Достоевский предвосхитил и многие идеи, которые высказали о реформе Петра I евразийцы. Необходимо отметить, что критика реформ находится в контексте именно евразийства, а не славянофильства. Достоевский критикует Петра Великого с геополитических и культурологических позиций. Писатель достаточно хорошо изучил отечественную историю, прекрасно знал курс истории Н. Карамзина, читал некоторые работы С.М. Соловьева. Разумеется, анализ итогов реформ Петра I, который выполнил Достоевский, – это не профессиональный анализ историка, но мнение писателя нельзя одновременно назвать поверхностным и некомпетентным, в своей объемной статье «Два лагеря теоретиков» он достаточно подробно рассматривает суть реформы, и то, к каким последствиям она привела.
Во-первых, Достоевский значительно раньше евразийцев пишет о расколе русского общества. В результате реформы Петра I появился слой русских «европейцев» и слои русских «туземцев». Проводя преобразование, император заложил под основание монархической государственности заряд страшнейшей разрушительной силы, который сработал в октябре 1917 года. Дворянству было позволено европеизироваться не только внешне, но и, что более значимо, – духовно. Большая часть его владела иностранными языками намного лучше, чем родным русским, регулярно ездила в Европу, читала западные книги в оригинале, словом, духовно все дальше отчуждалось от родной почвы. Что было позволено дворянству, не позволяли другим сословиям, например, крестьянство практически ни как не затронула западная культура. Жесткие сословные рамки мешали этому. Два макросоциальных мира все дальше отчуждались друг от друга, нация была расколота на две половины. В ядро русской национальной культуры был внесен иностранный элемент. Достоевский писал: «Несомненно то, что реформа Петра оторвала одну часть народа от другой, главной. Реформа шла сверху вниз, а не снизу вверх. Дойти до нижних слоев народа реформа не успела»[1]. Для того чтобы начать реформирование снизу, необходимо уловить желание демоса, национальный лидер должен учитывать интересы всего этноса. Но Петр Великий был достаточно самоуверенным человеком, он верил в собственный гений управленца и администратора, уже после Достоевского евразийцы тоже констатировали раскол монолита русской нации: тоталитарный стиль модернизации. «Петр вводил свои реформы насильственно, не спрашивая, желает ли русский народ; а потому обе идеи, порожденные реформами, остались органически чуждыми русскому пароду»[2]. Как видим, евразийцы буквально цитируют теоретические выкладки Достоевского.
Во-вторых, русский писатель значительно раньше евразийцев говорит об авторитарной методологии проводимых реформ, разумеется, в тех непростых геополитических условиях данный проект крайне сложно было реализовать по-другому. Но деспотизм реформаторства Петра, конечно, вызывал сопротивление практически всех слоев общества. «Деспотизм реформаторских приемов возбуждал только реакции в массе; она тем крепче усиливалась сохранить себя от немцев, чем сильнее последние посягали на ее народность »[3]. Петр Великий крайне централизовал Русское государство, оно стало напоминать швейцарский часовой механизм, но именно «напоминать», так как государство было наполнено русскими людьми, имеющими свои неповторимые национальные черты. Россия стала вести достаточно интенсивные захватнические войны, они были необходимы для налаживания функционирования государства. Евразийский историк Г. Вернадский писал: «Громадное напряжение, порожденное нескончаемой войной, выразилось в постоянных возмущениях, сначала в Москве (восстание стрельцов в 1698 году), позже в провинции (Булавин, Мазепа). <…> Увеличивающееся бремя государственной службы порождало в народе постоянное недовольство. Эта реакция для Петра означала опасность большую, чем открытое восстание»[4]. Прямое восстание против реформы было обусловлено экономическими причинами, усилением налогового пресса, ухудшением жизни огромных масс крестьянского населения, но не довольны были не только экономической стороной реформы, а, пожалуй, в большей степени ее «идеологическим оформлением». Достоевский отметит: «На первый раз у нас водворилась только страшнейшая распущенность нравов, немецкая бюрократия чиновничество. Не чуя выгоду от преобразования, не видя никакого фактического себе облегчения при новых порядках, народ чувствовал только страшный гнет, с болью на сердце переносил поручение тех, что привык считать с незапамятных времен своей святыней»[5]. Памятуя столетия монголо-татарского владычества на Руси, евразийцы в деятельности Петра I видели нечто подобное. Практически вторя Достоевскому, Н. Трубецкой писал: «И если вспомнить, что ко всему этому временами присоединялось ожесточенное гонение на все исконно русское, официальное признание национальной русской культуры варварством и духовное засилье европейских идей, то вряд ли будет преувеличением обозначить этот период русской истории как эпоху европейского, или романо-германского ига»[6]. В численном отношении западной идеологией «пропиталось» крайне незначительное число людей, писатель сетует на то, что заимствовали не сердцевину явления, а внешний облик, что отлично работало в западном мире, должно было бы работать в России, но по своему экономическому потенциалу наша страна не смогла догнать передовые на тот период европейские государства. Как совершенно справедливо пишет Н. Трубецкой: «С момента этой реформы русские должны были проникнуться романо-германским духом и творить в этом духе. Из предыдущего явствует, что к спешному выполнению этой задачи русские были органически не способны»[7]. Вполне в контексте евразийства Достоевский подводил итог преобразованиям Петра Великого: «Выражаясь точнее, одна идея Петра была народна. Но Петр как факт был в высшей степени антинароден»[8]. Словно евразиец, Достоевский утверждает, что Россией со времен Петра управляли люди, которым не было никакого дела до простого народа, «туземное» население всячески презиралось. Цивилизационный социал-дарвинизм расколол монолит русской нации, «русские европейцы» с ненавистью относились к тем, кто не усвоил западный образ мыслей, жизни, а, следовательно, в культурном смысле «отстал» от передовой цивилизации. По мнению Достоевского, а в данном аспекте он был солидарен со славянофилами и Н.Я. Данилевским, – не существует единой общечеловеческой методологии развития для всех народов. Благодаря воплощению реформы, Пётр Великий попытался демонтировать то, что, по его мнению, символизировало многовековую «отсталость Руси». Реформатор осуществлял страшный метафизический процесс разрушения культурного ядра дореформенного общества. Он попытался выкорчевать из этого культурно-исторического ядра традиции русского народа, которые хранили и передавали от поколения к поколению. Всё национальное должно было быть отброшено. Достоевский буквально издевался над русскими либералами, которые, как и Пётр I, пытались переделать нашего человека в просвещённого европейца: «К чему тут толки о почве, с которой будто бы нужно справляться, при усвоении ей начал, выработанных другим народом? Таким образом, из всего человечества, из всех народов теоретики хотят сделать нечто безличное, которое во всех бы странах земного шара, при всех различных климатических и исторических условиях, оставалось бы одним и тем же. <…> А если тот общечеловеческий идеал, который у них есть, выработан одним только Западом, то можно ли назвать его настолько совершенным, что решительно всякий другой народ должен отказаться от попыток принести что-нибудь от себя в дело выработки совершенного человеческого идеала и ограничиться только пассивным усвоением себе идеала по западным книжкам?»[9]. Петр I пытался перенести на русскую почву то, что хорошо работало в западном мире, но попытка такого переноса закончилась разрушением собственных социально-этнических структур, ибо в самом лучшем случае копируются лишь верхушечные, поверхностные плоды имитируемой цивилизации, которые не могут существовать без той социальной, религиозной и философской среды, на которой они выросли. На то, чтобы демонтировать и полностью раздробить мировоззренческое ядро допетровской Руси, понадобились столетия, Петр I же принес на родную почву лишь внешнюю европеизацию для незначительного круга лиц. Достоевский, осознавая это, писал: «Русский народ не любит гоняться за внешностью: он больше всего ценит дух, мысль, суть дела. А преобразование было таково, что простиралось на его одежду, бороду и т.д.»[10]. Петр понимал государство как своеобразный бездушный механизм (влияние Лейбница), им не учитывалась культурно-историческая почва, этнические факторы и культурологические особенности русской цивилизации. Одним и тем же лекарством реформатор пытался лечить разные болезни и, в итоге, по мнению литератора потерпел неудачу. Н. Трубецкой писал о том, что государство – это не бездушный механизм, а живой и крайне тонкий организм, русская нация не внесла великий вклад в европейскую культуру: «И поэтому-то число настоящих вкладов русского гения в «сокровищницу европейской цивилизации» осталось ничтожным по сравнению с массой иностранных культурных ценностей, непрерывно механически пересаживаемых на русскую почву»[11]. Значительно раньше евразийцев Достоевский писал о том, что не существует единственной «спасительной» модели цивилизационного развития для всех народов. Западная модель осуществима только в вестернизированной цивилизации, другие народы имеют свой национально-индивидуальный вектор развития. В России не было практически никаких предпосылок для создания общества на западный манер, в результате реформы началась мутация русского культурно-исторического ядра. И в этой оценке Достоевский и евразийцы высказывают поразительно схожие идеи. Итогом реформ Петра I в долгосрочной перспективе была революция октября 1917 года, когда «туземное» население демонтировало слой «русских европейцев» – дворян, данный конфликт носил не только классовый характер (пролетариат-буржуа), но и в большей степени конфликт цивилизационный, противоречие по принципу «русский-европеец». А. Дугин, подводя итог Петровским преобразованиям, отметил: «Евразийцы, со своей стороны, предложили совершенно особую трактовку большевизма, вытекающую из совершенно инаковых предпосылок. Они полагали, что историческая рефлексия правящего класса при царизме вообще была неадекватной, не национальной, а следовательно, она оказалась ошибочной, преступной, и в конце концов довела народную стихию до точки радикального бунта»[12].
Но необходимо отметить, что в отличие от евразийцев и славянофилов Достоевский не идеализировал Московскую Русь. В своем журнале писатель отметил, что в допетровский период остро чувствовалась фальшь в социальных отношениях, торжествовала идея полного изоляционизма, низведение податного сословия до сословия рабов и невольников.
Несколько конкретизируем критику Достоевским Московской Руси: «Действительно лжи и фальши в допетровской Руси – особенно в московский период – было довольно … Одним словом, что произвело наш русский раскол?»[13]. Эта оценка Московской Руси принципиально отличается от той, которую давали евразийцы, в данном аспекте можно говорить о существенных расхождениях между писателем и представителями данного социально-философского учения. Для евразийцев Московская Русь – символ самобытного, нетронутого идеологией Запада развития.
Но справедливости ради необходимо отметить, что для Достоевского подобного метафизического идеала было мало. Русь готовилась быть самоизолирована от мира, выброшена из глобального и сведена к локальному. По мнению Достоевского, изоляционизм – сулит не только спасение, но и потери. Россия, являясь самобытной не похожей на другие цивилизации страной, готовилась к тому, чтобы не выходить в свет, не участвовать глобально в историческом процессе. Писатель, однако, настаивал на том, чтобы мы преобразовали на «свой манер» западный мир, именно на этих условиях Россия должна участвовать в глобальной мировой истории и политике. Но Достоевский умалчивает, были ли силы у русской цивилизации для подобного подавления «духа Запада»[14],[15], [16].
Библиографический список
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.126.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.127.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.129.
- Вернадский Г. Русская история. М.: Аграф, 1997. С.145.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.129.
- Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана.: Аграф, 1999. С. 142.
- Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана.: Аграф, 1999. С.127.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.125.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.109.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 26. Л.: Наука, 1972-1990. С.239.
- Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. : Аграф, 1999. С. 121.
- Дугин А. Преодоление Запада // Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана.: Аграф, 1999. С.5-25.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т. 27. Л.: Наука, 1972-1990. С.225.
- Лесевицкий А.В. Исследование сущности “объемной теории отчуждения” в творчестве Ф.М. Достоевского // Известия Пензенского государственного педагогического университета им. В.Г. Белинского. 2012. № 27. С. 311-315.
- Лесевицкий А.В. Исследование сущности соборной феноменологии в творчестве Ф.М. Достоевского // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. 2011. № 7-2. С. 135-138.
- Лесевицкий А.В. Анализ теории межклассового отчуждения в творчестве Ф.М. Достоевского // Антро. 2012. № 1. С. 50-65.