим вниманием к фигуре А.Н. Радищева отличаются труды польско-американского исследователя Анджея Валицкого. Феномен Радищева Валицкий называет «кульминацией просвещения в России», а самого Радищева – «самым радикальным и последовательным представителем «века разума» в России». «Путешествие из Петербурга в Москву» было, по мнению Валицкого, «одним из выдающихся литературных плодов европейского Просвещения». Радищев, пишет Валицкий, не только разделял основные категории просветительского мировоззрения (такие как «естествен­ный закон» или «общественный договор»), но и делал из них политические выводы. Также просвещение было для него тесно связано с нравственными категориями. Верховенство права, – т.е. уважение к закону со стороны всех, включая правителя, – Радищев считал основным усло­вием нормального функционирования общества. Идеальной формой правления Радищеву представлялась рес­публика. Но его отношение к Французской революции было двойственным: оправдывая ее цели, он не всегда приветствует ее методы [10, с. 48, 50, 53-54, 56-57]. Наиболее оригинальным мыслителем, по Валицкому, Радищев предстает в подходе к крестьянскому вопросу. В «Путешествии» Радищев указывает на два возможных варианта его решения: ре­формистский и революционный. Сам он симпатизировал первому пути. Можно, пишет Валицкий, усмотреть противоречие между реформистскими симпатиями и революционными ожиданиями Радищева, и даже оправданием им революции, но «если тщательно прочи­тать книгу Радищева, то можно заметить, что автор … конечно, хотел бы избежать кровопролития; что он предвидел победу революции в будущем, но, зная, что всерьез надеяться на успех восстания не приходится, хотел незамедлительно ослабить страдания крестьян». Радищев не переоценивал реформистские потенции бюрократии, но в то же время сознавал, что больше реформы проводить некому. Поэтому «Путешествие из Петербурга в Москву» было задумано как призыв к правителю и дворянству. Появление книги совпа­ло с Французской революцией, и это делало угрозу еще более реаль­ной [10, с. 60-62]. Определяя место Радищева в истории русской общественной мысли, пишет Валицкий, формально можно назвать его первым русским дворянским револю­ционером. Но при этом нужно помнить, что «его разрыв со своим соб­ственным классом был настолько глубоким .., что, говоря о Радищеве, следует вообще отка­заться от слова «помещик» и назвать его просто первым русским ре­волюционным интеллигентом». Радищев, по Валицкому, являет прекрасный пример опи­санного А.И. Герценом процесса, «в результате которого «универсальное образование» отрывало мыслящих русских людей от их «безнрав­ственной почвы» и превращало их в оппонентов официальной Рос­сии». В некоторых отношениях идеи Радищева предвосхитили взгля­ды русских радикальных демократов 1860-х годов. Трагедия Радищева, по Валицкому, состояла в том, что он действовал в одиночку [10, с. 63].

Американский и канадский историк К. Папмел в своей книге «Свобода слова в России XVIII века» обращает особое внимание на отношение А.Н. Радищева к проблемам цензуры в России. Выступая за неограниченную свободу слова, Радищев пошел дальше даже тех пределов, которые допускались большинством зарубежных конституционных законов его времени. Он ясно осознавал конфликт между стремлением общества к свободе и интересами государства. Поэтому его взгляды можно рассматривать как логическое развитие стремления к независимости от государственной опеки (как и у Н.И. Новикова). Важность идей Радищева заключается, по Папмелу, в демонстрации того факта, что расширение гражданских свобод может быть достигнуто только путем нажима общества на государство, а не в результате добровольных уступок с его стороны [11, p. 116, 125-127].

Биограф Екатерины II Ян Грей отмечает, что «буря императорского гнева», обрушившаяся на Радищева и его «Путешествие», показала, до каких реакционных крайностей могла дойти Екатерина II под влиянием как революции во Франции, так и собственного возраста. Радищев «впитал» либеральные и просветительские идеи на Западе, во время обучения в Лейпцигском университете. Он искренне верил в необходимость «базовых реформ» для своей страны. Но к моменту его возвращения в Россию (1771) «заигрывание» Екатерины II с либерализмом уже окончилось. Своим арестом после публикации «Путешествия» Радищев был «ошеломлен»; будучи идеалистом, он чистосердечно не понимал, что можно быть арестованным за честно изложенные мысли. Но суровость приговора и гнев Екатерины были, по мнению Грея, ожидаемы [12, р. 236-237].

Выдающаяся британская исследовательница, почётный профессор славистики Лондонского университета Изабель де Мадариага (1919–2014) в своем фундаментальном труде «Россия в эпоху Екатерины Великой» приходит к выводу, что поведение Радищева на следствии свидетельствует о его «пробуждении» к действительности «из мира грез»: только в это время он понял, как неразумно было высказывать столь откровенно свои мысли. Поэтому на следствии он заявил, что главной целью публикации его «Путешествия» было литературное признание, что, не стремясь посягать на существующую в России форму правления, он лишь хотел указать на некоторые недостат­ки внутреннего положения в России. К примеру, он пытался заставить некоторых помещиков «устыдиться своей жестокости». Он также признал, что его книга «написана в пре­увеличенных и оскорбительных выражениях и содержит дикие об­винения в адрес властей». До момента суда Радищев уповал на милость императрицы, которая, однако, не проявила снисхождения [13, с. 866-867].

Особо необходимо отметить работы биографа А.Н. Радищева – профессора русской истории в Куинз Колледж (Нью-Йорк) Аллена Макконнелла. В своей статье «Самодержица и открытая критика», опубликованной в посвященном Екатерине II сборнике [14], Макконнелл отмечает сложность взглядов своего героя и его изначальные серьезные расхождения с Екатериной II по ряду вопросов. Несмотря на общность философских позиций Радищева и Екатерины II, Радищев критиковал императрицу за отход от принципов, объявленных в «Наказе» Уложенной комиссии. При попытках решения практических вопросов Радищев и Екатерина расходились диаметрально.  Так, императрица, соглашаясь с необходимостью менять положение крепостных, на практике ужесточала их положение. Для Радищева же крепостничество было «самым горьким [distressing] общественным злом», которое было необходимо немедленно врачевать [14, p. 160-161, 163-164].

Взгляды Радищева с молодых лет отличала ненависть к самодержавию; атаки на самодержавие были рассыпаны по всему тексту «Путешествия из Петербурга в Москву». Автор неоднократно указывал, что монархи должны служить подданным, а не наоборот. Тем не менее, произведения Радищева были попыткой не спровоцировать, а предотвратить революцию в России. Но Екатерина была слишком напугана революционными событиями во Франции, чтобы понять это. Поэтому «красочные предупреждения» Радищева казались ей «подстрекательскими призывами». Также, по мнению Макконнела, Екатерина имела и личную обиду на Радищева как на высокопоставленного чиновника, допустившего выпады против императрицы. Но при всем этом радищевское «Путешествие» было все же призывом к реформам. Проскальзывающие в книге предупреждения о возможности народного бунта находились именно в таком контексте. Следствие и приговор по делу Радищева были тем более шокирующими, что нарушали собственные принципы Екатерины, изложенные в «Наказе» (требование публиковать материалы судебных процессов, не наказывать за слова столь же строго, как и за дела) [14, p. 159-160, 168, 171-173]. В последние годы жизни, уже во время ссылки, взгляды Радищева стали ближе к екатерининским. Так, в его письмах из Сибири к С.Р. Воронцову звучала хлесткая критика событий во Франции. Но причина критики была не в том, что революция свергла монархию, а в том, что она попрала свободу, верховенство закона и сама выродилась в деспотизм. Из революций Нового времени Радищев наиболее благосклонно относился к американской, сделавшей упор на развитии законности, конституционализма и самоуправления. Все эти факты, считает Макконнелл, не значили, что Радищев изменил своим либеральным идеалам: в не опубликованном при жизни «Проекте гражданского уложения» он по-прежнему призывал к равенству всех перед законом, уничтожению Табели о рангах, религиозной терпимости, свободе прессы, освобождению крепостных, свободе торговли и др. Его интеллектуальное развитие было весьма сложным явлением. К концу жизни Радищев во многом приблизился к позициям Екатерины II и даже нередко подчеркивал ее достоинства. Учитывая отсутствие в России сильного среднего класса и слабость по-реформистски настроенной аристократии, центром реформ в России, считал он, мог стать только монарх. Эти предчувствия Радищева, пишет его биограф, оправдались спустя 71 год после публикации «Путешествия из Петербурга в Москву» [14, p. 174-178].

В монографии о Радищеве, написанной с использованием источников из ЦГАДА, Макконнелл называет Радищева «пылким республиканцем» и убежденным защитником простого русского народа. «Путешествие из Петербурга в Москву» на момент своего издания было, по мнению биографа Радищева, «самым хлестким отрицанием крепостничества и самодержавия». Причем идеи Радищева были созвучны идеалам молодости самой Екатерины II, которая после публикации «Путешествия» объявила их фантазией амбициозного и нездорового человека [15, p. VII, 1].

Будучи сторонником Просвещения, Радищев не питал симпатий к абстракциям, догматизму, не был беспочвенным оптимистом, не придерживался «антиисторического рационализма». С другой стороны, проблема истоков его мировоззрения  – достаточно сложная, и о них можно судить в основном по переписке с его покровителем и другом А.Р. Воронцовым. В вопросе о «духовном росте» Радищева приходится в основном опираться на его собственные сочинения. Обучаясь в Лейпцигском университете (1766–1771), Радищев через лекции профессоров П.Е. Платнера и К.Ф. Геллерта познакомился с идеями таких мыслителей, как Т. Гоббс, Дж. Локк, Г.В. Лейбниц, К. Вольф, М. Мендельсон, М. Монтень и П. Бейль. Отношение Радищева к религии укладывалось в рамки деизма; человеческую жизнь он рассматривал как служение людям – «без предрассудков и суеверия». Также было важно влияние Гельвеция, идеи которого пропагандировал старший товарищ Радищева по обучению в Лейпцигском университете Ф.В. Ушаков («Житие» которого Радищев выпустил в 1789 г.). Во многом под влиянием Ушакова он впитал идеи о необходимости утверждения начал свободы и гуманности в государственной политике. Центральной темой его размышлений в лейпцигский период становится человеческое достоинство, с которым были несовместимы господствующие в России крепостничество и самодержавие (в этом явно прослеживалось воздействие идей Ч. Беккариа и Г. Мабли, школы естественного права, а также личный пример Ушакова – его презрение к карьеризму, лести, взяточничеству и другим негативным качествам). Вернувшись в Россию (где императрица провозгласила себя «ученицей Монтескье и Беккариа»), Радищев с энтузиазмом посвятил себя работе в Сенате, пытаясь по мере возможностей способствовать укреплению начал справедливости в русском обществе. Работа в Сенате позволила Радищеву лучше узнать русские законы и администрацию. Наиболее близкой ему проблемой в этот период становится положение крепостных. Наиболее интересовавшим Радищева политическим вопросом становится проблема ограничения власти монарха, которую он решал с позиций разделения властей, верховенства закона, недопустимости деспотизма, возможности восстания народа против «незаконного» правителя. В этом Радищев следовал за Ж.-Ж. Руссо, Дж. Локком и другими сторонниками теории общественного договора. С другой стороны, конкретные проявления деспотизма в России Радищев пока не критиковал [15, p. 2, 31, 33-35, 38-39, 44-46, 49-50].

В годы службы в военном суде и Петербургской таможне (1773–1790) Радищев писал поэмы, посещал ложу «Урания», вступил в «ультрамодный» Английский клуб, стал более рафинирован и респектабелен. Но заметки и письма Радищеваэтого времени (к примеру, о Пугачевском бунте) показывают, что его симпатии были на стороне крестьян и иных угнетенных. В эти годы Радищев обрел покровителя и друга в лице президента Коммерц-коллегии А.Р. Воронцова (хотя по взглядам Воронцов отнюдь был не демократом), расположив его к себе «своей честностью и смелостью». В сочинениях Радищева прослеживаются масонские мотивы. Он верил в Бога и бессмертие души, осуждая как чрезмерное вольнодумство, так и суеверие. В масонском окружении Радищева были люди и с более радикальными взглядами – к примеру, А.М. Кутузов, не упускавший случая заявить о «беззаконности» самодержавия (хотя при этом они не предпринимали против самодержавия никаких действий). Радищев участвовал в работе масонского Общества друзей литературы, основанного в 1784 г. Важной причиной участия Радищева в этом Обществе, помимо чисто литературных интересов, были «гуманитарные заботы» его членов, в том числе критика крепостного права [15, p. 58, 60, 62-64, 66-68].

Давая оценку  «Путешествию из Петербурга в Москву», Макконнел пишет, что с современной точки зрения по сюжету и языку эта книга кажется «манерной и многословной», часто достаточно скучной. Из всех преимуществ путешествия как литературного жанра Радищев взял на вооружение, пожалуй, лишь его полемические возможности. В «Путешествии» Радищева по сути нет ничего занимательного для читателя (в отличие, скажем, от «Писем русского путешественника» Н.М. Карамзина). Радищев был «одержим» идеей обличения в своей работе социальных зол российского общества – в особенности крепостничества и бюрократического произвола. Радищев выставил ряд аргументов против крепостничества: оно, по его мнению, нарушает естественный закон, Божью волю, принцип свободного распоряжения объектом труда (в данном случае – землей). С экономической точки зрения крепостное право снижает объемы сельскохозяйственного производства, ослабляя экономическую мощь страны. Применял Радищев и риторические аргументы (наподобие свободолюбия славян и др.). Ответственность за крепостничество возлагается Радищевым на потомственное дворянство. Книга Радищева содержала новаторские идеи – в первую очередь, широко озвученную идею отмены крепостного права, которая была серьезно воспринята обществом только спустя 70–80 лет. «Ода свободе» (составная часть «Путешествия») содержала острую атаку на клерикализм и деспотизм. Свободу Радищев считал «безусловным прирожденным правом всех людей». Основным объектом критики «Оды» был деспотизм «беззаконного правителя». Особым ударом по самолюбию Екатерины II, очевидно, стала симпатия Радищева к революциям в Англии и Америке. Он стремился донести до властей, что нельзя бесконечно долго испытывать народное терпение и вести ситуацию к революции. Выход был один – отмена крепостного права (это был призыв в первую очередь к дворянам). При этом не нужно считать, что Радищев был сторонником крестьянской революции. Все описания ужасов крестьянского восстания были обращены к дворянству и нацелены именно на предотвращение революции. С другой стороны, Радищев был в достаточной мере реалистом, чтобы понять, что Екатерина II вряд ли пойдет на радикальные реформы. Он всегда оставался просвещенным европейцем XVIII века – деистом, гуманистом, патриотом, уважавшим великий народ и верившим, что этот народ заслуживает свободы [15, p. 71-73, 79, 87-89, 91-95, 198, 201, 204, 206].

Ярким примером современной интерпретации творчества Радищева – в духе популярного на Западе направления «новой истории», с акцентом на историко-культурологическом прочтении старой темы, – является работа доцента Славянского департамента университета Канзаса Ани Кокобобо [16]. Автор обращает особое внимание на личное и литературное восприятие действительности Радищевым. В центре внимания Кокобобо находится проблема человеческого счастья в интерпретации Радищева, которая, по его мнению, во многом зависела от чистоты человеческого взгляда на мир. Сделать этот взгляд чище могло Просвещение. Причем очищение взора виделось Радищеву как диалектический процесс. Автор пытается раскрыть «проблему видения» в радищевском «Путешествии», пересмотреть «визуальные вызовы», с которыми сталкивался автор. Также затрагивается проблема полемики Радищева с жанром оды, в том числе с одами М.В. Ломоносова. Включение оды «Вольность» в «Путешествие», по мнению Кокобобо, свидетельствует о том, что Радищев полемизирует с этим жанром. Традиционно исследователи считали, что ода «Вольность» подрывает основы жанра своим радикальным содержанием и «откреплением» оды от пространственно-временных характеристик. «Мифический монстр тирании», которым Радищев пугает читателей, есть существо еще более абстрактное, чем подобные образы из других од. При этом же Радищев с удовольствием эксплуатирует «помпезные [bombastic] клише» жанра оды (трон, опирающийся на рабство, крестьянин – «пленник» на своем поле и др.). Радищевские образы были менее «герметичными», чем в канонических одах, радищевская ода оказывается открыта другому жанру – травелогу. Благодаря этому наблюдаются частые «вторжения» прозы в оду «Вольность». Жанр оды был также полезен автору с практической стороны: он лучше, чем травелог, позволял обозначить тему борьбы между тиранией и свободой, выведя ее за рамки фактов в область философских рассуждений. С другой стороны, травелог оживляет опыт путешественника и позволяет насытить его рассуждения деталями повседневной жизни – «физической среды». Это конкретизирует, «визуализирует» образы [16, p. 607-608, 611-614]. Был ли радищевский травелог «приговором тирании»? Был ли в нем призыв к «естественным свободам»? – спрашивает А. Кокобобо. Читатели наподобие Екатерины, видевшие в «Путешествии» «революционный призыв к оружию», считали, что да. С другой стороны, ода, которая была «наиболее ясной частью» «Путешествия», отличалась от остального текста. Травелог Радищева был фрагментарен, ода – цельна, что несколько нарушало общую идейную целостность. Но делалось это отчасти намеренно: голос оды вклинивался в фрагментарное «Путешествие», придавая произведению идейную цельность. Это была попытка создания некоей новой формы в искусстве для лучшего восприятия читателем заложенных в произведении идей. Фокус повествования, сосредоточенный на путешествии, помогает читателю теснее взаимодействовать с миром личности, и в то же время это – шаг к построению «альтернативного художественного видения» [16, p. 619, 621].

1. Брэдли Дж. Общественные организации в царской России. Наука, патриотизм и гражданское общество. М., 2012.
2. См.: Деятели либерального движения в России. Середина XVIII в. – 1917 г. Справочник и электронная база данных / Отв. ред. Н.В. Макаров: М., 2012.
3. Raeff M. Imperial Russia 1682–1825: the coming of age of modern Russia. N.Y., 1971.
4. Биллингтон Дж. Икона и топор: Опыт истолкования русской культуры. М., 2001.
5. Anderson Th. Russian political thought: An introduction. 2^nd ed. Ithaca – London, 1976.
6. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 2004.
7. Whittaker C.H. Russian monarchy: Eighteenth-century rulers and writers in political dialogue. DeKalb, 2003.
8. Hamburg G. Russian political thought, 1700–1917 // Lieven D.C.B., ed. The Cambridge history of Russia. Vol. II. Imperial Russia, 1689–1917. Cambridge, 2006.
9. Boterbloem Kees. A history of Russia and its Empire: from Mikhail Romanov to Vladimir Putin. Lanham – Boulder – N.Y. – Toronto – Plymouth (UK), 2014.
10. Валицкий А. История русской мысли от просвещения до марксизма. М., 2013.
11.  Papmehl K.A. Freedom of expression in eighteenth century Russia. The Hague, 1971.
12. Grey Ian. Catherine the Great: Autocrat and Empress of All Russia. Philadelphia – N.Y., 1961.
13. Де Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М, 2002.
14. McConnell A. The autocrat and the open critic // Raeff M. Catherine the Great: A Profile. London – Basingstoke, 1972. Р. 156-178.
15. McConnell A.A. Russian philosopher Alexander Radischev, 1749–1802. The Hague, 1964.
16. Kokobobo A. The Travelogue and the Ode – Aleksandr Radishchev’s polemic with the court ode in Puteshestvie iz Peterburga v Moskvu // Russian review. Vol. 72.2013, #4. P. 607-621.

Все статьи автора «Макаров Николай Владимирович»