На протяжении XVI-XVII вв. поток иностранцев в Россию увеличился. Уже в конце XVI и начале XVII вв. в царском войске присутствовали иностранные наемники (немцы, французы, шотландцы). Первая четверть XVIII в. стала временем максимальной востребованности иностранцев правительством. Так на русской службе оказались видные флотоводцы, военноначальники и государственные деятели, впоследствии оставившие воспоминания о дворцовых переворотах в России 1725-1801 гг. Благодаря этому, эпоха дворцовых переворотов нашла фиксацию с достаточно широком круге воспоминаний и записок, оставленных иностранцами, находящимися при русском дворе. Данные источники, несмотря на субъективность авторов, имеют высокую информативную ценность. Оценки иностранцев событий дворцовых переворотов во многом зависели от степени влияния этих событий на их личную судьбу, приближенного положение к участникам событий, заинтересованности в сохранении или изменении курса внутренней и внешней политики России. Так или иначе, данный вид источников позволяет реконструировать представления иностранцев о целях и характере дворцовых переворотов указанного периода. В данной статье мы остановимся на анализе политических событий 1725 г., 1727 г., 1740 г., 1741 г., 1762 г и 1801 г., традиционно носящих в историографии название «дворцовых переворотов». Остановимся на каждом из событий более подробно.

Говоря о событиях 1725 г., посол голштинского двора в Петербурге граф Геннинг Бассевич подчеркивал, что отсутствие какого-либо завещания у Петра I приводило к опасности исходившей лично для А. Меншикова и семьи императрицы Екатерины I, исходя из этого переворот необходимо было совершить, чтобы «позаботиться о своей безопасности»[1, c.26]. Бассевич пишет: «Репнин сердито спросил: «Кто смел без моего ведома привести сюда полки? Разве я не фельдмаршал?» Бутурлин отвечал, что полки призваны по воле императрицы, которой все подданные обязаны повиноваться. «Не исключая и тебя», – добавил он внушительно»[1, c.28].

Если при перевороте 1725 г. главная цель состояла в том, чтобы привести на престол Екатерину I, то цели переворота 1727 г. заключались в отстранении А. Меншикова от власти и от влияния на императора Петра II. Генерал-лейтенант Буркхарт Миних писал: «…министрам и сановникам империи которые через молодого князя Ивана Долгорукова – любимца молодого императора нарочно увозившего последнего каждый день на охоту, куда князь Меншикoв не мог за ним последовать, -  нашли способ восстановить государя против Меншикова» [2, c.44].  При этом ни в перевороте 1725 г., ни 1727 г. о физической ликвидации соперников или претендентов на престол не говорилось. Подобные цели в оценках иностранцев появляются при описании событий 1740 и 1741 гг., и становятся отчетливыми при оценке переворотов 1762 и 1801 гг. При анализе событий 1740 г. Христофор-Герман Манштейн указывал: «Тогда фельдмаршал приказал тому же подполковнику Манштейну стать с одним офице­ром во главе отряда в 20 человек, войти во дворец, арестовать герцога и, в случае малейшего сопротивле­ния с его стороны, убить его без пощады»[3, c.151]. О цели переворота 1741 г. Б. Миних написал: «О деле было условлено и офицеры и солдаты, предупрежденные о чем идет речь ответили: Мы все готовы, мы из всех убьем!»[2, c.69]. Датский посланник А.Ф. Ассебург четко определил цели переворота Екатерины II: «Екатерина потребовала от Петра формального акта отречения от престола, каковое и было им написано собственноручно»[4, c.362]. А. Дюма подробно описывает цели заговорщиков в 1801 г.: «Кто вы? – крикнул император […]. – Кто мы? – повторил  Зубов, протягивая ему акт об отречении от престола. – Мы посланы сенатом, прочти  эту бумагу и сам решай свою судьбу»[5, c.345].

Характер дворцовых переворотов в оценках иностранцев можно проследить на основе тех терминов, которые применяли очевидцы к описываемым событиям.

Так, наиболее нейтральной оценкой переворота 1725 г. представляется записка польского дипломатического посланника И. Лефорта: «Наконец ночью с 7 на 8 числа […] великий монарх скончался, не успев сделать никакого распоряжения. При таких обстоятельствах Сенат вместе с военным и гражданским начальством составили совет, на котором было решено ее величество царицу самодержавную императрицей»[6, c.31]. И. Лефорт не усматривает в событиях 1725 г. какого-либо переворота, для него эти события ассоциируются лишь с закономерной сменой правителя на российском престоле. Хотя далее в своем послании Лефорт останавливается на судьбе Петра II: «До сих пор не упоминается о сыне царевича, предмете требующем многих размышлений. Меншиков пользуется тем же расположением. Не знаю, что дворянство думает об этом. Бассевич уверяет, что он с Меншиковым причина всего происшедшего. Не сомневаться в славном царствовании, хотя сердца на стороне сына царевича»[6, c.33]. Лефорт намекает в своем донесении на события, предшествующие провозглашению Екатерины императрицей, но не видит важности в них. Легитимность Екатерины в словах Лефорта не подвергается сомнению. Для Лефорта ситуация в России после смерти Петра не изменилась «Меншиков пользуется тем же расположением», очевидно, в этой связи Лефорт не ожидает от нового правителя смены курса как во внутренней, так и во внешней политике. Сам же Бассевич, завершая свой рассказ о перевороте подчеркнет: «Таким образом Екатерина овладела скипетром, которого она была так достойна»[6, c.31].

Говоря об оценках дворцового переворота 1725 г. иностранцами, находящимся на русской службе,  необходимо обратиться к воспоминаниям инженера, генерал-лейтенанта Миниха и капитана 1 ранга Франца Вильбоа (Никита Петрович Вильбо). Франца Вильбоа в своих «Анекдотах» лишь констатирует факт оказания давления Меншиковым с помощью гвардейцев на ход выборов нового правителя: «Как фельдмаршал он (Меншиков) командовал войсками, окружил ими дом, где собрались рассуждать сенаторы о том, кому наследовать престол и вступил в собрание их, где звание его первого сенатора давало ему первое место, сколько силой убеждения, столько и принятыми мерами способствовал он возведению на престол супруги императора»[7, c.33]. Автор акцентирует внимание на таких словах, как «первый сенатор», «фельдмаршал», «супруга императора» – тем самым всячески подчеркивая значимость, преемственность и легитимность нового правителя и произошедших событий.

Дворцовый переворот 1725 г. Б. Миних называет «смелым поступком от князя Mеншикoвa»[7, c.40]. В словах Миниха прослеживается идея восстановления справедливости он называет Екатерину «законной государыней России», и далее пишет «никто не воспротивился объявлению Екатерины императрицей, которой в тот же день принесли присягу на верность гвардия  полевые полки и гарнизон, а также сенаторы, министры, высшее дворянство, а затем коллегии и прочие»[7, c.41].

Таким образом, события 1725 г. в оценках иностранцев предстают перед нами в качестве мирного перехода власти из рук покойного императора Петра I в руки его законной жены Екатерины I. Если помощь гвардии в этих событиях, по мнению Б. Миниха и Г. Бассевича, было вынужденной и необходимой мерой предотвратившей несправедливость и даже «катастрофу», то для Ф. Вильбоа и И. Лефорта участие гвардейских полков при выборе правителя в Сенате не было сколько-нибудь значимым фактом.

В оценках событий 1727 г. мы можем встретить более четкие характеристики переворота. Фактически к началу сентября 1727 г. иностранные посланники при русском дворе будут ощущать готовившиеся перемены, связанные с положением Меншикова, предпосылки для нового дворцового переворота будут сложены. 5 сентября свое письмо прусскому королю А. Мардефельд начнет со слов: «как новость отсюда можно сообщить, судя по многим спорам и рассказам, весь двор находится в ожидании важной перемены»[8, c.47]. 7 сентября И. Лефорт в донесении польскому королю в подробностях и не без удовольствия и даже некого злорадства опишет конфликтную ситуацию, сложившуюся между Меншиковым и Петром II вокруг нежелания царя останавливаться в одном дворце с князем: «На следующий день Верховный Тайный Совет велел перенести из дома Меншикова все вещи царя и снять караул. Итак, царь избавлен от соседства своей любезной Елизаветы, оставляя Меншикова в страшном бешенстве. Я бы никогда не сомневался, что это закончилось таким блестящим ударом, он этого и засуживает»[9, c.49]. В последнем предложении донесения И. Лефорт назовет эти действия «переворотом».

9 сентября оба посланника уже констатировали произошедший дворцовый переворот. А. Мардефельд: «князь Меншиков впал в большую немилость у своего государя и вчера заарестован в собственном доме»[10, c.53].  И. Лефорт: «Вчера утром царь послал гвардии майора Салтыкова объявить Меншикову домашний арест. Меншиков упал в обморок, ему пустили кровь»[11, c.52].

Описывая сам факт снятия с должностей Меншикова иностранцы ограничивались краткими сообщениями, Так, Б. Миних отмечал: «император по прибытии в Петербург послал к нему генерала Салтыкова, гвардии майора, чтобы объявить об аресте, и на следующий день Меншиков со своей семьей был отправлен в Сибирь в Березов»[2, c.45]. Сын Б. Миниха Иоганн Эрнст Миних, работавший с 1727 г. в Коллегии иностранных дел, записал в воспоминаниях: «Меншиков свергнут и в ссылку сослан»[12, c.93].

При этом главная отличительная особенность образа переворота 1725 г. заключалась в появлении на сцене переворота заговорщиков против Меншикова. Х. Манштейн употребляет словосочетание «заговор против Меншикова»[3, c.40]. Более того, Вильбоа создает, в отличие от Б. Миниха и Манштейна, новый более величественный, очищенный от властолюбия образ Меншикова после ареста. Он цитирует князя: «Я виноват и сознаюсь в том, что я заслужил наказание, но не царь осудил меня», и далее пишет: после ареста: «Меншиков одобрял их (родных) своими речами столь же христианскими, сколько героическими прося мужественно претерпевать бедствие тяжесть коего, говорил он, легче переносить недели брея правления государственного»[3, c.64]. Итак, события 1727 г. Б. Миних, Ф. Вильбоа, А. Мардефельд называют «арестом», «смешением» или как Э. Миних «падением князя Меншикова»[12, c.94]. Манштейн употребляет словосочетание «заговор против Меншикова», и только И. Лефорт, единственный, прямо называет смещение Меншикова «переворотом».

События 1740 г. и 1741 г. не имеют особых отличий в описании характера переворота. В целом, как дипломатические посланники, так и иностранцы, служившие при русском дворе, рисовали бескровный характер событий 1740 и 1741 гг. В 1740 г. аресту был подвергнут только лишь сам Бирон и его ближайшее окружение. Х. Манштейн отмечал: «подполковник Манштейн был послан арестовать млад­шего его брата, Густава Бирона, который находился в Петербурге»[3, c.152]. О событиях 1741 г. Б. Миних писал: «Но в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года эта великая государыня сама отправилась в казармы этого полка и собрала там всех, кто был предан ей со словами: Дети мои, вы знаете чья я дочь, идите со мной! О деле было условлено и офицеры и солдаты, предупрежденные о чем идет речь ответили: Мы все готовы, мы из всех убьем! Принцесса весьма великодушно возразила: Если вы хотите поступать так, то я не пойду с Вами. Она повела этот отряд прямо в зимний дворец, вошла в апартаменты великой княгини, которую нашла в постели и сказала ей: Сестрица, пора вставать»[2, c.69].

Х. Манштейн охарактеризует события 1740 г. как «намерение – погубить регента»[3, c.152], Б. Миних обозначит событие, как «удалить Бирона и его семью»[2, c.63], его сын Э. Миних назовет переворот «означенным предприятьем»[12, c.160]. Дипломатические же посланники при русском дворе чаще применяли понятия «арест». Так, французский посланник маркиз Де ла-Шетарди в донесении от 10 ноября кратко отметит: «вчера в два часа утра он был арестован»[13, c.163], а английский посланник Э. Финч 18 ноября, давая отчет о произошедших событиях в России, охарактеризует переворот как «низвержение регента». Сам же Бирон  в своих воспоминаниях так опишет ситуацию так: «Я бы схвачен в постели в ночь с 8 на 9, поднят в одной рубашке гренадерами, вытащен ими к карете приготовленной Минихом»[14, c.204].

Оценивая же характер переворота 1741 г. Б. Миних писал: «Регентство великой княгини Анны продолжалось всего год и шестнадцать дней, а именно с 8 ноября 1740 г. до ночи с 24 на 25 ноября 1741 года, когда она была арестована в своей постели самой принцессой Елизаветой, сопровождаемой Преображенскими гвардейцами»[2, c.68]. Слово «арест» мы можем встретить и при оценке других иностранцев-очевидцев событий.  В письме своей дочери метрдотель маркиза де – ла-Шетарди в ночь с 24 на 25 декабря 1741 г. писал: «В настоящее время все министры и принцы, относившиеся враждебно к перевороту, уже арестованы»[15, c.227]. Британский посланник Э. Финч при отчете о произошедших событиях ограничился небольшим замечанием: «Принц Aнтoн Ульpиx, принцесса Анна и дети их принц Иоанн и принцесса Екатерина (как их титулуют при манифестах) выехали вчера поутру в четыре часа вместе с фавориткой принцессы Анны под строгим конвоем»[16, c.238]. Только лишь Х. Манштейн применил к описываемым событиям понятие «революция»[3, c.248].

Иностранцы, писавшие по-французски, употребляли применительно к российским реалиям 1740-1741 гг. термин «coup» («удар»), «coup d’etat» или «revolution»: как синонимы их использовал Фридрих И.[17, c.438] Именно от них пошел в России  французский оборот «coup d’etat», т.е. «государственный переворот». Впервые термин был введен французским публицистом Г. Ноде в труде «Considerations politiquessur le Coup d’ Etat» (1639 г.) и подразумевал подготовленное и организованное применение силы государем в экстремальной ситуации (как, например, решение об уничтожении гугенотов в Варфоломеевскую ночь), но в  то же время направленное против сложившихся правовых и моральных ограничений его власти[18, c.73].

Переворот 1762 г. также нашел значительное количество откликов среди иностранцев. Первые из них представляли версию событий со стороны Петра III. Среди них наиболее и нейтрально выдержанную точку зрения о характере переворота выскажет придворный библиотекарь Петра III Якоб Штелин: «В 11 часов въехала в Петергоф ее величество императрица, верхом, в гвардейском мундире, в сопровождении точно так же одетой княгини Катерины Романовны Дашковой и конно-гвардейского полка. Накануне вечером она выступила из Петербурга со всем войском и после полуночи отдыхала несколько часов в Красном Кабачке. В Петергофе ее приветствовали тройным ура несколько тысяч солдат, крикам которых вторил гром выстрелов из расставленных на плане пушек. Тотчас по приезде ее величества гг. Григорий Орлов и генерал-майор Измайлов были отправлены в Ораниенбаум за императором. В 1 часу они привезли его в Петергоф в карете и высадили в правом дворцовом флигеле. Здесь он изъявил согласие на все, что от него потребовали. Под вечер его отправили в Ропшу, загородный дворец между Петергофом и Гостилицами, а ее величество императрица выехала из Петергофа в 9 часов вечера, провела ночь на половине дороги, на даче князя Куракина, и в следующий день около полудня имела торжественный въезд в Петербург»[19, c.554]. Также сдержанную позицию мы можем наблюдать в воспоминаниях придворного ювелира в Санкт-Петербурге Е. Позье: «После заарестования Петра III, императрица, возвратившись в город, распустила все войска, до тех пор стоявшая шпалерами вдоль улиц, и все избавились от страха. Три дня спустя, мы узнали о смерти несчастного императора, описывать подробности которой я не стану»[20, c.111]. Только лишь полковник, флигель-адъютант Петра III Давид Сиверс не без сожаления писал: «В половине 11-го часа император должен был отправиться с этим Измайловым в Петергоф. С собою он взял свою графиню Воронцову и Гудовича (которого по прибытию туда поколотили отлично). Так кончилось императорство для нас, голштинцев»[21, c.334].

Важнейшим вопросом при определении характера переворота 1762 г. был вопрос убийства Петра III. Первым опубликованным рассказом о свержении Петра III является повествование английского историка и путешественника Уильяма Кокса, составленного по устным рассказам очевидцев и участников переворота. Характерно то, что в изложении событий свержения Петра III в полной мере проявились щепетильность и деликатность автора записок. Например, он умалчивает об обстоятельствах появления на свет сына Екатерины II Павла, полностью отрицает причастность императрицы к смерти Петра III. Кокс рисует всесторонне положительный портрет Екатерины II, которая всегда находится в стороне от компрометирующих её происшествий[22, c.15].

Такую же осторожность проявляют и непосредственные очевидцы событий. Так, датский посланник А. Шумахер пишет: «Нет однако ни малейшей вероятности, что императрица велела убить своего мужа»[23, c.276]. А Бурхард Миних лишь констатирует: «Но не успев предпринять этот поход он умер 6 июля 1762 г.»[2, c.76].

Только лишь Сиверс двусмысленно отмечает: «и вот пронеслось, что император скончался от удара. Говорили, что с ним сделался припадок колики и что для облегчения он пил много английского пива, что ускорило его кончину. Никто не верил этому.. Бог про то знает, да те лица, которые с ним были…»[21, c.335].

В целом характеризуя события 1762 г. датский посланник А.Ф. Ассебург в «Записке о воцарении Екатерины Второй» и французский посланник граф Людовик Филипп де Сегюр несколько раз используют в своих воспоминаниях понятие «переворот»[4, c.367]. Другой датский дипломат Андерс Шумахер назовет свержение Петра III «последней революцией»[23, c.269].

В мемуарах Х. Манштейна также мы можем наблюдать использование понятия «революция» применительно к перевороту 1762 г. Очевидно, что «революция» (термин, появившийся в русском языке в петровскую эпоху) нес значение «серьезное изменение», «отмена». По-видимому, такое понятие стало употребительным в России к концу столетия: так характеризовали события 1762 г. француз К. Рюльер в записке 1801 г.

Характер событий переворота 1801 г. также имел свои особенности в оценках иностранцев. К моменту смещения Павла I, во Франции уже прошла революция. Поэтому не случайно, что иностранцы пытаются отсылать нас к этому сравнению.

Э. фон Ведель писал: «Имея перед глазами ужасный пример французской революции, русские аристократы за которыми слепо следовал остальной русский народ, для свержения Павла с престола к революции прибегнуть боялись. Тогдашний вице-канцлер Панин, посол в Берлине и адмирал Рибас придумали поэтому другой план а именно произвести весь переворот в стенах царского дворца»[24, c.432].

На бескровный характер событий указывает в записках и генерал от инфантерии армии российской, граф Александр Ланжерон: «Эта революция столь внезапная, не сопровождалась кровопролитием, как переворот 1762 г., а стоила жизни только самом

Таким образом, в ходе анализа оценок иностранцами политического состояния России на основе систематизации их сообщений о дворцовых переворотах 1725-1801 гг. мы может прийти к выводу, что с точки целей событий 1725-1801 гг. дворцовые перевороты в оценках иностранцев несли в себе передачу власти от одного лица к другому без изменения существующего государственного строя. Понимание же характера дворцовых переворотов, можно проследить на основе тех терминов, которые применяли очевидцы к описываемым событиям: понятия «coup», «coup d’etat» или «revolution» применялись только к переворотам 1740, 1741, 1762 и 1801 гг.; предыдущие политические конфликты 1725 и 1727 гг. так не характеризовались. В своих описаниях иностранцы проводят четкую разграничение между понятием «революция» и «переворот». Указывают на бескровный характер событий, при этом осуждение происшедшего с морально-этической стороны также ощущается.

1. Из записок Г.-Ф. фон Бассевича // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 25-40.
2. Буркхарт Христофор Миних. Очерк, дающий представление об образе правления Российской империи //  Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е – 1760-е годы) / Сост. Е. Анисимова. Л., 1991. С.25-81
3. Из записок К.Г. Манштейна // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 88-98, 160-168, 261-269.
4. Ассебург А.Ф. фон дер. Записка о воцарении Екатерины Второй / Пер. и предисл. Л.Н. Майкова // Русский архив, 1879. Кн. 1. Вып. 3.
5. Дюма А. Учитель фехтования, Чёрный тюльпан. М., 1981.
6. И. Лефорт – Ф.Г. Флеменгу. Санкт-Петербург. 30 января 1725 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. Ростов-на-Дону, 1991. С.29-36
7. Из «Краткого очерка, или Анекдотов о жизни князя Меншикова и его детях» Н.П. Вильбоа // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С.61-63.
8. Мардефельд Г. – Фридриху-Вильгельму I. Санкт-Петербург. 5 сентября 1727 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 47.
9. И. Лефорт – Августу II. Санкт-Петербург. 7 сентября 1727 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. Ростов-на-Дону, 1991. С.49.
10. Мардефельд Г. – Фридриху-Вильгельму I. Санкт-Петербург. 9 сентября 1727 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С.53.
11. И. Лефорт – Августу II. Санкт-Петербург. 9 сентября 1727 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. Ростов-на-Дону, 1991. С.52.
12. Эрнст Миних. Записки  //  Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е – 1760-е годы) / Сост. Е. Анисимова. Л., 1991. С.81-189.
13. Де ла-Шетарди – Ж.Ж. Амело. Санкт-Петербург. 10 ноября 1740 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С.163.
14. Э. Финч – Лoрдy Гappингтoнy. Cанкт-Пeтepбуpг. 1 декабря 1741 года. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С.238.
15. Письмо метрдотеля маркиза де – ла-Шетарди своей дочери Санкт-Петербург. В ночь с 24 на 25 декабря 1741 г. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С.227-232.
16. Э. Финч – Лoрдy Гappингтoнy. Cанкт-Пeтepбуpг. 18 ноября 1741 года. // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С.204
17. Friedrich II. Politische correspondenz. Berlin, 1879.
18. Медушевский А.Н. Как научить демократию защищаться (Курцио Малапарте как теоретик государственных переворотов) // Вестник Европы. М., 2002.
19. Штелин Я.Я. Из записок Штелина, бывшего библиотекаря Петра III / Публ. Я.К. Грота // Русский архив, 1890. Кн. 3. Вып. 12.
20. Позье И. Записки придворного бриллианщика Позье о пребывании его в России. С 1729 по 1764 г. / Сообщ. и пер. А.А. Куника // Русская старина, 1870. Т. 1. Спб., 1871.
21. Из записок Д.Р. Сиверса // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 334
22. Гунякова, И. В. Записки Уильяма Кокса второй половины XVIII века о его путешествии в Россию как исторический источник : автореферат дис. … кандидата исторических наук : 07.00.09. Нижний Новгород, 2009.
23. Шумахер А. История низложения и гибели Петра III // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 271-272.
24. Из  записок Э. фон Веделя // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 432
25. Из записок А.Ф. Ланжерона // Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825 / Сост. М.А. Бойцов. М., 1991. С. 479

Все статьи автора «mikhail2001»