В последнее время в научном обороте появился и стал занимать все более существенное место термин «прекариат». Этим термином обозначают социальный слой, входящие в который люди не имеют постоянного заработка, места работы социальных гарантий, зачастую их трудовая занятость является неформальной. Особенности их занятости и образа жизни оказывают влияние на формирование их модели поведения.

В числе первых исследователей, которые стали рассматривать проблемы прекаритета в связи с процессами глобализации экономики, были французские социологи Пьер Бурдьё [1] и Робер Кастель [2]. Российские социологии З.Т. Голенкова и Ю.В. Голиусова понятием прекаритет обозначают «непредсказуемые, ненадежные и небезопасные условия существования, приводящие к материальному и психологическому неблагополучию» [3, с. 8]. Они же отмечают, что для представителей общественного слоя, именуемого «прекариат», общими проявлениями является эмоциональная нестабильность, тревожность, чувство неуверенности в будущем.

Современная тенденция превращения ранее относительно гарантированных трудовых отношений – в негарантированные и незащищенные называется прекаризацией (от англ. precarious и лат. precarium – рискованный, нестабильный). Это понятие описывает процесс ухудшения условий труда при одновременном сокращении заработной платы или урезании правовых и социальных гарантий, когда трудовые отношения могут быть расторгнуты работодателем в любое время.

Прекариат в системе стратификации западного общества

Британский исследователь Гай Стендинг выделяет в современном западном пять групп на основании трудовой принадлежности: 1) Элита, в которую входит весьма ограниченное число свербогатых людей; 2) Салариат (от англ. salary – зарплата) – высший средний слой, имеющий стабильную полную занятость и зарплату, в него входят руководящие работники корпораций, государственных учреждений, государственной службы; 3) Профессионалы – работники, имеющие стабильное положение благодаря своим знаниям и умениям, занятые на основе контракта; 4) Сердцевина – «старый» рабочий класс; 5) Прекариат – социально неустроенные люди, не имеющие полной гарантированной занятости [4].

Г. Стендинг дает лишь описательную характеристику выделенным группам современного западного общества (США, Евросоюз). Каких либо численных данных не приводится. Указаны лишь три социальных группы, потенциально подверженные прекаризации: молодежь; женщины; пожилые люди.

По мнению исследователя, многие неформально занятые, причисляющие себя к «среднему классу», на самом деле этим классом не являются вследствие статусной неопределенности. Прекариат находится в низшей части «пирамиды» общества – ниже «старого» рабочего класса (стабильного пролетариата), и, тем более – ниже профессионалов. Г. Стендинг подчеркивает, что представители прекариата в минимальной степени идентифицируют себя с профессиональным сообществом, в котором, возможно, находятся.

В понимании российских психологов отсутствие профессиональной идентичности, «личностная позиция непричастности и ментальная непринадлежность к общественно приемлемой для данной профессии профессиональной морали, … внутреннее отнесение себя к морали другой среды, профессиональной или внепрофессиональной» [5, с. 52], – является важнейшим признаком профессионального маргинализма [6].

Изменчивость и гибкость как условие возникновение неустойчивой занятости

В западной социологии труда получила распространение точка зрения, согласно которой новая техническая и информационная реальность влечет за собой коренное изменение всех ключевых понятий индустриальной социологии, таких как «нормальный рабочий день», «трудящийся» и даже «предприятие». В место них выдвигается понятие «флексибильность» (гибкость) социально-трудовых отношений, подразумевающая, с одной стороны, – гибкость в организации рабочего времени и политике занятости, с другой – многообразие умений работников и способность работников приспосабливаться к изменениям.

В докладе западногерманского социолога У. Юргенса, представленном на советско-западногерманский симпозиум в г. Саарбрюккене (1986 г.), это понятие раскрывается следующим образом:

а) гибкость в понимании рабочего дня, которое должно предусматривать разнообразные его вариации: удлинение, сокращение, прерывистость и т.п.;

б) гибкость в понимании «трудящегося», в деятельности которого изменяется соотношение «исполнительских» и «руководящих», «творческих» и «нетворческих» (рутинных) функций, изменяется тип взаимооотношений с руководителями, из которых «вымываются» промежуточные звенья и «передаточные инстанции»;

в) гибкость в понимании «предприятия», которое трудно идентифицировать и «локализовать», поскольку его «рабочие места» могут оказаться едва ли не по всей стране (по местам фактического проживания трудящихся), а отдельные функции могут оказаться распределенными по его постоянно меняющимся «звеньям», которые быстро могут менять свое место дислокации; и т.д. (приводится по [7]).

Идеологи глобализации предполагают, что флексибильная (непостоянная, не стабильная) система трудовой занятости превратится в норму и постепенно вытеснит стабильность восьмичасового рабочего дня и пятидневной рабочей недели.

Необходимо признать, что одним из результатов такой гибкости является усиление власти работодателя, заинтересованного в переходе на краткосрочные трудовые контракты, снижении оплаты труда и понижении уровня социального страхования в условиях конкуренции работников. Для работников это означает неустойчивая трудовая занятость, в большинстве случаев имеющая неформальный статус.

Западные исследователи обращают особое внимание на разрушительное влияние чрезмерной гибкости труда на человека. Британский социолог Зигмунт Бауман приходит к заключению, что новые гибкие и неопределенные трудовые взаимоотношения делают менее ресурсных работников более уязвимыми. Негативные последствия (в том числе – потеря человеком жизнестойкости), которые обобщенно называют прекариацией, по мнению исследователя, происходят от того, что «трудовая жизнь насыщается неопределенностью» [8, c. 30].

Американский социолог Ричард Сеннет возникающую в этих случаях утрату человеческой целостности описывает как «коррозию характера». Это психическое явление возникает тогда, когдаличностные характеристики человека (его этические нормы, жизненные установки, привязанность, стремление к долгосрочному планированию) противоречат требованиям гибкого режима работы. По мнению исследователя, указанное противоречие оказывается особенно разрушительным для тех, «кто в системе гибкого режима находится внизу» [9, c. 91].

К группе риска относятся те, у кого слишком узкая или не востребованная специализация; те, кто предпочитает фиксированные права и долгосрочные гарантии; работники, имеющие устойчивую, неизменяемую систему ценностей или привязанностей; люди старшего возраста, психика который становится менее приспосабливаемой к изменениям.

 Прекариат в России

В отечественной науке наибольший вклад в анализ прекариата внесла упоминавшаяся выше обзорная статья социологов З.Т. Голенковой и Ю.В. Голиусовой [2]. Прекариат рассматривается как социальная группа в структуре российского общества. Основным признаком принадлежности к этой группе считается отсутствие у работающих индивидов узаконенных отношений с работодателем. С учетом российской реальности, это, прежде всего временные работники, либо имеющие частичную занятость и не заключившие трудовой договор с работодателем. Как следствие – они не имеют никаких гарантий (таких как лимитированный рабочий день, оплачиваемый отпуск, больничные листы, работодатель не вносит пенсионные и социальные отчисления и др.). К прекариату отнесены и следующие категории работников: выведенные за штат (аутстаффинг, лизинг персонала); работающие (по инициативе работодателя) неполное рабочее время; вынужденных безработных; отчаявшихся найти работу.

Обратим внимание на позицию исследователей, согласно которой «российский прекариат не является низшим слоем, поскольку по уровню дохода и образования часто приравнивается к средним слоям общества» [Там же, с. 12].

Выводы, к которым приходят о З.Т. Голенкова и Ю.В. Голиусова : 1) формирование прекариата в России не вызывает сомнений; 2) последствия его формирования «могут носить негативный характер» [Там же, с. 13]; 3) «нестабильность в сфере занятости порождает эмоциональную, психологическую и социальную нестабильность», которая ведет к скрытому (латентному) социальному конфликту и «провоцирует протестное поведение» [Там же] людей. Подчеркивается значимость вклада протестного поведения прекариата в возникновении социальных беспорядков в общественных местах.

Авторы статьи констатируют, что в последнее десятилетие, характеризующееся комплексом неблагоприятных социально-экономических факторов, приводящих многих людей к состоянию неопределенности, в стране появился значительный общественный слой, «подверженный страхам потери статуса и социального нисхождения» [Там же].

 Прекариат в послеперестроечное время

 В 90-е годы XX в., в период обрушения экономики после развала СССР, прекариат получил в России широкое распространение. Огромные массы наших соотечественников были вынуждены, по образному выражению М.А. Чехонадских, «переизобретать собственную жизнь» [10]: инженеры, научные работники и др. – становились промоутерами фирмы Herbalife; жители периферий, с высшим образованием и без него, становились «челноками»; учителя – создавали сети репетиторства; студенты, да и бывшие преподаватели вузов – писали курсовые и дипломные работы за деньги и т.д. Неформальная занятость в условиях прекаритета в тот период время предстает не только как способ адаптации к изменившимся условиям, но и как форма самовыражения трудящихся.

 Социально-экономические стратификации и «группы риска» в них

Для получения представлений о численности выделенных Г. Стенингом социальных групп воспользуемся данными о распределении населения по социальным слоям в США (1971 г.), которые приводят американские социологи Р.П. Колеман и Б.Л. Ньюгартен [11]. Получается следующая картина:

1) в высший слой входит 3% населения (аналог «элиты» у Г. Стенинга);

2) к верхней части среднего слоя относится 10 % населения («салариат – у Г. Стенинга);

3) к нижней части среднего слоя отнесены служащие, или «белые воротнички» – 21% населения (близко к категории «профессионалы» – у Г. Стенинга);

4) ниже находятся рабочие, или «синие воротнички» – 48% («старый рабочий класс» – у Г. Стенингу);

5) В самый низший «неблагополучный» класс входит 18% населения (у Г. Стенинг – «прекариат», социально неустроенные люди, не имеющие полной гарантированной занятости).

Отечественные социологи Т.Ю. Богоморлова и В.С. Тапилина приводят характеристику социально-экономических слоев, сложившуюся в России к концу XX века. Представленные данные позволяют сравнить изменение социального профиля до кризиса 1998 г. и после него. Такое сопоставление особенно интересно в связи нарастающими ныне кризисными явлениями в экономике России.

Исследователи также выделили 5 слоев, которые имеют следующие характеристики:

1) в высший слой до кризиса входило 1,5% населения, после кризиса – 0,7% населения, это – «элита»; отмечается, что малочисленность и нестабильность этого слоя не позволяют составить его социальный профиль на статистически значимом уровне;

2) в верхнюю часть среднего слоя до кризиса входило 13,7% населения, после кризиса – только 5,4%. Сюда входят крупные чиновники и законодатели, генеральные директора и управляющие, представляющие как государственный, так и частный сектор экономики. Здесь же представлены работающие в сфере финансов и кредита, юстиции, руководители силовых структур. Уменьшилась представленность в этом слое количество профессионалов высшей квалификации с базовым образованием в области точных и технических наук (физика, математика, прикладные науки) в 2,5 раза, с базовым образованием в области гуманитарных наук (экономисты, юристы, переводчики, творческие работники) – в 3,2 раза, с базовым образованием в области медицинских наук и биологии – в 5,5 раз. Это салариат – в стратификации Г. Стенинга.

3) в нижней части среднего слоя, включавшей до кризиса 40,2% населения, можно выделить две «подслоя». В первый из них входят работники здравоохранения, квалифицированные специалисты с базовым медицинским образованием, инженерные кадры действующих предприятий и др. В этот слой после кризиса переместились из верхнего среднего слоя довольно многочисленная категория служащих, снабженцев, администраторов, мелких государственных чиновников и др. Это все – специалисты того или иного профиля, «сердцевина» – профессионалы, работники умственного труда («белые воротнички»), без которых не может обходиться любое производство.

В этом же слое находятся затребованные обществом специалисты в различных областях сфер «ручного труда», рабочие с хорошей квалификацией. Это, по классификации Г. Стенинга, – «старый рабочий класс», или «синие воротнички».

Ввиду резкого снижения доходов в результате кризиса общая численность этого слоя снизилась в 1,5 раза – до 26,4% от количества населения. Часть специалистов и рабочих переместилась из нижней части среднего слоя – в низший слой.

4) Численность низшего слоя в результате кризиса возросла более, чем в 1,5 раза – с 43,9% до 67,5% от количества населения. В нем изначально широко представлена наименее образованная часть населения (с начальным или неполным средним образованием), неизменное ядро слоя – разнорабочие в торговле и обслуживании. В связи со снижением жизненного уровня в 1998 г. в низший слой попали 70,9% работников здравоохранения со средним специальным образованием, 52,5% преподавателей высшей и средней школы, 52,2% работников науки и научного обслуживания. В этот слой «неблагополучных людей», не имеющей ни гарантированной занятости, ни уверенности в будущем переместилась часть специалистов инженерного профиля и рабочих [12].

Таким образом, группа риска представлена не только низшим слоем (его численность составляет от 20 до 40% населения, а в кризисные периоды может доходить до 60%), но и нижняя часть среднего слоя, представленного «белыми воротничками» (служащими, офисными работниками), а также частью специалистов, работников ручного труда – «синих воротничков». Эта группа трудящихся подвержена неопределенности в трудовой занятости, потерям уверенности в будущем, тревожности.

Неформальная занятость 

Под неформальной занятостью понимают любые виды трудовых отношений, основанные на устной договоренности. Поскольку отсутствие письменного трудового договора или контракта увеличивает риски ущемления работодателями трудовых прав и социальных гарантий трудящихся, то неформальную занятость можно рассматривать как занятость, незарегистрированную в формальном и неформальном секторе экономики.

Росстат отмечает постоянный рост неформальной занятости. Согласно официальным данным, показатель неформальной занятости за последние 11 лет вырос с 14,1% (2001 г.) до 19,0% (2012 г.) [13]. В дальнейшем, с января 2013 г. по сентябрь 2014 г. доля занятых в неформальном секторе по отношению к общей численности занятого населения возросла 18,3 до 20,8% . На конец III квартала 2014 г. в качестве занятых в неформальном секторе было учтено в целом 15,2 млн. чел. или 19,2% от численности занятого населения. Из них исключительно в неформальном секторе работает 13,53 млн. чел. (89% от общего числа учтенных). Еще 1,67 млн. чел. (11% от общего числа учтенных) были заняты, одновременно, в формальном и в неформальном секторах. При этом лишь для 30 тыс. чел., занятость в неформальном секторе было основной работой, для большинства же (1,64 млн. чел., или 98,3%) неформальная работа является дополнительной [14].

Учитывая сложный характер трудовых отношений людей, включенных в деятельность в неформальной сфере, реальный объем неформальной занятости оценить сложно. В.Е. Гимпельсона и А.А. Зудина предлагают определять ее величину по остаточному методу – как разность между общей численностью занятых в экономике и численностью занятых по отчетности предприятий. Согласно их расчетам, в 2009 г. в неформальном («некорпоративном») секторе трудилось 30% российских работников [15].

Ю.В. Цепляева и Ю.В. Сонина считают, что косвенный метод дает верхнюю границу занятости в неформальном секторе, а опросный метод поможет определить ее нижнюю границу. На основе опросов населения указанные исследователи определили, что численность неформально занятых людей в России в январе-сентябре 2013 г. достигла 14,1 млн. чел., или 19,8% от общего числа занятого населения. Этот показатель дает нижнюю границу оценки неформальной занятости, так как он не учитывает занятость без оформления договора на предприятиях формального сектора. Используя остаточный метод, Ю.В. Цепляева и Ю.В. Сонина рассчитали, что за последнее десятилетие неформальная занятость увеличилась с 16,5 до 25,6 млн. человек, что составляет около трети от числа занятых в экономике. Это – верхняя граница оценки неформальной занятости.

Истина – где-то между приведенными нижней и верхней границами. Исследователи, останавливаются на предположении, что неформальная занятость в России близка к 20 млн. чел., из них около 4 млн. чел. статистика относит к самозанятым [16].

«Минусы» и «плюсы» неформальной занятости

К очевидным «минусам» статуса неформальной занятости относится нестабильность трудовых отношений и отсутствие у работника каких бы то ни было социальных гарантий, перспектив профессионального роста.

Но есть и «плюсы», к которым относится, по мнению О.В. Синявской, «возможность получать текущие трудовые доходы с большей регулярностью, чем в формальной занятости, а зачастую и в более высоком размере» [17, с. 27]. Исследователь отмечает, что, «неоформленная занятость выгодна не только самозанятым и индивидуальным предпринимателям, чьи доходы наиболее высоки, но также и наемным работникам, чье положение традиционно описывается в терминах уязвимости» [Там же].

Таким образом, неформальная занятость может рассматриваться как одна из активных адаптационных стратегий населения.

Свойства личности, обеспечивающие успешность при непрерывных изменениях

К свойствам личности, обеспечивающим жизнестойкость человека в условиях неформальной занятости, можно отнести следующие: динамизм, готовность к изменениям, социальная мобильность, флексибильность – способность личности изменить элемент или всю программу поведения в случае требований объективной ситуации. Человеческую флексибильность можно иначе назвать «пластичностью». Этот термин указывает на способность человеческой психики адаптироваться, «сгибаться» и «выгибаться» под деформирующим давлением перманентных общественных изменений, «не ломаясь», а выписываясь в новую реальность, сохраняя жизнеустойчивость и личностную целостность.

Флексибильность рассматривается в качестве ресурса жизнеспособности личности – на современном этапе, связанном с перманентной изменчивостью мира [18].

Отсутствие или слабая выраженность у человека флексибильности означает выраженность у него полярного личностного свойства – психической ригидности (В.Г. Залевский, 1999), затрудняющей профессиональную и социальную адаптацию в условиях непрерывных изменений.

 Группы риска подверженности прекаризации в условиях неформальной занятости

 Риск прекаризации для специалистов высокой квалификации (профессионалов) ниже, чем у других категорий трудящихся. Мы исходим из понимания того, что профессионализм  характеризует не только достижение человеком высоких производственных показателей, но и особенности его профессиональной мотивации, ценностных ориентаций, смысла труда, профессионального самосознания. Наличие профессионализма делает человека более устойчивым к неблагоприятным воздействиям социальной среды [19]. Однако отчуждение специалиста от его профессиональной деятельности, или ее фрагментация будет приводить к личностным деформациям («коррозии характера» – по Р. Сеннету) и резко снижает жизнеустойчивость человека.

Признавая, что представители всех социальные категории трудящихся подвергаются в той или иной мере подвергаются негативным процессам при глобальных изменениях на рынке труда, отметим, что чем ниже социальное положение человека, тем вероятнее угроза потери им контроля над процессом и целостности своего «Я». Это отмечали Т.И. Заславская и М.А. Шабанова: «Чем менее благоприятные позиции занимают работники на шкале социальных неравенств, тем чаще нарушаются их трудовые права и тем меньше шансов эти права отстоять» [20, c. 141]. В связи с этим обратим более пристальное внимание на две социальные группы –  рабочих и молодежь.

Российские рабочие как социальный слой

В плане рассматриваемой проблемы прекаризации труда вызывают интерес результаты исследования (2012 г.) З.Т. Голенковой и Е.Д. Игитханян социально-политической ориентации российских рабочих [21]. Обнаружено, что большинство рабочих «не чувствуют себя защищёнными в своей стране, и при решении насущных проблем на помощь со стороны властей рассчитывают лишь 18,1%, в основном свои проблемы будут решать самостоятельно 74,0%» [Там же, с. 196]. Исследователи подчеркивают, что рабочий как субъект профессионального поведения в целом является самодостаточным. Это объясняется конструктивным отношением рабочих к труду. Было выявлено, что для сложившегося в современной России социального слоя рабочих «отношение к труду как к способу самореализации и развития личности в социально значимом пространстве составляет достойную конкуренцию отношению к труду … как к средству материального существования» [там же, с. 194]. Исследователи приходят к выводу, согласно которому «отношение к работе в широком понимании этого слова представляет принципиальный ресурс трудовой жизнедеятельности рабочих» [там же].

Тем не менее, есть основания считать, что расширение «заемного труда», а также их неустойчивая трудовая занятость, вызванная принудительной «гибкостью» трудовых отношений может стать для части рабочих причиной снижения их жизнестойкости.

Молодежь как группа риска

Интересные результаты получены Ю.В Голиусовой и Н.В. Иващенковой, исследовавшие в российских условиях феномен, получивший название «избыточное образование», или, как его называют в зарубежной литературе, over-education [22]. Приводятся данные, согласно которым в 2012 г. почти 10 % экономически активного населения в возрасте 15–29 лет являлись безработными. Пик безработицы среди имеющих высшее образование приходился на возраст 20–24 лет, а почти каждый четвертый (23 %) в возрасте до 29 лет имеет диплом вуза. Исследователи отмечают, что в России «существует обратная корреляция между образовательным уровнем и легкостью трудоустройства» [Там же, с. 26]. Объяснение этого феномена имеет два аспекта.

С одной стороны, работодатель осуществляет выбор между бакалаврами и магистрами, плохо представляя как различие между этими ступенями обучения, но из своего опыта зная, что бакалавры не обладают конкретными умениями и навыками практической деятельности, а уровень их теоретических знаний значительно ниже, чем у прежних выпускников специалитета. С другой стороны – выпускник российского вуза «выходит на рынок труда с определенными амбициями, связанными с профессиональной самореализацией и карьерным ростом» [Там же], сталкиваясь при этом cрынком покупателей в лице работодателей. При этом работодатели «при избытке предложения со стороны бывших студентов обладают несравненно большими преимуществами при выборе потенциального сотрудника, чем молодые люди с высшим образованием, предлагающие на рынке труда свою рабочую силу» [Там же]. Отметим, что их личностные амбиции сегодняшних выпускников вузов зачастую не обеспеченны их профессиональными качествами, а их ценностные ориентации – размыты [23].

Устройство на работу, не связанную с полученной специальностью и образованием, предстает как фактор, ведущий молодежь в группу нестабильно занятых – прекариат. Указанные обстоятельства весьма негативно влияют на социальное самочувствие и психологическое благополучие молодых людей.

1. Bourdieu P. Counterfire: Against the Tyranny of the Market. London: VersoBooks, 2003.
2. Кастель Р. Метаморфозы социального вопроса. Хроника наемного труда. СПб.: Алетейя, 2009. 574 с.
3. Голенкова З.Т., Голиусова Ю.В. Новые социальные группы в современных страфикационных системах глобального общества // Социологическая наука и практика. 2013. № 3. С. 5-14.
4. Стэндинг Г. Прекариат. Новый опасный класс. М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. 328 с.
5. Андреева Г.М. Социальная психология. М.: Аспект Пресс, 2007. – 363 с.
6. Ермолаева Е.П. Профессиональная идентичность и маргинализм: концепция и реальность // Психологический журнал. 2001. Т. 22. № 4. С. 51-59.
7. Давыдов Ю.Н. «Социология участия» и проблема социологической расшифровки техники // ФРГ глазами западногерманских социологов: Техника – интеллектуалы – культура. М.: Наука, 1989. С. 81-101
8. Бауман З. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2005. 390 с.
9. Сеннет Р. Коррозия характера. М.: Тренды, 2004.
10. Чехонадских М.А. Трудности перевода: прекаритет в теории и на практике // Художественный журнал. 79/80. URL: http://xz.gif.ru/numbers/79-80/chekhonadskih#link6
11. Coleman R.P., Neugarten B.L. Social status in city. San Francisco: Jossey-Bass, 1971. 322 p.
12. Богоморлова Т.Ю., Тапилина В.С. Экономическая стратификация населения в 90-е годы // Социологические исследования. 2001. № 6. С. 32-43.
13. Индикаторы достойного труда // Федеральная служба государственной статистики. Официальная статистика  Рынок труда, занятость и заработная плата Индикаторы достойного труда. URL: http://www.gks.ru/wps/wcm/connect/rosstat_main/rosstat/ru/statistics/wages/
14. Занятые в неформальном секторе // Федеральная служба государственной статистики. Обследование населения по проблемам занятости – 2014 год. URL:http://www.gks.ru/bgd/regl/b14_30/Main.htm
15. Гимпельсон В.Е., Зудина А.А. «Неформалы» в российской экономи ке: сколько их и кто они?: Препринт WP3/2011/06. Серия WP3 «Проблемы рынка труда». М.: Изд. дом ВШЭ, 2011.
16. Цепляева Ю.В., Сонина Ю.В. Россия: неформальная занятость как новый феномен // Сайт «Элитный Трейдер». URL: http://elitetrader.ru/index.php?newsid=204387
17. Синявская О.В. Неформальная занятость в России: измерение, масштабы, динамика// Экономическая социология : электронный журнал http://www.ecsoc.msses.ru . 2005. Т. 6. № 2. С. 12-28.
18. Королева Ю.А. Флексибильность как ресурс жизнеспособности современной личности // Социальная психология и общество. 2014. Т. 5. № 1. С. 5-16.
19. Дружилов С.А. Профессионализм человека как объект психологического изучения: системный подход // Вестник Балтийской педагогической академии. 2003. № 52. С. 40-46.
20. Заславская Т.И., Шабанова М.А. Проблема институционализации неправовых практик в сфере труда // Куда идет Россия? / Под ред. Т.И. Заславской. М.: ВШСЭН, 2002. С. 137-147.
21. Голенкова З.Т., Игитханян Е.Д. Российский рабочий: социально-политические ориентации // Россия реформирующаяся. 2012. № 11. С. 191-201.
22. Голиусова Ю.В., Иващенкова Н.В. Избыточное образование в России: социально-экономические последствия // Теория и практика общественного развития. 2014. № 18. С. 25-31.
23.  Дружилов С.А. Соискатели ученой степени в современной России: социально-психологическое эссе // Ценности и смыслы. 2010. № 2. С. 74-79.

Все статьи автора «Дружилов Сергей Александрович»