Глобальные историософские вопросы – поэтапное сражение разума за настоящее, будущее и прошлое.
Вышеизложенные некоторые механизмы искажения Истории ухищрениями разума важны не сами по себе как отдельные приёмы. Они вкупе подчинены решению главной задачи – представлению ratio своего видения по главным вопросам историософии: о законах, механизме и движущих силах, цели и смысле исторического процесса. Это квинтэссенция и итог всех остальных усилий разума. Именно ответы на эти вопросы определяют в итоге представление об Истории. Изложу свою точку зрения в той логической последовательности действий разума, какой она мне представляется.
Уже говорилось, что одной из проблем, смущающих разум, является предопределённость условий его формирования и начала действия. Он испытывает давление и тотальное превосходство Истории над ним в детстве.
Разум начинает осознавать себя в определённых исторических реалиях, влияния на которые изначально никакого не имеет. Такая ситуация не может удовлетворять разум, атрибутом которого является выбор. Он чувствует себя ущемлённым, подчинённым Истории. К тому же в Новое время возобладали концепции, признающие определяющее влияние в формировании личности внешних по отношению к человеку обстоятельств. Фраза о Бытии, определяющем Сознание, стала знаменем такой парадигмы.
И тогда провозглашается битва разума за приемлемое настоящее, без которого просто невозможно желаемое будущее и обосновывающее его прошлое. Вероятно, это и есть побудительный мотив поиска философом законов исторического развития. Разум не может оспорить тот факт, что он не принимал участие в формировании стартовых условий своей жизни. Тогда в ответ он провозглашает существование законов (закона) Истории. Ведь именно в настоящем, в котором разум начинает себя осознавать, он видит их действие. Вопрос о настоящем разума и условиях его развития становится вопросом об исторических законах.
После такого осознания есть два основных пути. Первый – следовать логике и представить создавшиеся условия результатом именно разумной деятельности, таким образом примиряясь с ними. Второй – отбросить собственную логику и перекроить внешние обстоятельства. Выбор зависит от оценки текущей ситуации. Скажем о них в заявленной последовательности.
Разум знает, что его собственная история не имеет прошлого древнее жизни конкретного человека. Тогда он конструирует некий мета-Разум, ведя свою историю от него. В этом, помимо надуманного, но внешне авторитетного самоудревнения, есть ещё одна выгода – приписывание себе права оценивать Историю свыше. Через призму такой оценки ratio затем стремится представить именно себя отправной точкой и движущей силой всего исторического процесса.
Почему слаба идея высшего разума, якобы объединяющего людей? Она базируется на вполне очевидном факте, что у ratio присутствуют определённые общие для всех людей принципы и законы функционирования. Такой характер разума создаёт видимость его надличностной природы, надындивидуальности. Почему же разум каждого из нас без особого труда находит между собой общий язык? Думаю, потому, что человеческая духовная природа и тело, совместно порождающие разум, неизменны у многих людей. То есть база его формирования у нас во многом сходна. И разум объединяет людей не потому, что якобы первичен, а из-за общности происхождения у всех от души и тела. Он объединяет нас не более, чем общие свойства души и тела. При этом, несмотря на сходства, ratio не абсолютно одинаков у разных людей, ведь его основа не совсем идентична, хотя бы в физическом плане. А уж внешние условия формирования и становления разума вообще сильно дифференцированы в каждом случае. И потому он при сходстве с другими в каждом случае остаётся индивидуальным.
Разум главной задачей в сфере постижения исторических законов ставит создание приемлемых условий для своего формирования. Раз невозможно отменить саму зависимость от внешних обстоятельств (отменить закон), следовательно, нужно переформатировать их в нужном ключе. Сохраняя саму предопределённость, ratio стремится сделать программируемым её результат. Напрашивается аналогия с законами из естествознания. Если изменить параметры или условия их действия, то и результат может ощутимо корректироваться.
Здесь сталкиваемся с феноменом социальных утопий, в изобилии известных со времён Древнего Востока и Античности. Они теснейшим образом связаны с историософией, отражая многовековую мечту разума о его победе над Историей.
При всех различиях эти модели построения кардинально лучшего общества роднят культ рациональности и явная антиисторичность. Последняя проявляется всё в том же страстном желании фактически остановить изменения после достижения определённой точки благоденствия. В своём крайнем выражении (тоталитаризм) утопические проекты грезят чем-нибудь тысячелетним и коронуют себя титулом «финала Истории». Они не предполагают после себя Истории, то есть изменения фактов во времени. А уж культ всемерной рациональности и детальность описания окончательно выдают инициатора затеи.
К разбираемому вопросу близка и такая важнейшая черта социальных утопий, как пристальное внимание к условиям и механизму формирования интеллекта подрастающих поколений (то есть становящихся разумов) с целью минимизации рисков и получения чётко заданных результатов. Ныне живущий разум стремится повлиять на умы будущие, дабы увековечиться и не допустить среди них конкуренции себе. Но если довести эти усилия до логического завершения, разум перестаёт быть человеческим. Он станет не кипением мысли, а лишь запрограммированной машиной. Этого ratio и пытается добиться в утопии, формализуя всё вокруг. Но гибельность победы рационализма ярко показывают так называемые антиутопии. Они утрированно предупреждают, протестуют (иногда тоже рационально!) против губительной антиисторичности разума.
А преломления такого подхода многократно наблюдались в социальной истории. Постоянно пытаясь всё опутать сталью логики, влить в раз и навсегда отведённые рамки, разум неизбежно приходит к мысли о пагубности самого мышления как последнего, что может эти правила разрушить. Сначала способность мыслить вне очерченного круга избранных, а потом вообще способность мыслить кажется крамольной, ведь при её наличии судьба установленного порядка становится непредсказуемой. Так человеческий разум встаёт перед выбором: сделать всё абсолютно разумным, предопределённым и бездушно-машинным можно, только уничтожив самого себя как носителя живой, а не запрограммированной мысли. Чтобы утопия осуществилась, нужно всем, в том числе и её создателям, буквально перестать мыслить. Без этого неизменное сохранение заведённого порядка невозможно. Покуда действует сам разум, порядок всегда будет под угрозой, несмотря на силу.
В упорном поиске «законов Истории» рационалистическая историософия снова желает стать естествознанием, причём в его механистическом варианте. Здесь проявляется стремление ухватить в настоящем некую «нить Ариадны», которая позволит «вытянуть» всю предыдущую Историю в понятную последовательную линию. По мысли ratio, смысло-хронологическая «нить» сейчас находится возле нас, в настоящем. И чётко ведёт к нему из глубины веков, как она вела Тесея от входа в обиталище Минотавра. Мы очень стремимся уподобиться легендарному герою, державшему посреди лабиринта спасительный клубок. При этом дальнейшее развёртывание клубка может происходить только при нашем движении вперёд.
Итак, разум борется за своё более приемлемое настоящее, чтобы укрепиться в нём. Он неизбежно движется от настоящего, без этого ratio лишён точки опоры в Истории. Ведь разум постигать её начинает с текущего момента, с самоосознания.
Далее следует тема движущих сил и механизма исторического процесса. Здесь индивидуальный разум сталкивается с ограниченностью, малой величиной своего влияния на Историю.
С таким положением вещей активно спорит панлогизм, видящий в Истории проявление Разума. Но это подмена рациональности верой, ведь логически вытекает обратное. Если бы ratio являлся определяющим в историческом процессе, он давно бы победил Историю и остановил её. Или в Истории хотя бы преобладали исключительно разумные люди, строящие её на принципах рациональности. Но человеческая природа, как бы стоящая вне времени, за тысячелетия почти не изменилась. И мы вместо «царства разума» наблюдаем вполне обычную историю обычных людей.
Сотен живших поколений уже было бы достаточно для рационализации Истории, если бы она составляла её сущность. Но многие новые поколения совершенно алогично и самонадеянно считали и считают себя умнее и опытнее предшественников. Видят посильными для себя те задачи, которые никто не выполнил до них. Это стремление захватывает в той или иной мере каждое новое поколение, охотно верящее в свою особую миссию.
Косвенно тезис об определяющей роли разума в Истории опровергает всё та же пресловутая гиперрациональность социальных утопий. Как известно, в мечте всегда выражают желаемое, а не реальное. Следовательно, в настоящей Истории нашей рациональности очень не хватает, раз она отыгрывается лишь в прожектах.
Мировое счастье, идеальное государство, предопределённость победы «единственного верного учения» – примеры стремления разума остановить время и продлить себя в вечности, навязав Истории свою парадигму. А в случае невозможности этого следует разочарование и критика Истории, унылые или агрессивные сетования на её «неразумность», на невозможность никого ничему научить, образумить. И апокалиптичные укоры-пророчества ныне живущим: если не будет по указке разума, то вообще не будет никак.
На этих примерах видно, что один из ключевых вопросов – о движущих силах Истории, её внутренней тектонике – есть для разума битва за будущее. Звучит на первый взгляд странно, но как раз то, что понимается под источником и механизмом исторического движения, определяет то, что предстоит, определяет собой будущее. Последнее просто невозможно представить и осознать без какой-либо версии о том, кто/что и как вершит исторический процесс.
Сей оборот логичен: сделав попытку укрепиться в настоящем, затем разум переносит центр тяжести своих усилий на будущее. Это позволяет ему выиграть время, ведь будущее рано или поздно станет настоящим, но уже ожидаемым, а также даёт надежду повлиять на ещё не произошедшее в благоприятном для себя ключе.
Для снятия диссонанса между желанием управлять процессом и реальным положением вещей разум пытается сделать себя точкой отсчёта и единственно верной оценки всего исторического развития. Здесь в дело вступает важный инструмент влияния разума на будущее – прогнозы и предсказания. Не важно, касаются ли они предстоящего года или следующего тысячелетия. Философия истории вслед за исторической наукой пленяется здесь своей так называемой прогностической функцией.
Оговорюсь, что считаю эту грань постижения Истории лишней и нередко даже вредной. Хотя понимаю её почти неизбежность – человеческий разум устроен так, что не выносит гнетущей неопределённости. Историческая наука и философия истории без попыток прояснить будущее видятся нам явно незавершёнными и даже бесполезными в практическом плане. Прогнозы влекут иллюзорным и заманчивым обещанием сделать будущее более управляемым и безопасным. Но это игры разума, такие выкладки дискредитируют историческую науку и вредят её репутации. Предсказания и моделирование – удел точных наук.
Разум бросает огромные силы на калькуляцию будущего, ведь это вопрос его выживания. Проводятся сложнейшие операции, анализируются колоссальные пласты информации. И влияние на будущее они действительно производят, но не то, к которому стремится разум. Ведь парадокс предсказаний в философии истории в том, что, начинаясь как рациональный анализ и выводы, они становятся при трансляции сугубо иррациональной силой, воздействующей вовсе не на разум других людей, а на их эмоции. И именно эти иррациональные мотивации далее бумерангом воздействуют на реальность, в самом деле внося в неё коррективы, но далёкие от разумных. Потому будущее постоянно меняется, оно всегда, как черепаха в апории элеата Зенона, недостижимо для Ахилла (разума). Когда мы достигаем искомой точки в будущем, то там её характеристики уже не те, что были бы возможны ранее.
К. Поппер писал, что мысль о влиянии предсказаний на предсказанное событие является весьма древней. Особенно часто такой феномен встречается в социальных науках, где предсказания могут стать как причиной события, так и отсрочить или вовсе отменить надвигающиеся изменения [1, с. 20-24].
Даже просто концентрируясь на будущем, мы уже влияем на него, делая при этом постоянно ускользающим и неуловимым. Речь идёт и о вполне материальных вещах. Гадая о будущем, мы тратим время, силы и внимание, тем самым неизбежно изменяя собственное будущее, которое могло бы стать реальностью при направлении усилий на другое. Говоря предельно широко, само философствование об Истории уже изменяет её. Мы это чувствуем, но не способны просчитать. В итоге, разум не конструирует ни настоящее, ни будущее, но активно борется за это.
Наконец, самым главным является вопрос о цели и смысле Истории. Это наисложнейшая для разума битва – за прошлое. Опять смотрится парадоксально: рядом стоят цель и уже произошедшее. Но именно определение разумом цели кардинальным образом форматирует его трактовки прошлого. Именно цель придаёт прошлому глобальный смысл или отказывает в нём. Она становится маркером, базовым критерием всей предыдущей Истории. А самой сложной эта задача является потому, что прошлое уже неизменно, в отличие от будущего и отчасти настоящего, оно отрезано от влияния нашего разума. Здесь невозможно изменить факт, лишь – его трактовки. А как раз данные интерпретации определяются представлениями о цели и смысле исторического развития.
Иногда это соревнование умозрительных телеологических доктрин, где поиск цели и смысла Истории может подменяться их явным конструированием. При этом ratio подступает к краеугольным и сложнейшим вопросам философии истории не сразу. К ним нельзя приступать без мощной аргументированной «артподготовки», без разбега и фундамента логики на менее значимых направлениях. Разуму сложно представить убедительную версию о законах, движущих силах, цели и смысле исторического процесса без тех самых предварительных приёмов. Без ограничения и фрагментации Истории, сжатия/расширения социального времени, превознесения настоящего над прошлым, калькирования на Историю собственной судьбы и в целом отделения субъекта от объекта.
Ratio важна концентрация по мере усложнения задач. Сначала самообосноваться, легитимизироваться в настоящем. Затем добиться, хотя бы мысленно, приемлемого будущего. Смертность разума делает его существование подобным ограниченному точками отрезку. И рывок из настоящего в будущее даёт разуму простор безграничности, как бы убирает одну из хронологических точек, превращая отрезок в луч. Но эта безграничность выглядит подвешенной в воздухе без мощного обоснования прошлым.
Будущее просто необходимо «закольцевать» соответствующей трактовкой прошлого. И тогда мысль стремится назад, тщательно отбирая там то, что подходит под распланированное будущее. Порождается ректифицированное прошлое, трактовки его подчинены будущему. И это есть нарушение естественного следования времён, явная манипуляция периодами.
Вариативность развития событий в прошлом разуму признавать тяжело и страшно. Ведь это поставит под сомнение детерминированность появления конкретного разума в настоящем и вообще рассеет иллюзию того, что мы держим в руках ту самую механистичную «нить Ариадны». Допустить этого ratio нельзя, поэтому якобы научный разбор прошлого может превращаться в скрытую ревизию огромного хранилища, откуда извлекается на свет и очищается от пыли только то, что вяжется с современностью и подтверждает её, крепит «нить».
В глобальном восприятии движения Времени будущее часто как бы гипнотизирует нас. Создав его желаемый образ, мы начинаем подгонять под него прошлое и настоящее. Потому что только будущее – это олицетворение продления себя, оно является объектом устремлений и надежд разума на преодоление своей временной конечности и подчинённости Истории. С прошлым ratio поступает сообразно будущему, препарируя по своим требованиям и ничуть при этом не жалея. Чего жалеть, ведь его там не существовало.
В рационалистической картине Истории будущее «притягивает» и «ускоряет» настоящее, как настоящее «притягивает» и «ускоряет» прошлое. Искусственное ускорение социального времени здесь тем сильнее, чем более привлекательный образ будущего сконструировал разум.
Для разума вопрос о цели и смысле Истории – битва наисложнейшая, но и самая излюбленная ввиду широты простора для умозрительных манипуляций из настоящего. Более того, и смысл прошлому высочайше даруется в виде почётного служения настоящему, то есть ныне живущему разуму. Иное кажется нам нонсенсом, как детям крайне трудно представлять своих пожилых дедушек и бабушек малышами. Для взрослых людей применительно к прошлому это явно антиисторично, но почему-то выглядит приемлемо. Наверное, потому, что примерно так же считали и другие поколения.
Объяснение прошлого через призму настоящего – как «решебник» в конце школьного задачника. Ответы нам уже даны (мы знаем, что есть сегодня), постепенно узнаём из источников условия, бывшие в изучаемую эпоху. И начинаем прикидывать, как из того, что было, пришли к нынешнему состоянию. Стремимся просто распутать историческую «нить».
Нам свойственно рассуждать об исторических событиях и явлениях прошлого как людям, которые говорят о первой серии кинофильма, уже посмотрев несколько следующих. Знание того, что было дальше, якобы делает нас мудрее, создаёт мнимое ощущение превосходства над когда-то действовавшими персонажами. И мы якобы понимаем, как лучше им следовало думать и поступать. Кроме того, из рассказа о первой «серии» выуживается детерминирующее последующие, подбор фактов тут односторонен. Тон рассказу о начале фильма задаёт его продолжение.
Но мы редко допускаем мысль, что сами ничуть не прозорливее предков. А кумулятивные теории накопления знаний долго, упорно учили нас именно этому заблуждению. Его развеивает всего один факт: мы не знаем даже о своём ближайшем будущем. И вполне можем стать ещё более потешными, удивительно близорукими и странными в глазах потомков. Ведь они будут знать, что сталось с нами позже. И, наверное, так же свысока думать о нас.
Возможно, мы не были бы так категоричны в отношении прошлого, если бы ни свойственное природе разума тяготение к редукции и чёткой модальности суждений. Мы сознательно обедняем представления об Истории схематизмом и однозначными оценками. Так она становится ближе к логике, и разум чувствует себя увереннее. «Неопределённое», не формализованное прошлое, не скованное вердиктами настоящего, ставит под сомнение всесилие логики. И ставится под сомнение определяющее влияние разума на исторический процесс.
Кроме того, при всех знаниях наш разум ни на йоту не продвинулся в постижении того, что следует за гранью человеческой смерти как неотъемлемой части Истории. Что лишний раз свидетельствует о конечности ratio и его полной невозможности заглянуть за черту собственной экзистенции. Что наряду с непредсказуемостью будущего демонстрирует: развитие внешних успехов разума не меняет сути его серьёзной ограниченности перед лицом Истории.
Разум не понимает и не может понять Историю, ведь его участие в ней не является решающим. Логика не в силах объяснить исторические процессы и явления или предлагает самые упрощённо-догматические объяснения, считая их наилучшими по убедительности. Отсюда нонсенс: большие внешние познания по истории вовсе не гарантируют проникновения в её сущность.
История вроде бы должна учить наш разум через опыт (свой и других). Но это фикция, ведь полученный опыт действует только при повторении обстоятельств. Абсолютно одинаковых исторических реалий не бывает, и опыт прошлого является условным, теоретическим. Огромный объём исторических знаний, казалось бы, способный сделать нас через одного мудрецами, на деле постоянно ускользает. Фактически это знания почти без возможности их применить. Мы изучаем опыт прошлого, который в прошлом бы и смог пригодиться. А человеку всегда нужен опыт будущего, который, естественно, ему никак недоступен. Кроме того, в силу вступает уже упомянутая коррекция будущего через опыт.
Разум может неплохо Знать, но неспособен Понимать Историю. Поэтому он никак не может научиться у неё мудрости, это свойственно, возможно, лишь духовному началу человека. Ratio, по большому счёту, и неинтересна История. Ведь он не видит там своей главной роли и не может обучиться практически выгодным навыкам.
Можно заключить, что представление о кумулятивной природе знания в рациональной философии истории – не более чем фикция. Де-факто это признаётся расхожим сетованием, что «История никого не учит». Отнюдь не считаю его пессимистичным. В философии истории живуче представление о конце Истории, страшной гибели всего. Будь всё подобно ratio – точно было бы смертно. Удивительно, но История потому и продолжается до сих пор, что явное большинство людей ничему не учит. Победа разума была бы концом Истории, ведь никакое развитие факта во времени ratio не нужно. В XIX-XX веках ряд крупных исследователей социальной жизни убедительно, считаю, доказывали, что люди в основном руководствуются иррациональными установками. Даже фактически История продолжается во многом за счёт тех, кто не живёт с доминантой разума. И для неё в итоге это явное благо, а для индивидуального разума – нет.
Насущность ведущей роли духовного начала в философии истории.
Сложив свидетельства воедино, можно сказать, что перед субъект-объектной, рационалистической философией истории лежит путь к предвзятости. И созданию вместо объективной картины в основном автоапологий и автопортретов, выдаваемых за истинное знание. Разум списывает именно с себя законы, модель и движущие силы исторического развития, смысл и цель Истории. Вдруг «забывая», что в начале исследования всячески подчёркивал свою раздельность с объектом, то есть качественное отличие от него.
Разум не столько стремится объективно познать и осмыслить Историю, сколько мысленно сконструировать её более приемлемую для себя, нежели в реальности, картину. А затем пытаться её воплотить в жизнь. Это огромный минус и причина упрёков в необъективности, надуманности и отсутствии связи с реальностью в адрес философии истории, а через неё косвенно – к исторической науке как основе.
Несмотря на значительное влияние неклассической и постнеклассической, историческая наука в силу своего исконного консерватизма и верности традиции (она не может быть иной из-за возраста и осознания груза веков) по-прежнему во многом пребывает в парадигме субъект-объектности, идеализированного верховенства разума, прогрессизма и кумулятивизма. В этом плане философия истории лабильнее.
История в целом – изменение воспринимаемого нами Бытия. А именно в философии истории заключены корни отношения личности к Бытию вообще. И важно понимать серьёзные опасности, которые проступают в широком смысле рационалистической философии истории. Факты их воплощения в ангажированные под комплексы разума концепции легко обнаруживаются, конкретные примеры здесь не перечесть. Обозначенные историофобские манипуляции разума активно проявляются и сегодня, время от времени лишь смещаются их акценты. А общность проблем разума у людей обеспечивает живучесть и популярность предлагаемых от них рецептов.
Итак, при доминировании разума философия истории противоестественно может быстро становиться субъект-объектным знанием, противопоставлением себя Истории. Квинтэссенцией этого являются представляемые ratio на выходе модели исторического развития, иногда называемые метапаттернами. Они являются ограниченными схемами и, как это ни парадоксально, при всём стремлении к научной обоснованности и претензиях на рациональность, в итоге становятся вопросом исключительно иррациональной веры. Ведь охватывают горизонты, по сравнению с которыми жизнь человека и масштаб его личности ничтожно малы.
Думаю, что во многом именно из-за насильственных рационалистических перекосов XVIII-XX веков сегодня философия истории как таковая мало кем из учёных воспринимается всерьёз. Она сильно дискредитирована сама по себе и предстаёт в науке каким-то полуродственником, коего пристало стыдиться. Закрепилось представление о ней как о бесполезном, а подчас и социально опасном умствовании. Современные историки с удовольствием мельчают в темах и часто смеются над попытками создать новые метаконцепты Истории, считая это вредной бессмыслицей. Существует мнение, что философия истории вообще изжила себя в силу неспособности решить ей же поставленные для себя задачи.
Категорически не согласен с такой трактовкой. Философия истории с её вопросом «зачем?» применительно к Истории никак не может исчезнуть. В ней может ослабеть тот или иной вектор движения в понимании, но не сама явная потребность в осмыслении постоянно продолжающейся Истории. Вероятно, необходим новый подъём иррациональной философии истории, имеющей мощные традиции в лице Августина Аврелия, В. Дильтея, К. Ясперса и целого ряда других мыслителей.
Душа человека не разделена с Историей, они взаимопроникают друг в друга. Она должна являться истоком, мотивом осмысления Истории и его куратором. Ведь в первую очередь душе такое изучение и нужно, оно является её естественной потребностью. Осмысление Истории для неё сливается с изучением себя в настоящем и, возможно, в прошлом. Философский призыв «познай самого себя!» здесь весьма подходит. Такое знание вполне можно назвать субъект-субъектным (или объект-объектным).
Душа здесь должна быть и первотолчком, и объединительной силой, и оценивающим началом. Считаю, что при философском постижении Истории оптимальной является система: душа → эмпиризм и разум → душа. Элементы вовсе не противопоставляются, а взаимодополняются. Это не чёткая иерархия, а симбиоз. Но первичная роль духовного начала в нём крайне важна.
Душа задаёт мотив и силу изучению Истории, запускает его у человека и придаёт направленность, определяет цель. Далее органы чувств и разум изучают определённый предмет. Потом обобщённые данные осознаёт и понимает снова духовное начало, прибавляя к ним свой интуитивный опыт.
Мы начинаем постигать Историю душой задолго до чтения первой книги, устного рассказа или просмотра кинофильма о ней. Мы постигаем её всегда, изначально находясь в ней. Более того, душа и не прекращает осмысление, ей не нужен специальный старт. Душа вместе с телом дают жизнь разуму, и последний приходит к изучению Истории лишь по мере своего становления. Поэтому духовное всегда здесь опережает ratio, опережает умопостижение.
И лишь душа способна действительно учиться на ниве Истории, не начиная, как смертный ratio, каждый раз с чистого листа. Ведь все поколения и каждый отдельный разум заново осмысливают Историю, формируют или заимствуют для себя её картину. Каждому из нас приходится объяснять всё заново, будто тысячелетий прошлого вовсе не было. Это делает процесс похожим на вечное повторение разумом пройденного. С той лишь разницей, что постоянно увеличивается хронологическая протяжённость того, что нужно повторять. В душе же История присутствует изначально, мы не можем все наши сведения объяснить лишь прижизненным опытом. Это перекликается с платоновскими «воспоминаниями души», но без ведущей роли разумного начала.
Далее, сочетание всех трёх видов познания под эгидой иррационального органично связывает общее и наше Время. Тело, обеспечивая сбор эмпирических данных по Истории, исследует прошлое. Разум своей логикой и систематизацией выстраивает прочные связи. Он олицетворяет движение, путь исторического процесса от прошлого к настоящему. Собственно эмпирическое и рациональное составляют непосредственно историческую науку, на них она останавливается. Историческая наука останавливается на связи настоящего с прошлым. И только душа путём иррационального познания постигает, доходит до понимания Истории. Она олицетворяет движение от прошлого через настоящее к будущему. В постижении Истории разум должен быть, наряду с органами чувств, инструментом души, а не пристрастным оценщиком.
Главное начало человека – духовное – органично как стержневое в системе постижения Истории. Иначе между видами познания будут деструктивные трения. Считаю, что разум завидует не только Истории, но и тому, что ближе всего к ней в человеке, то есть душе. И поставленный в рациональной философии истории над ней разум будет вести себя как никчемный господин, у которого в подчинении оказался гораздо более сильный и мудрый помощник. В красивой эллинской легенде могучий Геракл был временно отдан в услужение недостойному Эврисфею. Но то был замысел свыше ради совершения героем подвигов. В жизни же несовпадение формального и неформального статусов разума и души явно мешает друг другу, фатально снижая качество осмысления.
Иррациональное познание не изучает ту или иную историческую эпоху, а способно понять её основные смыслы. Душа не может знать в категориях разума, но она чувствует, понимает и верит. Это порождает естественный вопрос об объективности такого знания. Однако речь идёт о философии истории, а не об исторической науке. В последней такой подход представляется неприемлемым, ведь она фокусируется лишь на эмпирических данных и логике. Но философское интуитивное осмысление Истории добавляет к этому столь недостающую духовную составляющую. Оно гораздо свободнее от оков обязательной чёткости и непременной практической верификации.
При всём кажущемся субъективизме иррациональность в философии истории менее зашорена и догматична, менее подчинена заранее сформулированным выводам. И, самое главное, принимает в основном Историю такой, какая она есть, не пытаясь сознательно извратить. Иррациональные установки в философии истории не являются абсолютно бесстрастными. Но они де-факто более объективны, нежели рациональные, в силу искреннего, а не лукавого, стремления к истине, возникающего из заинтересованности в ней.
Другим упрёком, помимо субъективности, может являться опасение того, что иррациональная философия делает Историю раздробленной на число людей, осмысливающих её. То есть лишает её общего начала в понимании, и единая ткань Истории превращается в солипсистский хаос разноцветных лоскутков. Что каждый может провозгласить своё понимание Истории и тем самым пытаться разорвать подспудно ощущаемое нами всеобщее единство. Но ведь именно духовное начало объединяет нас с тысячелетиями. Разум и тело являются преходящими, и лишь душа – связующей. Это не опосредованный, а непосредственный источник постижении Истории. Единичен разум, его связь с другими неочевидна. А духовное начало имеет какой-то общий источник, интуитивно нами ощущаемый, роднящий нас между собой и сливающий вместе с общей Историей.
Как видно, у души гораздо меньше негативных установок относительно исторического процесса. У неё также и больше позитивных мотивов. Но надо не отбрасывать разум, да это и невозможно, а сдерживать его, не давая судейских функций. Отсечь крайности, поставив пределы компетенции разума и отдав ему в философии истории роль выполнения велений души. В заданных рамках разум как исполнитель очень эффективен и просто незаменим.
Верховенство разума при осмыслении Истории – очевидно тупиковый путь. Причём он таков с позиций самой логики. Но не нужно слепо разрушать наработки разума, браво «деконструируя» их. Новая деспотия, как известно, устанавливается обычно после насильственного свержения прежней. И нельзя на место ratio просто посадить другого единоличного ментора. А к этому нас толкает формальная логика, где у противоречащих суждений ложность одного автоматически означает истинность другого. Следование этой рациональной операции сильно упрощает и догматизирует реальное Бытие. И снова наглядно демонстрирует слабость и узость подхода к осмыслению Истории с позиций доминанты разума.
По признанию И. Канта, ему ещё в XVIII веке пришлось, анализируя чистый разум, ограничить знание, чтобы освободить место вере [2, с. 24]. Мне сложно выразить общий вывод статьи лучше, чем фразой этого прославленного жителя Кенигсберга. Но собственно алгоритм осмысления Истории и его возможные плоды требуют отдельного обстоятельного разбора.
Библиографический список
- Поппер К. Нищета историцизма. Пер. с англ. М.: Прогресс – VIA, 1993. 185 с.
- Кант И. Критика чистого разума / Пер. с нем. Н. Лосского сверен и отред. Ц.Т. Арзаканяном и М.И. Иткиным. М.: Мысль, 1994. 91 с.