Некоммерческий сектор как институционализированная часть гражданского общества [1] является сферой формальной или неформальной занятости, через которую пролегают траектории «индивидуальной карьеры» [2]. Это означает, что некоммерческий сектор, как и любая отрасль труда, не только существует в контексте социального неравенства, но так или иначе имеет отношение к её воспроизводству.
Социальный статус в контексте социального неравенства
Традиционно тон научной дискуссии о социальном неравенстве задаёт классическая марксистская традиция [3; 4; 5; 6; 7]. Её принципиальным положением является то, что неравенство социальное определяется неравенством экономическим – положением социальной группы относительно средств производства [8].
В то же время т.н. веберианская традиция не сводит социальное неравенство к экономическому. М. Вебер разделяет класс и статус, понимая под последним меру престижа или признания, которое в обществе соотносят с тем или иным социальным положением [10]. То есть, в понятие статуса закладывается оценочный компонент, т.е. он «перемещается» в структуру субъективного и признаваемого обществом социального превосходства [9].
Статус как «коллективная оценка» определяется совокупностью как изначально данных, так и приобретённых наблюдаемых характеристик, коих может быть множество [11]. Отсюда понятие о множественности социальных иерархий, что также является еще принципиальным отличием веберианского подхода от марксистского.
Поскольку понятие статуса тесно связано «устойчивыми культурными ожиданиями от человека в зависимости от его положения» [12, с. 371], оно наиболее отчетливо проявлялось в раннем индустриальном обществе с его системой ритуалов оказания почтения [8].
По мере распространения эгалитарной идеологии гражданства и прав человека, публичные формы оказания почтения уходили на второй план, а вместе с ними – и однозначность коллективных представлений о престиже и строгой статусной иерархии. Статусные характеристики перестали быть «незыблемыми» и приобрели «текучесть», в целом свойственную современному обществу.
Веберианский термин «статус» заменило понятие «социально-экономический статус» [9]. Такое в чём-то концептуальное упрощение отразило попытку операционализировать статус в номинально объективных категориях дохода и образования, а также подчеркнуть, что современная статусная структура представляется как «бесконечный континуум страт без чётких границ между ними» [13, с. 507].
Социальный статус в современных обществах: случай работников некоммерческой сферы
Тем не менее, ряд европейских исследований показывает, что статусная иерархия никуда не исчезла. Скорее изменился удельный вес статусных характеристик: на первый план вышли профессия и род занятости [14; 15].
Исследования статусной структуры (например, [9]) подтверждают, что статусные группы в современном обществе формирует, в первую очередь, профессия (а не доход или образование). В свою очередь, принадлежность к той или иной статусной группе задает образ жизни и потребительские предпочтения. (Последнее иллюстрирует тезис П. Бурдье о культурном потреблении как о способе коммуникации социального статуса [16]).
Стоит заметить, что социальная иерархия, основанная на профессии (занятости), обусловлена её «социальным престижем». Это принципиально отличает статусный подход от современного классового подхода: последний также рассматривает в качестве основы современного статусного порядка профессиональную занятость, однако в контексте характера найма, содержания и условия труда [9].
В этом ключе в качестве особой разновидности высокостатусной группы работников западных некоммерческих организаций рассматривает Дж. Петрас [17]. Он показал, что их специфический род занятий, а также образование, полученное, как правило, в элитных европейских и американских вузах, стали основой для формирования особого стиля жизни. Его ключевыми чертами (способами коммуникации статуса) являются частые путешествия и активная социальная жизнь, воплощенная в общении с аппаратом национальных правительств и межправительственных организаций. Единственное, что отличает «некоммерческую элиту» от традиционной политической или экономической элиты, это доминирование левых, социалистических убеждений. Которые, однако, не вступают в противоречие с желанием иметь высокооплачиваемую работу и поддерживать интенсивное статусное потребление.
Совершенно иначе образ жизни сотрудников и активистов некоммерческих организаций характеризует исследование Д. Деметри [18]. Основываясь на интервью с работниками американских НКО, исследовательница определяет их образ жизни как «стратегическую бедность». Эта жизненная стратегия, при которой богатый культурный и социальный капитал осознанно не конвертируется в капитал экономический. Принципиальный отказ от стремления к обогащению и потреблению респонденты объясняли желанием организовать повседневную жизнь согласно собственным антиматериалистическим убеждениям.
Исследуя занятых в некоммерческом секторе сквозь призму статусного порядка, целесообразно сфокусировать внимание на том, насколько некоммерческая занятость формирует особые практики коммуникации статуса и насколько можно говорить о статусной однородности в этом секторе.
Границы применения веберианской традиции в условиях современного российского общества
Очевидно, что российская действительность налагает ряд ограничений на использование веберианской статусной модели, базирующаяся на профессиональной структуре общества. Из-за фундаментальных социально-экономических изменений последних десятилетий профессии существуют в отрыве от качественных статусных характеристик. Профессиональную структуру определяют как «рыхлую», «с неустойчивыми занятиями и престижностями» [15, с. 34].
Анализ влияния 33-х стратификационных критериев на расслоение в постсоветском российском обществе, проведённый Г. А. Ястребовым, показал следующее. В современной России в основе социального неравенства лежит положение в системе отношений собственности и иерархии властных полномочий. А социально-профессиональная структура адекватным отображением социального неравенства не является [19].
Данные выводы рифмуются и с результатами исследования А. А. Зудиной, которая изучала субъективный социальный статус россиян. Она отмечает, что в большинстве случаев трудовая мобильность не сопровождается значительным изменением самооценок социального статуса, а представляется только как горизонтальное перемещение между сходными позициями «в поисках лучшей из худших альтернатив» [20, с. 33].
Как отмечает П. М. Козырева, наёмный труд остаётся для россиян фактором, определяющим благополучие в контексте профессиональной карьеры. При этом сама карьера далеко не всегда обеспечивает накопление как экономического капитала («материальное благополучие»), так и статусного капитала (удовлетворение потребностей в успехе, самореализации, уважении) [21].
В свою очередь, Н. Е. Тихонова, конструируя социальные статусы современного российского общества по методике ESOMAR, показывает, что полученные статусные группы (за исключением полярных) не имеют ярко выраженных отличий [22].
Таким образом, применение статусного подхода для понимания социального неравенства в современном российском обществе серьёзно ограничено.
Ресурсный подход и его возможности для объяснения социального неравенства в российском обществе
В качестве наиболее полезного для описания особенностей социального неравенства в российском обществе современные исследователи называют ресурсный подход [22; 23; 24; 25]. Он основан на идее П. Бурдье о тесной связи между экономическим капиталом и различными формами капитала нематериального [16; 26]. Среди последних особенный интерес представляют культурный капитал (образование, кругозор, манеры) и социальный капитал (широта, разнообразие и качество социальных связей и отношений). Именно эти нематериальные виды капитала, а не непосредственное имущественное превосходство, позволяют высокостатусным группам сохранять привилегированное социальное положение и передавать его из поколения в поколение.
В ранее цитировавшемся исследовании Н. Е. Тихоновой показано: аккумулирование различных видов капитала в достаточных объёмах позволяет конвертировать их друг в друга. И именно это обуславливает возможность занимать высокое статусное положение в обществе [22].
Данный вывод подтверждается и результатами исследования Е.Г Галицкой и коллег: статусное неравенство определяется не столько объёмом того или иного капитала, сколько структурой суммарного (совокупного) капитала [24]. Показано, что разные виды капитала взаимозаменяемы и могут как компенсировать нехватку друг друга, так и выступать объектом конвертации.
О социальном капитале как факторе стратификации говорят результаты исследования Т. М. Давыдовой. Она показала, что наиболее дефицитные формы социального капитала всё же сосредоточены у представителей высокодоходных слоёв общества: они не только обладают им в большей степени, но и используют его в качестве гаранта неизменности собственного социального статуса [23]. Это определяет роль социального статуса в формировании неравенства в современном российском обществе.
Исследования, проведённые в других странах, также иллюстрируют роль социального капитала как фактора ужесточения социального неравенства. В частности, Й. Ли показал это для британского [27] и китайского [28] обществ. Сходные данные получены Ф. Тюбергеном и Б. Фолкером на материале репрезентативного опроса жителей Нидерландов [29].
Некоммерческий сектор в свете ресурсного подхода
Какой же вид капитала наилучшим образом может характеризовать некоммерческую деятельность?
Применительно к некоммерческому сектору и, шире, к гражданскому обществу чаще всего говорят о социальном капитале [30]. Формальные общественные объединения богаты социальным капиталом по своей сути, так как обеспечивают связи между людьми, которые в других обстоятельствах могли бы быть даже не знакомы друг с другом [31].
Членство или участие в деятельности общественных организаций используют в качестве эмпирической интерпретации социального капитала [32]. Так, Британское исследование прямо связывает членство в общественных объединениях с увеличением социальных ресурсов [27]. А исследование экологических движений в Канаде показывает, что активное участие в его работе расширяет как формальные социальные сети, так и неформальные социальные связи с представителями других социальных групп [33].
В том, что касается, престижных, властных и высокостатусных связей, также обнаруживается положительная корреляция. Так, Р. Беккерс отмечает, что участие в работе общественно-политических объединений улучшает качество социальных связей за счёт приумножения контактов с представителями привилегированных слоёв [34].
В связи с тем, что социальный капитал обеспечивает неравенство, то он, с одной стороны, может расширять индивидуальные жизненные возможности, а с другой – «закрывать отдельные сферы, особенно близкие к распределительным процессам, от проникновения “чужаков”» [35, с. 63]. В этом контексте, социальные связи, наработанные в некоммерческом секторе, могут оказаться непригодными для обмена в других областях, существенно уступая в ценности другим, более «дефицитным» социальным связям, наработанным в «правильных кругах».
Ещё одной проблемой, связанной с возможностями реализации социального капитала некоммерческой сферы, является влияние на этот процесс характера социального пространства. Как подчёркивает О. Н. Яницкий, социальный капитал может существовать только как «актуальный капитал, произведённый в (со)обществе определённого типа и доступный индивидам и группам в зависимости от типа этого (со)общества» [36, с. 7]. Отсюда, если гражданское общество слабо развито и анклавизировано, если оно не вовлекает в свою деятельность широкие круги общества, если цели НКО малопонятны, а их образ не вызывает доверия (а всё это характеризует гражданское общество в России сегодня [37]), то ценность социального капитала, наработанного в некоммерческой сфере, будет низкой.
Статья подготовлена в рамках научно-исследовательского проекта «НКО как социальный лифт: траектории индивидуальной мобильности в российском некоммерческом секторе» выполнен при поддержке РГНФ (грант № 14-33-01248; руководитель – канд. социол. наук А. А. Яковлева).
Библиографический список
- Kaldor M. Civil society and accountability // Journal of Human Development. 2003. Vol. 4. No. 1. Pp. 5–27.
- Козырева П.М., Савинская О.Б. Карьера и благополучие в России: особенности и структура взаимосвязи // Человек и труд. 2012. № 12. С. 57-60.
- Marx K. Capital, Vol. 1: A critique of political economy. London: Penguin Classics, 1992.
- Jackman M.R., Jackman R.W. An interpretation of the relation between objective and subjective social status // American Sociological Review. 1973. Vol. 38. No. 5. Pp. 569–582.
- Laumann E.O., Senter R. Subjective social distance, occupational stratification, and forms of status and class consciousness: A cross-national replication and extension // American Journal of Sociology. 1976. Vol. 81. No 6. Pp. 1304–1338.
- Erikson R., Goldthorpe J.H. The constant flux: A study of class mobility in industrial societies. Oxford University Press, 1992.
- Breen R., Rottman D.B. Class Stratification: Comparative Perspectives. London: Routledge, 2014.
- Chan T.W. Is there a status order in contemporary British society? Evidence from the occupational structure of friendship // European sociological review. 2004. Vol. 20. No 5. Pp. 383–401.
- Chan T.W., Goldthorpe J.H. Class and status: The conceptual distinction and its empirical relevance // American sociological review. 2007. Vol. 72. № 4. Pp. 512-532.
- Weber M. From Max Weber: Essays in Sociology. Psychology Press, 1991.
- Nock S.L., Rossi P.H. Ascription versus achievement in the attribution of family social status // American journal of sociology. 1978. Vol. 84. No 3. Pp. 565–590.
- Ridgeway C. The social construction of status value: Gender and other nominal characteristics // Social Forces. 1991. Vol. 70. No 2. Pp. 367–386.
- Thornberry T.P., Farnworth M. Social correlates of criminal involvement: Further evidence on the relationship between social status and criminal behavior // American sociological review. 1982. Vol. 47. No 4. Pp. 505–518.
- Аникин В.А. Социально-профессиональная структура России: методология и тенденции // Профессиональные группы в современном обществе: динамика и трансформация. М: Институт социологии РАН, 2009. С. 94-113.
- Шкаратан О.И., Ястребов Г.А. Социально-профессиональная структура и ее воспроизводство в современной России. Предварительные итоги представительного опроса экономически активного населения России 2006 г. // Вопросы образования. 2011. № 1. С. 145-142.
- Bourdieu P. Distinction: A social critique of the judgement of taste. Cambridge: Harvard University Press, 1984.
- Petras J. NGOs: In the service of imperialism // Journal of contemporary. 1999. Vol 29. Pp. 429-439.
- Demetry D., Thurk J., Fine G.A. Strategic poverty: How social and cultural capital shapes low-income life // Journal of consumer culture. 2015. Vol. 15. № 1. Pp. 86-109.
- Ястребов Г.А. Характер стратификации российского общества в контексте международных сопоставлений: автореферат дисс…. канд. социологических наук. М., 2011.
- Зудина А.А. Неформальная занятость и субъективный социальный статус: пример России (препринт WP3/2013/01). М: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013.
- Козырева П.М. Карьера и благополучие в России: особенности и структура взаимосвязи // Россия реформирующаяся: Ежегодник-2011. Вып. 10. М, СПб: Институт социологии РАН, Нестор-История, 2011. С. 44-60.
- Тихонова Н.Е. Модель социальной стратификации российского общества: эвристические возможности различных теоретических подходов // Россия реформирующаяся: Ежегодник. Вып. 6. М: Институт социологии РАН, 2007. С. 112-146.
- Давыдова Н.В. Социальный капитал как фактор формирования и воспроизводства социальных неравенств // Россия реформирующаяся. Ежегодник. Вып.6. М: Институт социологии РАН, 2007. С. 169-182.
- Галицкая Е.Г, Галицкий Е.Б., Петренко Е.С., Рапопорт С.А. Совокупный ресурс и социальная дифференциация современного российского общества // Финансы и бизнес. 2012. № 3. С. 4–29.
- Любченко В.С. Социальная мобильность в современном обществе: основные тенденции // Весник Южно-Российского государственного технического университета. Серия «Социально-экономические науки». 2013. № 1. С. 196–199.
- Bourdieu P., Passeron J.C. Reproduction in education, society and culture. NY: Sage, 1990.
- Li Y., Savage M., Warde A. Social mobility and social capital in contemporary Britain // The British journal of sociology. 2008. Vol. 59. № 3. Pp. 391-411.
- Li Y. Social class and social capital in China and Britain: A comparative study // Social Inclusion. 2013. Vol. 1. № 1. Pp. 59-71.
- van Tubergen F., Volker B. Inequality in access to social capital in the Netherlands // Sociology. 2015. Vol. 49. № 3. Pp. 521-538.
- Coleman J. S. Social capital in the creation of human capital // American journal of sociology. 1988. Vol. 94. Pp. S95-S120.
- Häuberer J. Social capital in voluntary associations: Localizing social resources // European societies. 2014. Vol. 16. № 4. Pp. 570-593.
- Putnam R.D. Bowling alone: America’s declining social capital // Journal of democracy. 1995. Vol. 6. № 1. Pp. 65-78.
- Tindall D.B., Cormier J., Diani M. Network social capital as an outcome of social movement mobilization: Using the position generator as an indicator of social network diversity // Social Networks. 2012. Vol. 34. № 4. Pp. 387-395.
- Bekkers R., Völker B., Gaag M.V.D., Flap, H. Social networks of participants in voluntary associations // Social capital: An international research program. Oxford University Press, Oxford, UK, 2008. Pp. 185-205.
- Беляева Л.А. Культурный и социальный капитал и напряженность социального пространства России // Общественные науки и современность. 2013. № 5. С. 51-64.
- Яницкий О. Н. Социальный капитал российского экологического движения // Социологический журнал. 2009. №. 4. С. 5-21.
- Гражданское общество в модернизирующейся России: аналитический доклад Центра исследований гражданского общества и некоммерческого сектора Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» по итогам реализации проекта «Индекс гражданского общества — CIVICUS». М: НИУ ВШЭ, 2011.