В основе традиционной культуры лежит миф и воспроизводящий его ритуал. С архаических времён мифы и ритуалы вводили человека в культуру и сопутствовали организации его жизнедеятельности. Одной из распространенных черт традиционной культуры является изоляционизм, что само по себе свидетельствует о страхах, которые испытывает культурная общность, не желая допускать в себя инородные составляющие. Кроме того, мифы и ритуалы сами по себе являются защитными механизмами, к которым склонно прибегать и современное общество в периоды культурных кризисов. В связи с этим возникает необходимость исследования причин, роли и места страха в традиционном контексте.
Вопросы страха в традиционной культуре в научной литературе исследовались психоаналитиками (З.Фрейд, К. Юнг) и неофрейдистами (К. Хорни, Э. Фромм), которые вывели страх из биологической категории в культурную, выявив в нём социальную специфику. Кроме того, этнографами, фольклористами и культурными антропологами (Дж.Дж. Фрэзер, Л. Леви-Брюль, М. Элиаде, К. Леви-Стросс, О.М. Фрейденберг, В.Я. Пропп) была проведена работа по сбору, систематизации и анализу содержания мифо-ритуальных традиций, в которых небольшое внимание уделяется страху в его связи с инициациями, погребальными культами, мистериальными обрядами, жертвоприношениями и пр.
Из числа работ последних лет следует отметить анализ феномена страха в культурно-философском контексте, проведённый в работе Фроловой О.С. “Феномен страха в культуре”, где была выделена взаимозависимость страха с нормами и ценностями культуры [1, c.10]. Следует также отметить работу Борового Е.М. “Страх и социальное бытие человека”, где исследуется роль общества в регуляции страхов, а также систематизируются основания страха [2, c.13]. Из зарубежных авторов следует выделить исследование мифологемы страха Джоэлом Бироко (Joel Biroco), который провёл сравнительный анализ образов и семантики демонических существ (драконов, змей и т.п.) различных традиций [3, c. 109-118]. Также стоит отметить другого исследователя религиозного страха в истории культуры – Ж. Делюмо. Его фундаментальная монография “Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII-XVIII вв.)” посвящена культуре вины в эпоху Возрождения и Нового времени. Ж. Делюмо приходит к мысли о том, что в начале Нового времени к “боязни”, “испугу”, “оторопи” и “тревоге”, которые вызваны внешними угрозами, прибавились ещё два: “кошмар” греха и “неотвязный ужас” перед адскими муками [4, c. 7].
Несмотря на то, что проблема страха находила свой отклик ещё в философии Античности, в контексте традиционной культуры она не получила должного осмысления. Поскольку страх способствует сплочению общности перед опасностями и выработке механизмов защиты, он является одним из начал культуры. Значение страха в данном аспекте остаётся малоизученным и требует культурологического исследования архаических представлений. Целью данной работы является анализ традиционной культуры на предмет её корреляции с феноменом страха.
А. Лосев считал, что “…миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряжённая реальность” [5, с. 35]. Миф генерирует коллективный опыт и ориентирован на передачу из поколения в поколение, что происходит имплицитно и внерефлексивно. Многократное повторение идентичных программ в культуре, где отсутствуют иные мировоззренческие альтернативы, формирует в человеке безусловную убеждённость в их достоверности. Кроме этих программ в мифологическом сознании нет иных мировоззренческих основ, а имеющийся базис в результате повторения оказывается укоренён и зафиксирован в памяти до такой степени, что не подвергается сомнению и воспринимается как данность. Сама идея повторения мифо-ритуальных программ ведёт к снятию сомнения и страха, укореняя одну картину мира, воспринимаемую как достоверную, и снимая необходимость поиска альтернатив.
Одной из первичных форм мифологических программ является табу, соблюдение и нарушение табу так или иначе связано с опытом страха. Само чувство страха способствует формированию границ между дозволенным и запретным и, тем самым, оно обеспечивает соблюдение табу, на базе которого происходит процесс формирования мифов и ритуалов, созидается культура. Мифы и ритуалы ориентированы на то, чтобы контролировать границы между запретным и дозволенным. В процессе развития индивида и общности эти границы как защищали от страха, так и накладывали ограничения, которые стремились преодолеть люди в определённые периоды социальной напряжённости. Это желание закономерно, поскольку процесс развития предполагает некоторую степень неопределённости, которая иногда выходит за рамки принятых в системе границ. З. Фрейд в этой связи считал, что “из того факта, что табу удержалось, следует одно, что первоначальное наслаждение от совершения этого запрещённого существует ещё у народов, придерживающихся табу”, и “в бессознательном им больше всего хотелось нарушить их, но в то же время они боятся этого; а боятся именно потому, что желают этого, но страх у них сильнее, чем тяга к наслаждению” [7, c. 360]. Кроме того, очевидно, что табу обладает свойствами вытеснения, а вытесненному, по мнению К. Г. Юнга, свойственно возвращаться [8, c. 26]. Это явление учитывалось во многих сакральных традициях, примерами чего могут послужить разрешённые исключительно в праздники оргии, традиции карнавалов, ритуальные практики “скармливания” себя духам, известные в традиции Бон, тантрические ритуалы “Пути левой руки”, в которых запретное становится в момент ритуала дозволенным и священным.
Снятие напряжения внутри границ также обеспечивает процедура инициации, в которой в той или иной форме имеет место сюжет растворения и воссоздания (символической смерти и нового рождения). Иногда, чтобы ослабить напряжение внутри границ, в них предполагалась возможность прохода. Так, например, существует широко распространённый обычай проделывать в крыше дома отверстие, которое служит своего рода магическим входом и выходом. Ещё одним способом снятия напряжения является практика жертвоприношения. Стоит отметить, что фактически “охота на ведьм” эпохи Средневековья является формой этой практики, способствующей избавлению от страха, снятию напряжения и укреплению религиозных запретов.
Мифы и ритуалы не только защищают от страха, но и используют страх как трансцендирующий фактор. Примеры этого можно обнаружить в многочисленных мифах о героях, которые служат образцами для подражания и воспитания мужественности и бесстрашия. В них крайне распространены мотивы путешествия (в тридесятое царство, Гадес, Ад и.т.п.), подавления страха в “пространстве за пределами”, преодоления испытаний и обретения ценностей (мужество, слава, царство, жена и т.п.).
Некоторые традиционные представления носят прецедентный характер, однако подчинены принципам магического мышления. Магическое мышление основано на принципе подобия, согласно которому подобное производит подобное, и принципе соприкосновения, согласно которому “вещи, которые раз пришли в соприкосновение друг с другом, продолжают взаимодействовать на расстоянии после прекращения прямого контакта” [6, c. 18]. Такое восприятие действительности способствует утверждению индивида в вере в собственную способность влиять на события посредством имитации косвенных или воображаемых связей. Вера в собственное могущество сама по себе является защитой от страха. Дж. Дж. Фрэзер приводит массу подобных прецедентов: “пока армия участвует в военных действиях, жрец должен пить только горячую воду, потому что каждый глоток холодной воды охлаждает пыл народа и лишает его возможности одержать победу над врагом” или “греки и римляне приносили беременных женщин в жертву богиням злаков и земли, чтобы земля была плодородной и наливались колосья злаков” [6, c. 33, 36].
В случае поражения на войне, неурожая и т.п. человек ищет способы изменить ситуацию, выявить причины неудач и найти пути их преодоления. В результате, в периоды возросшей интенсивности страха и на основании принципов магического мышления совершаются попытки каким-то способом воздействовать на явления. В том случае, если попытка воздействия совпадает с ожиданиями, она становится прецедентом для традиционных представлений и внедряется в текст мифа. Если миф, будучи воспроизведён в ритуале, в дальнейшем не срабатывает в соответствии с ожиданиями, то это зачастую интерпретируется как козни врагов, духов или несоблюдение каких-то условий ритуала. Если же за ритуальной имитацией прецедента хотя бы иногда следует ожидаемый результат (даже в силу каких угодно других причин), то это подтверждает для традиционного общества сакральный статус прецедента. Проверять или сомневаться в действенности подобных прецедентов для мифологического мышления невероятно сложно, поскольку это лишает общность веры и убеждённости в желаемом и повергает вновь в состояние неопределённости и страха. Порой общность предпочитает наказывать за неудовлетворительную работу жреца и даже сверхъестественное существо, но не стремится подвергать сомнениям основания своих воззрений.
В религиозных представлениях вера в способность индивида влиять на события трансформировалась в веру в то, что на события могут влиять и сверхъестественные существа, поэтому возник страх перед ними и потребность их почитания. Вера в могущество сверхъестественных существ не только вселяет в человека страх, но и защищает от него, поскольку любые бедствия и проблемы, какими бы тяжёлыми они ни были, можно объяснить гневом и кознями духов, что снимает полноту ответственности с самого человека.
Существуют также представления, которые носят прецедентный характер, однако не подчинены принципам подобия и соответствия, не обладают логической связью и не поддаются реконструкции. Прежде всего, это практика поиска или ожидания знаков от сверхъестественного существа. Этим знаком может оказаться что угодно, показавшееся человеку необычным и странным. Очевидно, что запрос на применение таких практик возникает в ситуациях наиболее напряжённых и неопределённых, где нет готовой программы деятельности. В результате этого в тексте традиционной культуры могут оказываться самые необычные и вычурные знаки, которые не выводятся из мифологического мышления.
Практика поиска или ожидания знаков трансформировалась в гадание. При гадании человек соприкасается с неопределённостью и ищет в ней ответ. Нахождение ответа воспроизводит мотив космогонии и переход от хаоса к порядку, что защищает от страха неопределённости.
В другой своей форме практика поиска и ожидания знаков – это практика обретения откровения. Результаты этой практики, как правило, претендуют на то, чтобы служить новой программой деятельности и защитой, полученной от сверхъестественного существа. В такой ситуации для традиционного человека не важна степень объективности полученного предсказания или откровения, важен выход из состояния неопределённости с известной программой деятельности. Логично, что программа деятельности, которая вывела человека из страха неопределённости, приобретает сакральный статус. Она мифологически достоверна апостериори и в связи с этим не имеет альтернатив.
В качестве заключения стоит отметить, что страх в традиционном контексте многомерен: он свидетельствует об опасности и стимулирует к поиску защиты, которая может быть выражена в виде регулярного повторения ритуалов, веры, обычаев, суеверий, примет, заклинаний, табу, сверхъестественных существ и пр. Потребность в защите от страха влияет на развитие мифо-ритуальной системы, содержание которой носит частично прецедентный характер и формируется в процессе практики.
Мифы и ритуалы снимают страх и в какой-то степени управляют им. Изоляционизм традиций приводит к тому, что в их рамках для поддержания собственной стабильности вырабатываются механизмы психологической разрядки (жертвоприношения, оргии, карнавалы и пр.) с одной стороны, а с другой – способы когнитивного взаимодействия с неопределённостью (практика обнаружения знаков, гадания, откровения, путешествия в “пространство за пределами”). Все это базируется на снятии запретов и выходе за их пределы – в неопределённость, которая является основным источником страха.
Рассмотрение традиционного пласта культуры через призму феномена страха является новым и актуальным для культурологии, поскольку учитывает не только культурные, но и психологические аспекты. Их учет позволяет более полно и глубоко понять основы эволюции культур, а также послужить материалом в разработке мер по обеспечению социальной стабильности в кризисных условиях.
Библиографический список
- Фролова О.С. Феномен страха в культуре: дис. … канд. филос. наук: 24.00.01 / О. С. Фролова. – Ростов н/Д, 2007. – 133 л.
- Боровой Е.М. Страх и социальное бытие человека: дис. … канд. филос. наук : 09.00.11 / Е.М. Боровой. – Новосибирск, 2006. – 182 л.
- Biroco J. The seven-headed dragon and the demon Choronzon // Kaos : Electronic resource. 2002. URL: http://www.biroco.com/kaos/kaos.pdf (дата обращения: 19.10.2012)
- Делюмо Ж. Грех и страх: Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII-XVIII вв.). Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2003. 752 с.
- Лосев А. Ф Диалектика мифа. М.: Мысль, 2001. 558 с.
- Фрэзер Дж.Дж. Золотая ветвь: исследование магии и религии. М.: ООО “Фирма “Издательство АСТ”", 1998. 784 с.
- Фрейд, З. Тотем и табу // Остроумие и его отношение к бессознательному; Страх; Тотем и табу: сборник. М., 2006. С. 323-491.
- Юнг, К.Г. Трансцендентальная функция // Избранное. Минск, 1998. С. 19-53.