Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 14-01-00349.
Признание традиции неотъемлемой частью жизнедеятельности любого общества [1-6] приводит к необходимости разработки целого ряда связанных с нею теоретических вопросов. Одним из них является проблема соотношения общего и частного (локального) или вариативности традиции. Предметом настоящего исследования выступают современные взгляды на вариативность традиции в этнологии и фольклористике.
“Общее” трактуется в работе как набор универсалий, общих для этнической культуры, как некое “обобщение вариаций” [7, с. 146-147]. Дефиниции особенного/частного (региональное, местное, локальное и др.) рассматриваются как одна категория, противоположная “общему”, без учета содержащихся в них нюансов. Под вариативностью, отражающей соотношение общего и частного в явлении, понимаются видоизменения, модификации, разновидности “каких-либо устойчивых данных, существующих в традиции” [см.: 7, с. 190].
Вариативность признается характерной чертой всех видов самовоспроизводящихся организмов или систем, в т.ч. социокультурных [8, с. 17]. По выражению И.И. Земцовского, “фольклорная вариантность” есть “частный случай вариантности как наиболее фундаментального феномена жизни вообще, во всех ее проявлениях” [9, с. 37].
Исследователи подчеркивают относительный характер “общих” и “локальных” культурных традиций. Прежде всего, условность зависит от масштаба исследования. Затем, относительность общего и локального связана с возможным изменением ареала традиции в сторону увеличения или уменьшения во времени [10, с. 86-87]. Если точкой отсчета является этнос, то цепочка в целом принимает следующий вид: общее (общеэтническое) – межрегиональное (зональное) – региональное – местное (локальное). В случае увеличения уровня исследования, “общим” будут сходные черты более крупной этнической общности: близкородственных этносов (например, восточных славян), родственных народов (славян) и т.д.
Важным свойством вариативности является тесная связь с категорией устойчивости, выражающееся в формуле: “всякая вариантность – это не только изменение, но и повтор, причем повтор в большей степени, чем изменение… Фактор повторяемости для варианта – важнейший фактор, в то время как точность повтора – второстепенный…” [9, с. 43]. По словам К.В. Чистова, вариативность “есть способ и одновременно условие существования традиции”, без которой “никакая традиция… не может существовать” [8, с. 16].
Другим неотъемлемым свойством вариативности этнографы и фольклористы называют присутствие ее с момента возникновения явления или вещи. Как указывает К.В. Чистов, этнография отвергает представления о том, что этнические традиции сформировались “как нечто единое” уже в древности, а локальные традиции есть результат искажения, забвения исконных традиций в XIX-XX вв. Напротив, в Новое время мы видим сближение множества локальных традиций древности и формирование общих черт в ходе этнокультурной консолидации [8, с. 16].
“У нас нет основания трактовать региональное/локальное как результат, расщепления первоначального целого, – подчеркивает Б.Н. Путилов. – Региональные/локальные традиции невозводимы к единой, «центральной», «изначальной» традиции… развитие региональных/локальных традиций шло не из одной точки или одного корня… а в виде множества параллельных и пересекавшихся цепочек и рядов” [7, с. 147]. Соглашаясь в целом с таким подходом, отметим непригодность его крайних трактовок для выявления этнических праформ явлений, отметающих в принципе подобную возможность.
Для описания базовой категории вариативности исследователи часто используют термин тип, а также понятия модель, парадигма, инвариант, стереотип, которые трактуются как синонимы. По словам Б.Н. Путилова, “варьируется не „первый” предмет, но тип, совокупность традиционных, устоявшихся признаков предметов или явлений” и несмотря на наличие у каждого текста своего предшественника, оба они являются вариантами “типа, получавшего бессчетное число раз… разнообразную вариативную реализацию” [7, с. 191-192].
Схожее представление присутствует у Я.В. Чеснова, где под “типом” понимается “такая группировка фактов, которая учитывает вариационные отклонения…. типом здесь считается основная форма, праобраз, а не образец или наиболее статистически характерное явление”, т.е. тип выступает “в виде комплекса черт” [11, с.189].
Одновременно важными характеристиками типа исследователь называет наличие устойчивого ареала и изофункциональная соотнесенность с аналогичными комплексами. Отсутствие этих дефиниций приводит к появлению подтипа – неизофункционального, таксономически несамостоятельного варианта и, как следствие – к тому, что “аналогичные варианты технических решений бывают представлены в разных типах” [11, с. 200-201]. Можно согласиться с тем, что элементы-аналоги могут возникать самостоятельно в разных культурах (об этом свидетельствует теория ХКТ), но подобный подход к типу неоправданно отрицает возможную генетическую связь явления или предмета с предшествующим временем, если налицо нет изофункциональности (варьирования) либо устойчивого ареала, либо того и другого вместе.
К.В. Чистов называет типы (инварианты) предметов и явлений стабилизаторами культуры, стереотипами, связанными с повторяемостью сходных ситуаций и потребностей и указывает на то, что они могли становиться таковыми только благодаря пластичности, т.е. способности адаптироваться в типовых ситуациях. Это позволяет говорить о варьировании самих стереотипов, а не только нестереотипизированных форм человеческой деятельности [8, с. 15].
Считается, что варианты реализуют заложенную в фольклоре тенденцию к возможно более полному и глубокому воплощению замысла. “В развитии разных обрядов или форм одного и того же обряда основную движущую силу можно видеть… в стремлении к увеличению числа разных форм… одного и того же смысла, к своеобразному нанизыванию отдельных форм”, – указывает Н.И. Толстой [12, с. 64]. Результатом этого становится “довольно легкая заимствуемость отдельных форм из других обрядов, относительно свободная замещаемость одних форм другими (эта свобода различна в разных обрядах) и нередкая опускаемость отдельных символических форм – их сокращение” [12, с. 65].
По мнению Б.Н. Путилова, постоянный процесс возникновения новых вариантов приводит к появление новых, отсутствовавших или скрытых ранее семантических трактовок, внесению в замысел новых значений т.е. варьированию подвержены не только тексты, но и замыслы [7, с. 194-195].
А.К. Байбурин уточняет, что возникающие в ритуалах различия и модификации затрагивают лишь поверхностные уровни, в то время как глубинные, содержательные схемы отличаются устойчивостью и единообразием [13, с. 11], что ограничивает динамику смыслов текстов. Подтверждением сказанному является вывод антропологов Р.М. Берндт и К.X. Берндт, что “разнообразие в образе действий необязательно связано с расхождениями в установках (во взглядах): просто могут существовать различные способы выражения одних и тех же представлений” [14, с. 257].
По характеру близости/отдаленности вариантов друг от друга предложены разные классификационные схемы.
Б.Н. Путилов называет варианты ступенями и выделяет несколько таких дефиниций. Первая ступень, по его мнению, характеризуется “предельной близостью текстов, по существу отсутствием сколько-нибудь значимых отличий”. Малосущественные различия могут распространяться на весь текст или захватывать какие-то его участки Следующая ступень применима к текстам, которые представляют редакции данного произведения. Они имеют различия “в трактовке или в передаче замысла”. Более значительные различия представляют уже версии текста. Последняя ступень варьирования связана с трансформацией. Если варьирование “порождает сюжеты/тексты одного ряда”, то трансформация “создает новые ряды” [7, с. 200-204].
К.В. Чистов говорит о разных типах варьирования, связанных в основном с формами и механизмами происходящих изменений. Среди них “синонимическое варьирование” или так называемое “вибрирование”, т. е. “варьирование как чередование обратимых замен элементов с одинаковыми функциями”. Затем, это варьирование “как чередование редукции и амплификации (свертывания и развертывания)”. Наконец, так называемое “перекодирование”. Как и у других, вариативность у исследователя переходит в трансформацию, т.е. “существенные изменения, имеющие характер исторических инноваций” [15, с. 119-120].
Болгарский фольклорист Душан Холы предлагает выделять комбинации, т.е. варьирование с внутритекстовыми перестановками единиц членения, контаминации (сращения сегментов или эпизодов, первоначально фигурирующих в разных текстах), конглобации (сплав подобных элементов). Им противостоят мутации, представляющие серьезные изменения текста на уровне слова, сегмента, строфы, эпизода, группы эпизодов, текста [по: 15, с. 135].
Наличие различных теоретических типологий варьирования не снимает проблему укладывания различных вариантов традиции в определенную ячейку в конкретных исследованиях. Здесь каждому исследователю приходится самостоятельно решать, к какой ступени, типу следует отнести тот или иной вариант текста.
Несмотря на использование различных методов исследований, ученые констатируют незначительные успехи в области изучения эволюции отдельных текстов. К.В. Чистов связывает это не только с определенными пределами вариативности, но и с пределами трансформации текста. “Тексты скорее выпадают из репертуара, заменяясь новыми, – подчеркивает ученый, – чем претерпевают действительно коренные изменения” [15, с. 138].
Теперь обратимся к современным представлениям о причинах и механизмах осуществления вариативности в традиционном обществе.
Фольклористы и этнографы рассматривают вариативность как естественное порождение устного характера трансмиссии. “Устность не сочетаема с задолбленностью или воспроизводимостью типографского типа”, – указывает И.И. Земцовский [9, с. 45].
По мнению ученых, устный способ передачи традиций отличается значительной ролью привычки, бессознательного. И.И. Земцовский говорит о необходимости различения сознательной и бессознательной вариативности. И если сознательная вариативность – это композиционно-стилистический прием, известный далеко не всем жанрам и стилям, то бессознательная вариативность, напротив, “неизбежно свойственна всему фольклору” [9, с. 44].
Указывая на универсальный характер варьирования, исследователи подчеркивают отличия в процессах варьирования в разных частях культуры.
Так, Н.И. Толстой указывает на разницу в динамике элементов материальной и духовной культуры. По его мнению, предметы материальной культуры меняются с течением времени и вытесняются новыми, когда одна культура перерастает в последующую [12, с. 45-46]. В духовной культуре, напротив, элементы новой культуры уживаются с элементами старой, создавая синонимию, вариантность, диалектность и т.п., видоизменяя, но не разрушая ее. В первом случае ученый видит принцип сменяемости, во втором (в духовной культуре) – принцип наслоения (или многослойности) [12, с. 46].
Подобное противопоставление в области изменений материальной и духовной культуры можно считать справедливым лишь отчасти, вероятно, в отношении отдельных элементов культуры. В целом же в материальной культуре мы наблюдаем такую же многослойность, как и в духовной сфере. Иллюстрациями наслоений в русской культуре начала XX в. является сосуществование сохи, косули и плуга в земледелии, курной и белой избы, волоковых и косящатых окон – в архитектуре, сарафана, поневы и городского платья – в костюме, кадки с квасом и самовара – в кухне. В тоже время можно заметить, что из духовной культуры большинства русских регионов этого времени давно ушли многие средневековые пласты фольклора (былины, исторические песни и т.п.), что подтверждает сходные процессы изменений в материальной и духовной культуре.
Следует заметить, что понятие “многослойности” отражает главным образом идею присутствия в культуре разновременных элементов и не акцентирует внимание на их соотношение и тем более на иерархию этих пластов. А они, по крайней мере с эпохи капитализма, т.е. основного периода получения фольклорных и этнографических материалов, демонстрируют ведущую роль (в т.ч. в сознании) поздних пластов по сравнению с архаичными, за исключением части материала, актуального в случае доминирования в деятельности группы внешних (природных и т.п.) факторов или возникновения каких-то эксцессов (стихийные бедствия, эпидемии, эпизоотии, войны, усиление роли промыслов при разрушении фабрик и заводов и т.п.).
По мнению некоторых ученых, подобная ситуация присутствует и в архаическую эпоху. “Религия в течение всего периода доклассового общества – говорит Ю.И. Семенов, – не представляла собой сколько-нибудь стройной системы взглядов. Она являлась… нагромождением самых разнообразных верований и обрядов, в которых ведущая роль принадлежала последним (поздним – М.В.)” [16, с. 216].
В этой связи, вероятно стоит провести работу по корректировке классического тезиса этнологии о присутствии в культуре любого времени двух хронологических пластов – раннего («нижнего»), унаследованного от прошлого и составляющего ее каркас, и исторически позднего («верхнего») слоя, представляющего более или менее современные элементы [17, с. 128-129]. Судя по всему, вместо двухчленной схемы трансмиссии традиций следует использовать трехчленную (нижний, средний и верхний слои) или даже более дробную схему.
К.В. Чистов также говорит о неодинаковости варьирования “в разных сферах и слоях культуры”, а также “на разных этапах ее развития” [8, с.17]. Однако не делает таких широких выводов, как Н.И. Толстой. Причину различий ученый усматривает в специфике существования (экзистенции), под которой понимает “разные способы материализации норм и представлений”, лежащих в основе культуры, и особенностях передачи традиций. “В одних случаях мы встречаемся как с действиями, так и с материализованными результатами человеческих действий — домом, орудием труда, одеждой, пищей и т. д., в других — с самими этими действиями (например, обрядовыми), и только с ними”, – подчеркивает исследователь [8, с.18].
Важными для варьирования характеристиками экзистенции вещи или явления К.В. Чистов называет длительность функционирования или редкость воспроизведения. Эти характеристики, считал ученый, “сопровождалась еще более интенсивным варьированием (разумеется, в пределах традиционной нормы, типа и т. д.) в процессе создания вещи” [8, с.18].
Указанный ответ скрывает, на мой взгляд, не менее важный вывод в отношении феноменов с длительным жизненным циклом: их меньшей вариативностью в пределах своего жизненного цикла по сравнению с вещами, имевшими более короткую жизнь. Так, архитектура жилища или праздничный костюм из-за длительности использования оказывались более архаичными, на что обращают внимание многие исследователи, по сравнению с деталями интерьера или повседневным костюмом.
К числу факторов варьирования относят также функцию, выполняемую вещью или явлением. “Различны правила запоминания и воспроизведения, а отсюда и механизм варьирования текстов, – подчеркивает К.В. Чистов, – функционирующих в составе обрядовых комплексов или исполняющихся свободно, в любое время, при любой бытовой ситуации… Первым из них свойственны сильные внетекстовые связи, стабилизирующие текст” [8, с.19]. Свою специфику имеют тексты сакрального характера. По утверждению ученого, их варьирование “связано обычно не столько с синонимическими или существенными заменами, сколько с механизмом свертывания или развертывания (редукции или амплификации) при обязательном сохранении некоего минимума, без которого не может осуществиться вербальная магия”. [8, с.19].
Антропологи и археологи дополнительно к функциональному вводят адаптационный аспект. Считается, что вариативность предметов материальной культуры, имеющих выраженную функциональную нагрузку и высокую адаптивность (жилище, некоторые виды орудий труда), всегда меньше, чем, например, керамики, украшений, которые адаптационно нейтральны [9, с. 87].
К числу факторов появления вариативности ученые относят коллективность и индивидуальный характер устного творчества, социальную среду, быт, а также память, психологию усвоения, технику трансмиссионных процессов [18, с. 193].
В.М. Жирмунский говорит о трех возможных причинах и о трех основных типах повторяемости фольклорных мотивов и сюжетов – историко-генетическом, историко-типологическом и историко-культурном [по: 15, с. 192]. Указывая на это, К.В. Чистов подчеркивает, что в “исторической действительности общее наследие сосуществует с новообразованиями, возникающими то как результат “самозарождения”, то как результат взаимодействия с соседними народами, либо как сочетание первого, второго и третьего в любой из возможных комбинаций” [15, с. 192].
Немаловажной причиной и следствием появления вариативности традиций считаются особенности локальной истории и фактор этнической истории.
Исследователи подчеркивают множественность факторов региональной и локальной вариативности текстов народной культуры. Так, А.В. Черных в исследовании календарной обрядности указывает на влияние природно-климатических, хозяйственных, исторических, социальных факторов, иноэтнического окружения [19, с. 6].
По мнению Б.Н. Путилова, “региональное/локальное начало не столько определяет направление и выражение вариативности, сколько… выступает в роли его цементирующего начала, его территориального закрепления” [7, с. 201]. Исследователь иллюстрирует свою позицию наблюдениями Н.И. Толстого по вариациям полесских фольклорных текстов, часть которых не укладывается в локальные историко-культурные зоны и ареалы. Безусловно, причины определенного скепсиса ученого в отношении влияния “местных обстоятельств” связаны с тем, что “географическая размытость” ряда элементов фольклора обусловлена действием общекультурных (в частности, типологических законов фольклорного творчества) факторов [7, с. 202].
Несмотря на определенные ограничения влияния “местных обстоятельств” и “этнической истории” на культуру, тем не менее они существенным образом влияют на содержание и форму культурных процессов. Тот же Н.И. Толстой использует для выделения ареалов “более устойчивые и в генетическом отношении… более существенные варианты элементов текста: „вид дерева, в которое превратилась невестка”; „характер работы, на которую была послана невестка”; „реакции невестки-дерева на удары топором”; „типы текста вводной части”" [Цит. по: 7, с. 202].
В связи со слабой корреляцией части вариантов текстов с локальным срезом пространства и времени, возникает проблема методики изучения таких вариантов. И в этой связи плодотворной можно назвать методику, которая активно используется в фольклористике и этнологии – выход на межрегиональный, национальный или наднациональный уровень исследования.
В частности, об этом говорит Б.Н. Путилов на примере сюжета полесской баллады, проанализированной Н.И. Толстым “Невестка стала в поле тополем”, считая необходимым привлечение максимального числа текстов сюжета “в масштабах славянской эпики”. Можно полностью согласиться с ученым в том, что “любой вариативный комплекс одной этнической традиции наилучшим образом прочитывается и толкуется в соотнесенности его с иноэтническими вариантами” [7, с. 202-203].
Одним из важнейших направлений исследований проблемы вариативности традиций в фольклористике и этнологии на протяжении уже многих десятилетий стали ареальные (и их разновидность, региональные) исследования. Неотъемлемым атрибутом таких исследований стало картографирование, которое ряд ученых относит уже не к методам, а к самостоятельному виду исследований. Картографирование становится не только аргументом в пользу конкретных выводов, сделанных исследователем, но и базой для дальнейших, более широких обобщений. Важными инструментами для получения данных о варьировании традиций в ареальных исследованиях становятся структурно-функциональный, типологический и сравнительно-исторический методы. С их помощью выявляются основные элементы вещи или явления, их структура и варианты существования в определенном хронологическом отрезке.
Как указывает Н.И. Толстой, ареальное изучение народной культуры может быть ориентировано либо на предмет исследования, либо на территорию исследования. В первом случае “выбирается какой-либо фрагмент народной культуры, определяется его наличие или отсутствие в отдельных зонах, его территориальные разновидности в отношении формы, содержания или функции”. По мнению ученого, такие выводы во многих случаях “раскрывают генезис объекта, обеспечивают установление инвариантной формы (модели) зафиксированных вариантов, раскрывают путь к реконструкции исходной праформы” [12, с. 49].
Второй подход ориентирован на изучение комплексной характеристики самой территории-ареала, в т.ч. “совокупности явлений и фактов народной культуры, обнаруживаемых в отдельных… ареалах или зонах, на диалектном членении этих территорий, их соотнесенности друг с другом и их групповой интерпретации в историческом, этногенетическом и глоттогенетическом плане” [12, с. 49].
Картину более объективного соотношения общего/особенного можно получить, выходя не только за пределы изучаемого региона. Помимо горизонтального (синхронного) среза, важную роль играет вертикальный (диахронный) анализ. По справедливому мнению Б.Н. Путилова, чтобы “по-настоящему описать и охарактеризовать специфику фольклорной культуры региона, зоны, локального очага, нужны по крайней мере два условия: возможно более полное знание ее в синхронном разрезе и представление о ее историческом движении, а также возможность сопоставить с достаточно репрезентативными материалами по другим регионам, зонам и очагам” [7, с.150].
Исследователь отмечает факты “вторичной региональности”, вызванной “миграциями населения, образованиями новых регионов, обменом культурными материалами и т. д.” на поздних стадиях истории. Автор указывает, что “в новых регионах не просто поддерживались и развивались перенесенные из «метрополии» традиции, но и создавались новые – путем синтеза, трансформации и осложнения новациями принесенных разнорегиональных и разнолокальных культурных фрагментов” [7, с. 149-150].
Таким образом, рассмотрение вопроса вариативности традиции в этнологии и фольклористике позволяет сделать вывод о значительных достижениях исследователей по ряду теоретических и прикладных аспектов проблемы. Наряду с этим сохраняются разночтения по поводу динамики элементов в разных сферах и слоях культуры, в т.ч. материальной и духовной, на разных этапах ее развития, дискуссионными остаются вопросы по определению значимости того или иного фактора в варьировании общих/локальных традиций, а также существует проблема практического применения теоретических схем к конкретному материалу, показывающая более богатую практику в сравнении с теоретическими построениями.
Библиографический список
- Shils E. Tradition // Comparative Studies in Society and History. 1971. Vol. 13. №2. P. 122-159.
- Eisenstadt S.N. Tradition, Change and Modernity. New York: John Wiley, 1973. – 550 p.
- Генон Р. Очерки о традиции и метафизике. СПб: Азбука, 2000. 317 с.
- Юнг К.Г. Архетип и символ. М.: Renaisance: JV EWOSD, 1991. 299 с.
- Шацкий Е. Утопия и традиция. Пер. с польского. М.: Прогресс, 1990. 456 с.
- Гофман А.Б. В поисках утраченной идентичности: традиции, традиционализм и национальная идентичность // Вопросы социальной теории. 2010. Т.IV. С.241-254.
- Путилов Б.Н. Фольклор и народная культура. СПб.: Наука, 1994. 238 с.
- Чистов К.В. Традиция и вариативность // СЭ. 1983 № 2. С.14-22.
- Земцовский И.И. Проблема варианта в свете музыкальной типологии (Опыт этномузыковедческой постановки вопроса) // Актуальные проблемы современной фольклористики. Сб. статей и материалов. Л.: Музыка, 1980. С.36-50.
- Маркарян Э.С. Узловые проблемы теории культурной традиции // СЭ. 1981. № 2, С.78-96.
- Чеснов Я.В. О принципах типологии традиционно-бытовой культуры // Проблемы типологии в этнографии. М.: Наука, 1979. С.189-203.
- Толстой Н.И. Язык и народ. культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. Изд. 2-е, испр. М.: ИНДРИК, 1995. 512 с.
- Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. Структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов. СПб.: Наука, 1993. 237с.
- Берндт Р.М., Берндт К.X. Мир первых австралийцев. М.: Наука, 1981. 447 с.
- Чистов К.В. Народные традиции и фольклор. Очерки теории. Л.: Наука, Ленингр. отд-е, 1986. 304 с.
- Семенов Ю.И. Эволюция религии: смена общественно-экономических формаций и культурная преемственность // Этнографические исследования развития культуры. М.: Наука, 1985. С.198-243.
- Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М.: Наука, 1983. 412 с.
- Корякова Л.Н., Молодин В.И. Изучение культурной изменчивости в археологии // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: История, филология. 2012. № 11 (3). С. 82-102.
- Черных А.В. Русский народный календарь в Прикамье : праздники и обряды конца XIX – середины XX в. Пермь: “Пушка”, 2006. Ч.1. 368 с.