Изучение различного рода парадоксов (в частности, антиномий, логических и лингвистических аномалий) представляется сегодня естественным следствием развития теории, как логической, так и лингвистической. Анализ подобных явлений (например, парадоксов самофальсификации, или парадоксов лжеца, парадоксов множества (Б. Рассел), «иллокутивных самоубийств» (З. Вендлер) и проч.) является не просто игрой ума логиков и лингвистов, но во многих случаях выявляет противоречия самой теории, в рамках которой эти явления обсуждались, несмотря на то, что простого указания на недостатки теории недостаточно для их устранения. Так, из большинства интерпретаций «парадокса лжеца» следовало, что аристотелевское определение истины и противоречия не позволяет однозначно решить данный парадокс, что привело Н.А. Васильева к созданию иной системы логики, логики без закона противоречия и без принципа исключенного третьего. Закон противоречия Аристотеля гласит, что невозможно, чтобы одно и то же вместе было и не было присуще одному и тому же в одном и том же смысле [1]. Таким образом, рассуждает Н.А. Васильев, закон противоречия демонстрирует несовместимость утверждения и отрицания. Однако отрицание определяется как то, что несовместимо с утверждением, поэтому закон противоречия уже содержится в самом определении отрицания. Поскольку закон противоречия есть следствие из определения отрицания, строить логику без закона противоречия значит строить логику без отрицания, что само по себе противоречиво [см.: 1; 2; 3; 4]. В свою очередь, рассмотрение случаев т.н. «иллокутивного самоубийства» (в число которых, при их широком понимании, попадает парадокс Мура: «Идет дождь, но я так не считаю») позволило не только пересмотреть концепцию Дж. Остина о констативных и перформативных употреблениях глаголов речи, но и выявить условия уместности каждого речевого акта, не обязательно выраженного перформативным высказыванием. Однако одной из парадоксальных сторон упомянутых выше исследований логико-лингвистических парадоксов является то, что подавляющее число аномальных или парадоксальных высказываний представляют собой искусственно созданные конструкты, не имеющее никакой не только «утилитарной», но и потенциальной коммуникативной функции. Подлинные аномалии, заставляющие логически организованный ум ходить по кругу, аномальны также и с точки зрения коммуникации – они не служат успешной реализации ни одного речевого акта, за исключением тех немногих случаев, когда говорящий желает запутать адресата, «сорвать» коммуникацию или, в лучшем случае, просто пошутить. Большинство подобных аномалий (как будет показано дальше) ущербны как в иллокутивном, так и в пропозициональном плане, что в целом сводит на нет их информативную ценность как речевых произведений. Вместе с тем обнаружение источника аномалии (как и диагностика болезни) несомненно важно для того, чтобы попытаться найти «противоядие» от ее проникновения в сферу действительной коммуникации. В одной из своих статей А.Д. Шмелев приводит интересные примеры высказываний, граничащих с тем или иным парадоксом, например, с «парадоксом лжеца»: (Из лингвистического доклада) «Я боюсь, что ни с одним моим утверждением никто не согласится» [5]. Не менее важным кажется и углубление наших представлений о (продолжая медицинскую метафору) «анатомии» высказывания, о потенциальных сбоях в функционировании его отдельных органов.

«Парадокс лжеца», один из самых известных логических парадоксов, получал самые разнообразные толкования: с точки зрения здравого смысла, отрицающего осмысленность подобных утверждений и отказывающего им в статусе суждения (Хрисипп, У. Оккам), с сугубо логической точки зрения (Ж. Буридан) как одновременно ложного и противоречивого высказывания, с точки зрения различия между предметным языком и языком науки, различия, позволяющего избежать возникновения подобного парадокса как такового (А. Тарский), а также с точки зрения неадекватности категорий, которые используются при интерпретации подобных высказываний (в частности, категории истинности) (Ч. Пирс, Ф. Реканати). Согласно аристотелевскому критерию истины, суждение Х, означающее Р, истинно тогда и только тогда, когда Р имеет место. Однако из «парадокса лжеца» следует, что Х истинно, если Х ложно. Как отмечает Ф. Реканати, подобного противоречия можно избежать, если отказаться от прямолинейного применения аристотелевского критерия к «авторефлексивным» высказываниям (т.е. высказываниям, содержащим указание на самое себя), различая при этом формальную и материальную истинность, а также разграничивать в высказывании его пропозициональное содержание и утверждение истинности этого содержания. Материальная истинность высказывания означает, что его пропозициональное содержание Р соответствует действительности, а формальная истинность требует, чтобы два компонента содержания не противоречили друг другу [6; 7]. Таким образом, «авторефлексивное» высказывание расчленяется на два компонента:

S – высказывание «S ложно»

S1 – высказывание с тождественным Р – («S ложно»)

S – F (S) & T (S) => S формально ложно => S ложно => S1 материально истинно и формально истинно, поскольку F (S) & T (S1). Однако и подобное разложение высказывания не помогает избежать противоречия, если парадокс сформулировать следующим образом: «Данное высказывание материально ложно» [8].

В логической теории в настоящее время преобладающей является точка зрения А. Тарского, согласно которой парадокс лжеца не может быть сформулирован при разграничении двух языков – предметного языка, на котором описываются явления действительности, и языка науки, на котором говорят о высказываниях относительно явлений действительности. Вместе с тем «парадокс лжеца» является в равной мере логической и лингвистической проблемой, точнее проблемой прагмалингвистической, поскольку с ним связаны вопросы номинализации высказывания, строения пропозиции, реализации иллокутивной силы высказывания, а также, отчасти, проблема действия отрицания в полипропозитивных высказываниях с несколькими модальными рамками.

«Парадокс лжеца» имеет несколько формулировок, появлявшихся в различное время, однако все они имеют общие черты. Все известные формулировки данного парадокса можно разбить на три группы:

1. «авторефлексивные», содержащие прямое или косвенное указание на говорящего:

1а. Я лгу.

1б. Все критяне – лжецы (если данное высказывание произнесено критянином);

1. «авторефлексивные», содержащие номинализованное выражение, указывающее на оцениваемое с точки зрения истинности высказывание:

2а. Данное высказывание ложно.

2б. Произносимое сейчас высказывание ложно.

2в. Это утверждение ложно.

1. реципрокальные, т.е. включающие два высказывания, отсылающие друг к другу, например:

3а. «Сказанное Платоном – ложно,» – говорит Сократ.

      «То, что сказал Сократ, – истина,» – говорит Платон.

3б. А: Утверждение В ложно.

           В: Утверждение А истинно.

А.А. Ивин приводит еще одну перефразировку «парадокса лжеца»:

3в. «Допустим, что на лицевой стороне карточки стоят слова: «На другой стороне этой карточки написано истинное высказывание» – и ничего более. Ясно, что эти слова представляют собой осмысленное утверждение. Перевернув карточку, мы находим на ее обороте слова: «На другой стороне этой карточки написано ложное высказывание» – и опять-таки ничего более. Предположим, что утверждение на лицевой стороне – истинно. Тогда утверждение на обороте должно быть истинным, и, значит, утверждение на лицевой стороне должно быть ложным. Но если утверждение с лицевой стороны ложно, тогда утверждение на обороте также должно быть ложным, и, следовательно, утверждение на лицевой стороне должно быть истинным. В итоге – парадокс» [8, c. 84-85].

Разбиение парадокса на два отсылающих друг к другу высказывания не меняет радикально его характера, поскольку в любой его формулировке содержится предикат речи (полный или номинализованный), вводящий пропозицию, в которую входит он сам. Поэтому легко представить реципрокальный парадокс в форме «авторефлексивного». Например, (3б):

Утверждение, что данное утверждение истинно, ложно.

Или:

Утверждение, что данное утверждение ложно, истинно.

Обе формулировки одинаково аномальны и сводятся к более сжатой формулировке:

Данное утверждение ложно.

Возможность подобного сжатия обусловлена именно характером «парадокса лжеца», основанного на принципиально неполной пропозиции (или диктуме, если следовать дихотомии Ш. Балли [9]). Попробуем доказать это путем сравнения парадокса с высказыванием, отсылающим к любой другой пропозиции, например:

Данное утверждение Джона ложно (если Джон не является автором данного высказывания).

Выражение «Данное утверждение Джона» представляет собой компрессию некоторого реально произнесенного Джоном утверждения, например: Джон утверждает (утверждал), что Р. Таким образом, очевидно, что выражение «Данное утверждение Джона» содержит вакантное место для некоторой пропозиции (истинность которой утверждается Джоном). В контексте речи эта пропозиция должна быть однозначно восстановлена вследствие наличия дейктического элемента «данное». При восстановлении полной пропозиции мы получаем следующее выражение:

[Данное утверждение Джона, что идет снег], ложно.

Трансформируя данное номинализованное выражение в полнопредикативную структуру, мы получим:

Джон утверждает, что идет снег.

В целях уточнения интерпретации этого высказывания можно также эксплицировать модальную рамку включенной пропозиции:

Джон считает истинным, что идет снег.

Как отмечает В.В. Гуревич, глаголы говорения, мысли, информации содержат в себе компонент «уверенность в истинности высказываемого»: Х сказал, что У болен => Х выразил уверенность, что У болен [10, c. 75-76].

Однако данное высказывание, в силу своего статуса, само подлежит оценке его истинности или ложности. Оно будет истинным, если Джон действительно утверждает, что идет снег. Но на истинность этого высказывания не окажет влияния истинность или ложность пропозиции, заключенной в придаточном предложении (что идет снег). Как отмечает В.В. Гуревич, в высказываниях с главной частью «Возможно, что», «Невозможно, что» придаточная часть не имеет собственной модальности, она является целиком диктальной. При этом имеется в виду, что на придаточное предложение, например, «что снег идет» накладывается модальность уверенности, имплицируемая глаголом «утверждает», однако говорящий, заявляя, что «Джон утверждает, что идет снег», не выражает ни уверенности, ни неуверенности в реальности данного события (что идет снег). Ср.: «Джон знает, что идет снег»: в данном высказывании точка зрения Джона и говорящего относительно истинности пропозиции (что идет снег) должны совпадать [10, c. 75-80]. Истинность пропозиции «Идет снег» уже утверждается в самом высказывании, поэтому даже если высказывание «Джон считает истинным, что идет снег» истинно, или если оно ложно (в том случае, если Джон вообще ничего подобного не произносил), мы не можем судить об истинности этой пропозиции так же, как мы могли бы в случае с простым высказыванием, произнесенным Джоном в контексте какого-либо связного дискурса: Идет снег. Данное высказывание истинно, если снег идет, и ложно, если снег не идет. Таким образом, не существует полной эквивалентности между высказываниями:

а) Идет снег.

б) Х утверждает, что идет снег, что, в частности, явилось одним из аргументов против т.н. гипотезы перформативности.

Однако при номинализации высказывания «Джон утверждает, что идет снег» à «Утверждение Джона, что идет снег» внешняя модальная рамка исчезает, и под действие оператора истинности / ложности попадает как раз та часть, об истинности или ложности которой невозможно было судить в изначальном высказывании, т.е.

Утверждение Джона, [что идет снег], истинно => снег идет.

Утверждение Джона, [что идет снег], ложно => снег не идет.

Таким образом, при номинализации происходит своеобразное «смещение» субъекта высказывания и субъекта модальной оценки – их роль переходит к автору нового высказывания, содержащего номинализацию, однако некоторую фоновую роль субъекты номинализованного выражения все же сохраняют. Следовательно, высказывание «Данное утверждение Джона ложно» истинно, если содержание того, что утверждает Джон (т.е. включенная компрессированная пропозиция), соответствует действительности и ложно, если не соответствует. Для большей наглядности представим структуру анализируемого высказывания следующим образом:

Оператор T/F {Р¹ [ [Джон считает] оператор T, что Р²] оператор F} т.е.

Истинно/ложно {[утверждение Х, что Р] ложно}

Данное высказывание истинно, если пропозиция Р² ложна, т.е. истинность всего утверждения зависит от истинностного статуса внутренней (в данном случае компрессированной) пропозиции [что Р²].

Аномалия «парадокса лжеца» заключается в том, что такой внутренней пропозиции Р², отличной от пропозиции Р¹, нет, поэтому при структурной записи высказывания «Данное мое утверждение ложно» после оператора мнения «считаю, что» возникает бесконечная цепь неполных пропозиций:

Оператор T/F {Р [ [Я считаю] что оператор T [Я считаю] что оператор T [Я считаю] что и т.д.] ложно}.

Аномальным является также и утверждение истинности неполной пропозиции:

«Данное высказывание истинно»,

поскольку при его анализе мы также попадаем в порочный круг: «прежде чем решить, истинно или нет данное утверждение, надо понять, что оно означает и в какой ситуации оно могло бы быть истинным, а в какой ложным. Но в нем не описывается такая проверочная ситуация, а говорится лишь что оно истинно. Таким образом, нельзя узнать, что означает истинность утверждения «Это утверждение истинно», пока не известно, что оно означает, а узнать, что оно означает, нельзя до тех пор, пока неизвестно, что означает его истинность» [8, c. 86].

Таким образом, аномальность высказываний типа «Данное высказывание ложно/истинно» объясняется, во-первых, введением в их состав неполных пропозиций, информационная ценность которых ничтожна, поскольку они являются экспликацией «невидимой» модальной рамки каждого констативного повествовательного высказывания, и, во-вторых (что следует из первого их свойства), введением в них эксплицитного указания на их коммуникативную установку, что раздваивает внешнюю модальную рамку, вследствие чего высказывание становится в корне противоречивым – и истинным, и ложным одновременно (как и указывал Дж. Буридан). Близкую интерпретацию «парадокса лжеца» предложил З. Вендлер: «говорящий просто ничего не сказал (в сильном смысле), говоря (в слабом смысле) то, что он сказал» [11], а также польский логик А. Гжегорчика, отмечающий, что аномальность подобных высказываний состоит в том, что говорящий начал опровергать себя прежде, чем успел высказать какую-либо мысль [12, c.  126-129].

Эти аномальные черты «парадокса лжеца» настолько тесно связаны, что их практически невозможно разделить, хотя «авторефлексивные» (но не парадоксальные) высказывания могут быть построены в огромном количестве, например:

1.        Данное высказывание состоит из шести слов.
2.        Это – предложение.
3.       Я являюсь автором данного высказывания.
4.        Предложение, которое вы только что начали читать, уже закончилось.
5.         Это предложение состоит из шестнадцати слов, восьмидесяти девяти букв, одного предлога «из» и одного союза «и».
6.         В данном высказывании дважды встречается слово «высказывание» и т.д.

Благодаря изобретательности человеческого ума этот ряд может быть продолжен, хотя едва ли есть разумная потребность в каком-либо из этих утверждений. В отличие от «парадокса лжеца», они все являются утверждениями о внешней (легко верифицируемой) стороне высказывания, и поэтому они аналитически истинны, а их отрицательные противочлены – ложны (за исключением первого высказывания, которое является исключительным случаем, однако не представляет значительного лингвистического интереса). Вместе с тем, несмотря на их явную «авторефлексивность», данные высказывания (как утвердительные, так и отрицательные) не являются парадоксальными, поскольку в них «подавляется» деривационная соотнесенность слова «высказывание» с соответствующей полнопредикативной структурой «Х говорит, что Р», что объясняется тем, что в данном случае утверждается нечто о высказывании как объекте, а не о процессном явлении. Ср.: В этой книге двести страниц. – В этом предложении пять слов.

Небезынтересно также отметить, что при введении оценочного предиката в «авторефлексивное» высказывание мы получаем высказывание с неполной пропозицией: Данное высказывание логично. Ср.: Данное высказывание Джона, что пора обедать, логично / уместно и т.д. Последнее можно перефразировать следующим образом: Джон логично говорит, что пора обедать. Однако первое высказывание невозможно представить таким образом: *Я логично говорю, что (?). Оценочный предикат образует внешнюю модальную рамку включенной пропозиции, что позволяет восстановить деривационный статус существительного «высказывание».

Вместе с тем, если рассматривать все варианты «парадокса лжеца», а также и непарадоксальные «авторефлексивные» высказывания с точки зрения их прагматического потенциала, т. е. их уместности в каком-либо речевом контексте при выполнении некоторой иллокутивной задачи, то приходится признать, что только в двух контекстах можно встретить подобные произведения. Во-первых, в т.н. «некооперативном» контексте, когда говорящий хочет запутать, сбить с толку слушающего, не сообщить ему ничего, сделав вид, что он нечто сообщает; во-вторых, в контексте своеобразной шутки, за счет которой говорящий достигает перлокутивного эффекта, пренебрегая возможностью информативного общения, т.е. за счет сообщения «фиктивной», нулевой, информации, того, что слушающий мог получить и без ее вербализации, если бы в подобной информации у него когда-либо возникла нужда (например, при определении синтаксического статуса высказываемой говорящим фразы, подсчете количества входящих в высказывание слов (или букв), если необходимо уместить это высказывание на странице и т.д.).

При рассмотрении «парадокса лжеца» и «авторефлексивных» высказываний в целом с точки зрения коммуникативных максим П. Грайса, становится ясно, что они нарушают как постулат количества (не сообщая ничего нового, кроме того, что могло бы быть очевидно и без вербализации), так и постулат релевантности, сообщая то, что не имеет связи с коммуникативной ситуацией (так как подобные высказывания в принципе не предусматривают наличия какого-либо контекста за их пределами) [13]. В целом подобные высказывания можно отнести к разряду «коммуникативных неудач», поскольку, будучи предложениями повествовательными констативными, они не реализуют ту коммуникативную задачу, которую они призваны реализовать, т.е. задачу сообщения информации (подразделяемой на тематический и рематический отрезки), которая обязательно подлежит оценке в терминах истинности / ложности. «Подрывным фактором» в данном случае является неполнота, «авторефлексивность» включаемой пропозиции, а также экспликация коммуникативной рамки высказывания.

Подобные аномалии наблюдаются и среди перформативных высказываний, однако дополнительным источником их аномалии является нарушение ими условий успешности якобы осуществляемого ими речевого акта. Вместе с тем они также основаны на принципиально неполной пропозиции. Ср.:

Я обещаю не опаздывать. – Я говорю: Я сделаю так, чтобы обязательно не Р [я опаздываю].

1.  Я обещаю не выполнить данное обещание. – Я говорю: я сделаю так, чтобы обязательно не Р [я не выполню то, что я говорю, я сделаю так, чтобы обязательно то, что не выполню то, что я говорю, что я сделаю так, чтобы обязательно … и т.д.]

В данном случае неверным будет сказать, что говорящий тем самым ничего не обещает. Если сравнить аномальное высказывание (2) со следующим: «Я ничего вам не обещаю», то нетрудно заметить разницу: «Я ничего вам не обещаю» - «Я не беру на себя обязательства что-либо совершить»; тем самым говорящий сообщает о том, что коммуникативного акта обещания он не совершает. Высказывание (2), так же как и высказывание «Я обещаю выполнить данное обещание», аномально вследствие того, что в них отсутствует реальная пропозиция. Второе «обещание» не прибавляет ничего нового к той презумпции, которая уже имеется у слушающего при интерпретации некоторого акта как промиссива: Если говорящий обещает нечто, он это выполнит, поскольку он принимает на себя обязательства это совершить, и мы оба сознаем, что эти обязательства вызваны сознательным произнесением говорящим данного высказывания. Кроме того, высказывание (2) нарушает условие искренности акта обещания: говорящий должен искренно желать сдержать некоторое обещание [13].

Аналогично высказыванию (2) можно построить и другие «перформативные аномалии»:

-               Я приказываю (не) повиноваться данному приказу.

-               Я прошу (не) выполнять данную просьбу.

-               Я угрожаю (не) осуществить эту угрозу.

-               Я запрещаю вам (не) повиноваться этому запрету.

-               Я клянусь сдержать / нарушить эту клятву.

-               Я желаю, чтобы (не) исполнилось данное пожелание.

-               Я извиняюсь за это извинение.

-               Я сожалею, что высказываю это сожаление.

-               Я предсказываю, что данное предсказание (не) сбудется.

Выражения благодарности и речевые акты крещения не поддаются «аномализации» подобного типа, поскольку представляют собой устойчивые формулы, в которые невозможно включить номинализованное выражение их иллокутивной силы.

Аномалии встречаются и среди побудительных предложений:

-               (Не) следуйте этому совету.

-               (Не) выполняйте этого приказа.

-               (Не) исполняйте эту просьбу и т.д.

Причины их аномальности аналогичны тем, которые рассматривались выше в связи с перформативными высказываниями, поэтому мы не будем специально на них здесь останавливаться.

Особый случай представляют собой аномалии среди вопросительных высказываний, например:

-               Существует ли положительный / отрицательный ответ на данный вопрос?

-               Существует ли ответ на данный вопрос?

-               О чем данный вопрос?

-               Это вопрос? и т.д.

По аналогии с предыдущими случаями можно предположить, что их аномальность обусловлена неполнотой включенной в них пропозиции. Однако спецификой любого вопросительного предложения является именно неполнота пропозиции, поскольку в ней регулярно отсутствует рематическая часть. Разбирая высказывание «Данное высказывание есть вопрос?» по аналогии с высказыванием «Это – слон?» (= Существует объект, о котором можно сказать, что он слон и что он не слон. Я хочу знать, какая из альтернатив верна: Этот объект есть слон или не слон?) мы видим, что их структура различна в силу того, что первое высказывание содержит в себе номинализованный модусный предикат: вопрос - Х спрашивает. Поэтому трансформация подобного высказывания приводит к абсурду:

Данное мое высказывание есть вопрос? - Я вас спрашиваю: задаю ли я вопрос?-  Я вас спрашиваю, спрашиваю ли я вас о том, что я вас спрашиваю о том, что … и т. д.

Таким образом, трансформация показывает, что подобные высказывания также основаны на принципиально неполной пропозиции. Кроме того, они абсурдны в силу того, что нарушают презумпции вопроса:

1. Говорящий знает, о чем он спрашивает.

2. Говорящий предполагает, что на его вопрос слушающий может дать информативный ответ.

Что касается вопроса «О чем я вас спрашиваю?», то он содержит обычную для вопроса пропозицию – с нулевой ремой (ср.: О чем вас Джон спрашивает?, однако нарушает первую презумпцию. Абсурдность вопроса такого рода выявляется при ответе: если на вопрос «О чем вас спрашивает Джон?» можно ответить «О работе» или «Не могу понять, о чем», то на вопрос «О чем я вас спрашиваю?» слушающий не может дать ни первого, ни второго варианта ответа. Возможными реакциями (при соблюдении норм вежливости) будут: «Вам лучше знать, о чем вы меня спрашиваете» или (если слушающий обладает чувством юмора) «Вы меня спрашиваете, о чем вы меня спрашиваете».

Подобные вопросительные высказывания не представляют собой парадокса, но являются абсурдными, поскольку не программируют информативного ответа.

Данное описание не претендует ни на полноту раскрытия вопроса, являющегося одним из самых запутанных в теории логики, ни на полноту охвата явлений, попадающих в категорию логико-лингвистических и прагматических аномалий. Так, за рамками данного описания остаются случаи, напрямую не связанные с тем или иным «иллокутивным самоубийством», однако имеющие явно аномальный характер вследствие включенной в них неполной пропозиции, например: «Я не воспользуюсь правом воспользоваться этим правом» или «Старайся не стараться». То, что первое высказывание можно принять за обещание, а второе за совет, никак не объясняет характер его аномальности. Вместе с тем анализ той части аномальных высказываний, который был проведен выше, убеждает, что в их основе лежат два фактора: принципиальная неполнота пропозиции и экспликация коммуникативной рамки, причем осложняющим фактором может также выступать отрицание, вводимое в подобное высказывание.

1. Аристотель. Сочинения. Т. 1. М., 1976.
2. Васильев Н.А. Воображаемая (неаристотелева) логика // Журнал министерства народного просвещения. 1912. Т. 40.
3. Симонов В.А. Логические взгляды Н.А. Васильева // Очерки по истории логики в России. М., 1962.
4. Семенова Т.Н. Динамичный характер категориальной оппозиции сквозь призму диалектических законов познания // В сборнике: Современная филология: теория и практика. Материалы XIX международной научно-практической конференции. Научно-информационный издательский центр «Институт стратегических исследований». 2015. С. 182-192.
5. Шмелев А.Д. Парадокс самофальсификации // Логический анализ языка: Противоречивость и аномальность текста. М., 1990.
6. Recanati F. Truth-Conditional Pragmatics. Oxford: Oxford University Press, 2010.
7. Семенова Т.Н. Диалектический характер личных местоимений // Гуманитарные научные исследования. 2015. №3 (43). С. 45-50.
8. Ивин А.А. Практическая логика: задачи и упражнения. М.: Просвещение, 1996.
9. Балли Ш. Общая лингвистика и вопросы французского языка. М.: Изд-во иностр. литературы, 1955.
10. Гуревич В.В. Об элементарных и производных модальностях // Проблемы языкознания и теории английского языка. М.: МГПИ им. В.И. Ленина, 1976. Вып. 2. С. 60-87.
11. Vendler Z. Illocitionary suicide // Issues in the philosophy of language, ed. by Alfred F. MacKay and David D. Merrill. New Haven: Yale University Press, 1976. p. 135-145.
12. Гжегорчик А. Психологическая семантика и уклонение от антиномий // Логические исследования. Вып. 6. М.: РОССПЭН, 1999. С. 126-137.
13. Grice H.P. Logic and Conversation // Syntax and Semantics. Vol. 3. N.Y.: Academic Press, 1975. P. 41-58.

Все статьи автора «Тимофеева Светлана Викторовна»