Актуальность заявленной темы подтверждается не столько обилием критиканов, вульгарно трактующих марксизм-ленинизм (как известно, пинать мертвого льва способен даже осёл), сколько практикой государственного строительства в России и за рубежом, наглядно подтверждающей тенденцию “сворачивания” механизмов государственного регулирования и замены (либо подмены) их контролем со стороны институтов т.н. гражданского общества. Следовательно, даже западный опыт являет нам яркие примеры постепенного отмирания государства и правовых, особенно – императивных форм упорядочения общественных отношений. И если в условиях развитого социализма государство трансформируется из классового в общенародное, то в странах “развитого капитализма” – в то, что принято называть правовым государством.

Подчеркнем: и “общенародное” и “правовое” суть идеологические конструкты, призванные обозначить некий этап в развитии общества. Современные сторонники концепции правового государства [2, с.27] полагают, что будущее – в отказе от властного доминирования и в замене вертикальных, статусных объект-субъектных отношений более гуманными – горизонтальными, ролевыми субъект-субъектными. Учитывая фактически официальный характер теории общественного договора фактически (принцип естественного происхождения прав человека закреплен в Конституции РФ – ст.17), разумно предположить, что вектор российской политики стабильно направлен в сторону культивирования ценностей правового государства (ст.1 Конституции РФ)

В то же время близость рассматриваемых концепций подтверждается тем, что государство в обеих теориях мыслится как надстройка над обществом (гражданским или преодолевшим классовые различия). Таким образом, специфика роли и места чиновничества в этих конструкциях состоит в постепенной редукции регулятивных функций, которые в идеале должны выполняться институтами общественного самоуправления – естественно, на основе социальных (не формально-юридических) норм. Однако именно правосубъектность чиновника, по мнению автора, является знаковым отличием коммунистической модели будущего от буржуазного симулякра “классового мира и благоденствия”.

Если представить функциональную эволюцию власти в историко-правовом ракурсе, можно выявить существенную разницу в социальной роли чиновничества и “партийных и советских работников”. Первые проходят путь от олицетворения власти до ее представителей. Представительство понимается по-разному:

• работники, нанимаемые государством для удовлетворения нужд потребителей-граждан (американская модель);
• исполнители государственных услуг, нанимаемые обществом (британская модель);
• служащие, реализующие властные распоряжения вышестоящих органов в интересах правового государства (французская модель).

Отметим различные механизмы поддержания авторитета государственной власти: конкурентоспособность в клиентско-ориентированной системе госслужбы США; открытость и компетентность – в Великобритании, и детальную правовую регламентацию карьеры чиновника – во Франции. Примечательно: две первые модели государственной службы характеризуются преобладанием в регулировании подзаконных актов, т.е. экономией юридических ресурсов. Этот принцип минимизации правовых средств там, где достаточно альтернативных (например, корпоративных норм или даже обычаев) вполне отвечает марксистской концепции отмирания государства, извечно критикуемой за т.н. “примат целесообразности над законностью”. Однако и британское прецедентное правосудие, и скандинавская нео-психологическая школа права [1, с.69] вполне допускают дискуссии о целесообразности реализации юридических норм как критерий полного и всестороннего рассмотрения обстоятельств, в которых данные нормы стоит или не стоит применять. В противном случае пустой формализм порождает властный произвол и, как следствие – недоверие к правосудию и к власти (в лице чиновников – ее представителей). Более того, приоритет норм общественных организаций (например, партийных директив) над формально-юридическими отнюдь не характерен лишь для феномена “кровавого сталинизма”. Данный принцип актуализирован в тренде этизации чиновничества, замены административных регламентов комплексом моральных требований и нравственных стандартов.

Весьма показательно, что российская система власти уже более 200 лет опирается на французскую парадигму, предпочитая избыточно-детальное правотворчество принципам инициативы и приоритета моральных ограничений над правовыми запретами. И все же, при всем внешнем сходстве, кардинальное отличие отечественной практики от французской – в направленности правовой регламентации. Если во Франции она призвана в первую очередь предоставить гарантии самим госслужащим и защитить их от властного произвола, то российская практика правового обеспечения госслужбы превращает чиновничество в перманентно уязвимую скользкую прослойку в сэндвиче из довлеющей власти и раздавленного народа. Благодаря такой нехитрой и циничной конструкции верховный правитель и его приближенные снимают с себя историческую ответственность, перекладывая ее на класс вечно виновных бюрократов – мздоимцев, лихоимцев и казнокрадов. Изначальная неопределенность правового статуса субъекта правоотношений (особенно – во властной вертикали) – лучшая основа для любых злоупотреблений и самооправданий.

Роль буфера, ценой собственной репутации снижающего градус народного напряжения, выработал у отечественных чиновников особое отношение к закону: он никогда не имеет высшей ценности; непригоден закон и как инструмент защиты от административного произвола сверху. Однако в качестве средства для произвола в отношении народа (жалует царь, да не жалует псарь) малопонятные непосвященным многословные и безжизненно-казуистические юридические нормы подходят идеально. Российский закон исторически благословлял самовластие и провоцировал самодурство (причина тому – правовая неграмотность народа). По той же причине закон никогда не воспринимался массами как гарантия защиты их прав, ибо (в обывательском представлении) судить по закону и по совести – “две большие разницы”. Отсюда – изначальное недоверие ко всем проводимым сверху реформам, ибо главный исполнитель их – российский чиновник – заведомо непорядочен. Причем декларируется сей принцип главным инициатором и гарантом реформ – верховной властью, для которой чиновничество – полукаста, конструктивно предназначенная для ситуативного битья. В итоге верховное руководство нарочито не доверяет рядовым исполнителям своей воли. Последние же, лишенные законных гарантий безопасности (вспомним: начиная с Табели о рангах, госслужба в России практически исключала договорные начала – только отношения власти-подчинения [3, с.118]), предпочитают всеми силами демонстрировать лояльность начальству, перед которым юридически беззащитны. Яркий пример – законодательная фиксация конфликта интересов и увольнения в связи утратой доверия в действующем законодательстве РФ [4, с.296].

Разумеется, в подобных условиях намеренное дистанцирование государства от изначально присущих ему рычагов власти никем не воспринимается всерьез, и не имеет ничего общего ни с “общенародным государством”, ни с государством правовым. Автор полагает, что реалии современности – не столько отмирающее, сколько умирающее государство, агония которого сопровождается мучительным приступообразным поиском виновных в тотальном политическом фиаско. В первую очередь виновных ищут среди госслужащих, вот отчего в современной России такое значение придается всевозможным законодательным запретам и ограничениям их деятельности (причем большая часть запретов нормативна лишь по форме, а по содержанию – неграмотный популизм и громкая политриторика [5, с.103]). Согласно древнеримской пословице, друзьям – всё, остальным – закон. По этому правилу закон в пирамидальной системе управления выдавливается вниз – туда, где им проще произвольно пользоваться (дискреционные полномочия). Ситуация усугубляется в тех обществах, где в массовом сознании закон практически отождествляется только с запретом [6, с.294]. Так право из общей ценности вырождается в привилегию правоприменителей: кто выше рангом, тот и прав.

Как известно, права не существовало в доклассовом обществе; не нужно оно и в деклассированном. Власть или растворяется в народе (коммунистическая точка зрения), или максимально удаляется от него, заслоняясь от народа чиновниками – прикрывая ими социальную безответственность, но временно сохраняя свой “непогрешимый” имидж [7, с.31]. Вынужденная существовать под дамокловым мечом “неоправдания доверия” сверху, и над морем народного гнева – снизу, жирная прослойка госслужащих жаждет лишь самосохранения. Суть тяжкой холопской экзистенции российского чиновничества – в испрашивании себе привилегий и гарантий безопасности от верховной власти в обмен на выполнение небезопасных и не всегда законных поручений вышестоящих. Это целесообразнее, чем служение народу или абстрактному Закону. Напомним: даже по Русской правде за проступки холопа отвечал его хозяин, а вот в XXI веке вектор ответственности обратный. Алчущие правовой стабильности представители власти не станут блюсти интересы общества, они сами катализатор социальной нестабильности.

Выход из исторически сложившейся ситуации, по нашему мнению – в отказе от детальной законодательной регламентации правового статуса госслужащих и постепенной замене юридических механизмов реализации запретов и ограничений – моральными. Это, возможно, покажется архаизацией права, однако находится в полном соответствии с проверенным временем и практикой ГМУ тезисом об отмирании государства.

1. Ерошкина, М.А., Тимошина, Е.В. Антрополого-онтологическое обоснование прав человека в психологической теории права Л.И. Петражицкого: методологический аспект // Права человека: вопросы истории и теории. Материалы межвузовской научно-теоретической конференции 24.04. 2004г. СПбГУ., 2004. с. 60-73
2. Москалев И.Е. Социальная самоорганизация и управление в системе взаимоотношений власти и общества // Государственная служба. 2013. № 6. С. 26-28
3. Симашенков П.Д. Государственное регулирование вопросов вероисповедания в историческом ракурсе // Научно-методический электронный журнал “Концепт”. 2015. № 2. С. 146-150.
4. Симашенков П.Д. Деятельность властных структур и органов военного управления по патриотическому воспитанию офицерства российской армии (1890 -август 1914 гг.): Дисс… канд. ист. наук. Самара, 2003
5. Симашенков П.Д. Конфликт интересов: история, теория и практика правоприменения. В сборнике: Развитие института резерва управленческих кадров в субъектах Российской Федерации как вызов времени и эффективный инструмент совершенствования государственной кадровой политики. Сборник статей Межрегиональной научно-практической конференции (9 октября 2014 г., г. Самара). Самара, 2014. С. 290-298
6. Симашенков П.Д. Политриторика в публичном праве России: терминологический аспект // Научно-методический электронный журнал “Концепт”. 2015. № 1. С. 101-105.
7. Simashenkov P. The continuity of negation as a vector of Russian political history // Europaische Fachhochschule. 2014. № 7. С. 31

Все статьи автора «vagus»