В современных исследованиях некоммерческий сектор рассматривается как институционализированная часть гражданского общества [1], расположенного «на стыке структур семьи, государства и рынка» [2, с.17]. Представители некоммерческого сектора объединены особым комплексом ценностей, убеждений и установок. Сектор является для них сферой занятости – формальной или неформальной, – в которой осуществляется их трудовая деятельность и через которую пролегают траектории их «индивидуальной карьеры» [3].
Это означает, что некоммерческий сектор, как и любая отрасль труда, не только существует в контексте социального неравенства, но так или иначе имеет отношение к её воспроизводству.

Некоммерческий сектор в контексте традиционного классового подхода
Традиционно тон научной дискуссии о социальном неравенстве задаёт классовая теория [4; 5; 6; 7; 8]. Её принципиальным положением является то, что неравенство социальное определяется неравенством экономическим [9]. Классовое различение производится на основании обладания производственными ресурсами [10], которые включают в себя имущественный, организационный и человеческий капиталы.
Опираясь на это разделение, для европейского общества в качестве самостоятельных классов рассматривают: работодателей и мелких собственников (мелкая буржуазия), служащих (квалифицированный салариат, от англ. salary – зарплата), менеджеров (в т.ч. специальных менеджеров), квалифицированных специалистов (экспертов) и рабочих.
При этом, работодатели и мелкие собственники выделяются на основе обладания имущественным капиталом и доступа к использованию наемных рабочих. Служащих отличает обладание организационными и человеческими ресурсами. Менеджеры обладают организационным капиталом (который в случае специальных менеджеров дополняется человеческим капиталом). Эксперты обладают только человеческим капиталом. А рабочие не обладают никаким капиталом – ни организационным, ни человеческим [11].
Для современного российского общества О. И. Шкаратан и Г. А. Ястребов предлагают следующие социальные классы: два класса служащих – высшего и среднего звена; класс работников нефизического труда (включая работников нефизического труда низкой категории); класс самозанятых; класс малоквалифицированного технического персонала; и два класса рабочих – квалифицированных и неквалифицированных [12].
Исходя из того, что занятость в некоммерческом секторе предполагает либо экспертную деятельность, либо управленческую деятельность (либо их комбинацию), занятые в этом секторе могут быть отнесены как к классу служащих.
С другой стороны, некоммерческий сектор частично представлен самозанятыми, которые сами являются создателями некоммерческих организаций и сами же управляют ими. Здесь в качестве ресурса выступает особый вид капитала – ценностный. Он является критическим в отсутствии имущественного капитала и заключается в способности сочетать стремление к совершенствованию социальных норм и практик и творческий подход к реализации этого стремления [13].

Теория групповых интересов: внутриклассовая дифференциация
Теория «групповых интересов» [14] усложняет представление о классовой социальной структуре.
Во-первых, она предлагает принимать во внимание не только разницу между классами, но и внутри них [15; 16; 17]. Причём эта разница определяется через особенности регулирования трудовых отношений, т.е. условия договоров найма.
Во-вторых, она указывает на сложность, не одномерность современной классовой иерархии. В зависимости от особенностей того же регулирования трудовых отношений, представители разных классов могут как обладать, так и не обладать тем или иным преимуществом.
Для иллюстрации этой особенности исследователи Чан и Голдворп приводят следующий пример [9]. Достаточно просто увидеть, что квалифицированные служащие, в целом, находятся в наиболее привилегированном положении по отношению к другим классам, а неквалифицированные рабочие – в наименее привилегированном. В то же время установить степень преимущества тех, кто расположен между этими крайними позициями, гораздо сложнее: достаточно сравнить, например, банковского клерка, самозанятого электрика и фабричного прораба. Здесь могут быть многочисленные вариации соотношения социально-экономических преимуществ и недостатков (в плане трудовой защищённости, стабильности заработка, потенциала карьерного роста и проч.). Соответственно, расположить эти позиции в единый иерархический порядок не так-то просто.
Опираясь на теорию групповых интересов, занятых в некоммерческом секторе как представителей класса служащих целесообразно сопоставлять не с представителями других классов, а с другими позициями внутри класса служащих. И здесь значение будут иметь характер найма, содержание и условия труда, соотношение управленческих и экспертных функций и т.п. Так, например, можно сравнивать служащих, занятых в некоммерческом и коммерческом секторах, или же на государственной службе. В том числе интересно сопоставление по такому параметру, как автономность занятых на этих позициях: насколько служащие из одного сектора могут получить работу в другом.
Изучая трудовые биографии работников некоммерческих организаций в Великобритании за период 1980–2000 гг., Д. Льюис показал, что между некоммерческим сектором и государственной службой происходит «перекрёстное опыление» [18]. Те, кто начинал трудовую деятельность в качестве социальных работников в государственном секторе, в последствии нередко переходили в некоммерческие организации. И наоборот: начинавшие работу в общественных организациях, в том числе в качестве добровольцев, по мере накопления опыта, были востребованы на государственной службе, включая высокие управленческие должности.

Классовые теории в российском контексте
В спорах о том, насколько европейская классовая модель применима для понимания структуры социального неравенства в российском обществе, подставлены две базовые позиции.
С одной стороны, российскому обществу присущи этакратизм [12], зависимость бизнеса и гражданского общества от власти [19], коррумпированность экономики. Отсюда конфликт «между трудом и капиталом» существенно нивелируется, и на первый план выходит более острый и принципиальный конфликт «между чиновниками и гражданами, к ним обращающимися» [20, c.123]. Крупные же социальные группы определяются как «классоподобные», но не являются классами в собственном смысле этого слова [12].
Тестируя различные подходы к анализу социальной структуры в российских условиях, Н. Е. Тихонова отмечает, что варианты марксистского анализа оказываются наименее информативными и не дают понимания о реальных социальных группах российского общества [20]. Особо подчёркивается, что классическое определение высшего класса по показателям контроля над имущественными и трудовыми ресурсами, полностью исключает из него крупных государственных чиновников и некоторых управленцев государственных корпораций. А вместе с тем именно государственные чиновники по уровню материального благосостояния оказываются на вершине социальной иерархии российского общества, соседствуя там с топ-менеджерами крупных банков, нефтяных и промышленных компаний.
Отмечается также, что результатом слияния власти и собственности, которые характерны для российских условий, становится повышение значимости положения во властной иерархии нежели на рынке труда [12]. Такие условия могут предопределять невысокое социальное положение и низкие шансы на мобильность служащих в некоммерческом секторе. (Если, конечно, не имеет места рекрутинг представителей некоммерческих организаций в государственный чиновничий аппарат, как было показано выше на примере Великобритании).
С другой стороны, европейская классовая модель может быть полезна для понимания структуры российского общества в силу того, что особенности переходного для российского общества периода и перспективы его дальнейших изменений по-прежнему определяются конфликтом классов.
Как отмечает М. Ф. Черныш, классовая структура современного российского общества задана реформами 1990-х годов, которые базировались на марксистской теории первоначального накопления капитала [21]. В свою очередь, существенная роль государства также не отменяет возможностей классового анализа, поскольку оно является выразителем интересов вполне определённого социального класса.
Отсюда формируется значимость класса служащих. С одной стороны, для них государство является основным работодателем, и они могут быть заинтересованы влиять на него через электоральный процесс. С другой стороны (что более вероятно), служащие-«бюджетники» становятся особо зависимыми от государства.
В этом контексте можно говорить об особом классовом сознании служащих некоммерческого сектора, существенно отличающие их от государственных служащих. Исследование Льюиса показывает, что некоторые работники некоммерческих организаций отказывались от предложения перейти на государственную службу и не одобряли карьеризм коллег, которые воспользовались таким предложением [18]. Независимость собственной профессиональной деятельности и преданность делу была для них важнее карьерного роста, в котором виделась угроза кооптации государством и высшим классом.

Некоммерческий сектор в свете теории о прекариате
В современных условиях развитие классического марксизма связано с попытками понять, что сегодня из себя представляет «класс эксплуатируемых».
В этой связи основной тенденцией становится эксплуатация умственного труда и становление «нового пролетариата интеллектуальных работников» [22]. Отмечается возникновение принципиально нового класса – прекариата.
Понятие «прекариат» вошло в научный оборот в начале XXI века для обозначения социального класса, который сложился в результате изменений производственно-трудовых отношений в условиях глобализованной экономики [23]. На фоне специализации и фрагментации современных производственных процессов и транснационализации рынка труда, большинство типов занятости связаны с нестабильностью, экономической незащищённостью и неопределённостью будущего [24]. Соответственно, стратификация современного общества основывается теперь не на количестве ресурсов, а на количестве и характере рисков в сфере труда [25]. И прекариат – это тот класс людей, чья жизнь связана с наибольшим числом таких рисков.
Теория прекариата возвращает дискуссию к вопросу о важности риска как нематериального индикатора классового неравенства. Здесь видится параллель с теорией групповых интересов, которая, как было показано выше, уделяет особое внимание именно особенностям регулирования трудовых отношений.
Какой уровень рисков характерен для занятости в некоммерческом секторе, и формирует ли некоммерческая занятость специфический комплекс рисков? Целый ряд эмпирических исследований как в России, так и за рубежом иллюстрирует такие негативные тенденции в некоммерческом секторе, как волатильность, хроническая нехватка средств и зависимость от проектного финансирования, текучка кадров и добровольцев [26; 27; 28; 29; 30].
Отсюда можно заключить, что как социальный класс занятые в некоммерческом секторе имеют некоторые признаки прекатриата.

Статья подготовлена в рамках научно-исследовательского проекта «НКО как социальный лифт: траектории индивидуальной мобильности в российском некоммерческом секторе» выполнен при поддержке РГНФ (грант № 14-33-01248; руководитель – канд. социол. наук А. А. Яковлева).

1. Kaldor M. Civil society and accountability // Journal of Human Development. 2003. Vol. 4. No. 1. Pp. 5–27.
2. Anheier H.K., Glasius M., Kaldor M. Introducing global civil society // Global civil society 2001. Oxford University Press, Oxford, UK, 2001. Pp. 3-22.
3. Козырева П.М., Савинская О.Б. Карьера и благополучие в России: особенности и структура взаимосвязи // Человек и труд. 2012. № 12. С. 57-60.
4. Marx K. Capital, Vol. 1: A critique of political economy. London: Penguin Classics, 1992.
5. Jackman M.R., Jackman R.W. An interpretation of the relation between objective and subjective social status // American Sociological Review. 1973. Vol. 38. No. 5. Pp. 569–582.
6. Laumann E.O., Senter R. Subjective social distance, occupational stratification, and forms of status and class consciousness: A cross-national replication and extension // American Journal of Sociology. 1976. Vol. 81. No 6. Pp. 1304–1338.
7. Erikson R., Goldthorpe J.H. The constant flux: A study of class mobility in industrial societies. Oxford University Press, 1992.
8. Breen R., Rottman D.B. Class Stratification: Comparative Perspectives. London: Routledge, 2014.
9. Chan T.W., Goldthorpe J.H. Class and status: The conceptual distinction and its empirical relevance // American sociological review. 2007. Vol. 72. № 4. Pp. 512-532.
10. Wright E.O. Classes. London: Verso, 1985.
11. Baxter J. Is husband’s class enough? Class location and class identity in the United States, Sweden, Norway, and Australia // American sociological review. 1994. Vol. 59. No 2. Pp. 220–235.
12. Шкаратан О.И., Ястребов Г.А. Социально-профессиональная структура и ее воспроизводство в современной России. Предварительные итоги представительного опроса экономически активного населения России 2006 г. // Вопросы образования. 2011. № 1. С. 145-142.
13. Finnemore M., Sikkink K. International norm dynamics and political change // International organization. 1998. Vol. 52. No 4. Pp. 887–917.
14. Centers R. The psychology of social classes. NY: Routledge, 1949.
15. Blossfeld H., Hofmeister H. Globalization, uncertainty and women’s careers. London: Edward Elgar Publishing, 2006.
16. Breen R. Social mobility in Europe. Oxford: Oxford University Press, 2004.
17. Shavit Y., Arum R., Gamoran A. Stratification in higher education: A comparative study. Stanford: Stanford University Press, 2007.
18. Lewis D. Using life histories in social policy research: the case of third sector/public sector boundary crossing // Journal of social policy. 2008. Vol. 37. № 04. Pp. 559-578.
19. Аузан А. Эффект колеи // Постнаука, 31 октября 2014 г. URL: http://postnauka.ru/longreads/35754
20. Тихонова Н.Е. Модель социальной стратификации российского общества: эвристические возможности различных теоретических подходов // Россия реформирующаяся: Ежегодник. Вып. 6. М.: Институт социологии РАН, 2007. С. 112-146.
21. Черныш М.Ф. Парадигмальные основания анализа социального неравенства в переходном обществе // Социологический журнал. 2012. № 2. С. 23-52.
22. Groys B. Art power. Cambridge: MIT Press, 2008.
23. Standing G. The precariat: The new dangerous class. London: Bloomsbury Publishing, 2011.
24. du Fresne K. Job insecurity: Are you in the precariat? // Listener. 2013. May, 9.
25. Beck U. Risk society: Towards a new modernity. NY: Sage, 1992.
26. Cooley J., Ron J. The NGO scramble: Organizational insecurity and the political economy of transnational action // International Security. 2002. Vol. 27. No 1. Pp. 5–39.
27. Шестак Е.А. Человеческие ресурсы некоммерческих организаций // Человек. Сообщество. Управление. 2004. №2. С. 104-111.
28. Prakash A., Gugerty M. Advocacy organizations and collective action Cambridge: Cambridge University Press, 2010.
29. Гражданское общество в модернизирующейся России: аналитический доклад Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» по итогам реализации проекта «Индекс гражданского общества — CIVICUS». М: НИУ ВШЭ, 2011.
30. Офицеров-Бельский Д.В. Проблемы эффективности и пути развития социально-ориентированных НКО в Пермском крае // Социально-ориентированные НКО Пермского края на рынке услуг. Пермь: ИП Осипенко Ирина Михайловна, 2012. С. 2-9.
31. Якимова Т.В. Некоммерческие организации как основной институт гражданского общества в России // Вестник Томского государственного педагогического университета. № 12(140). 2013. С.116-119.

Все статьи автора «Яковлева Анна Александровна»