Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («Русский либерализм конца ХIХ – начала ХХ века в зеркале англо-американской историографии»), проект № 12-01-00074а.
В России конца XIX – начала ХХ вв. стремительно развивались модернизационные процессы. Переход экономики на капиталистический путь, связанные с этим политические перемены охватили российское общество, развивавшееся в направлении от традиционно-аграрного к современному индустриальному. Революционная ломка 1917 года не дала обрести этим процессам законченную форму, однако отмирание традиционных сословных форм организации общества и вызревание новых социальных структур стали на рубеже столетий основным направлением его развития. Процесс этот затронул и российское купечество, передовая часть которого осознала необходимость новых форм организации и отстаивания общих интересов, обратившись в первые годы ХХ столетия к политической деятельности и начав организацию собственных представительских организаций, политических центров и партий. Эти процессы достаточно давно исследуются современными американскими историками, к анализу работ которых мы и обратимся в настоящей статье.
Многие западные историки признают российский капитализм сравнительно слаборазвитым, отсталым в сравнении с капитализмом западноевропейским и североамериканским. Наилучшим образом в России изначально, пишет современный американский исследователь Томас Оуэн, приживались те формы капитализма, которые были принесены западными предпринимателями, а «собственный», доморощенный капитализм стал развиваться в России лишь в XIX в. При этом в сознании разных социальных слоев (от крестьян и рабочих до помещиков и интеллигенции) было распространено неприятие капитализма – в том числе как «иностранного» явления. Даже среди предпринимательских слоев России отношение к капитализму было двояко. Российский купец, пишет Оуэн со ссылкой на «Москву купеческую» П.А. Бурышкина, помимо закономерного стремления к прибыли, имел в своем менталитете представление о том, что богатство – «от Бога» и необходимо щедро делиться им с ближним, в том числе – с рабочими. Общее отношение российского предпринимателя XIX в. к рабочим можно характеризовать как патерналистское (Т. Оуэн определяет это явление как «славянофильский капитализм»)[1].
Большое внимание уделяет социальной природе и эволюции российского купечества в своей работе американский исследователь Альфред Рибер. Опираясь на обширный архивный материал (фонды НИОР ГБЛ (РГБ), ЦГИА, ЦГАОР и др. – всего 10 архивных фондов) и опубликованные российские дореволюционные, советские и западные работы, Рибер старается избежать изображения социального развития российской буржуазии как одномерного, признает «разнообразие социальных идентичностей и группировок», а также разновекторную направленность ее социально-политического развития. Иными словами, в своей книге «Купцы и предприниматели в императорской России» Рибер рассматривает «историю промежуточных социальных структур, существующих в теоретическом пространстве между кастой и классом»: между закрытыми, наследственными и открытыми, подвижными социальными образованиями. Эволюцию этих структур автор тесно увязывает с общими характеристиками социально-экономического развития России. У русского купечества, по Риберу, с одной стороны, не было четкого движения «от касты к классу», с другой стороны, нельзя сказать, что оно было неподвижно и не эволюционировало вовсе. Формы его организации впитали в себя одновременно черты нескольких столетий; несмотря на прогресс, оно сохраняло традиционные ценности и черты поведения. Поэтому определить черты социального облика русского купечества начала ХХ в. достаточно сложно. В России остатки сословного общества наряду с политическим консерватизмом купечества во многом препятствовали образованию тех социальных элементов, из которых сложилась буржуазия на Западе. С другой стороны, существовала и группа, называемая Рибером «предпринимателями»: они стремились «вырваться из традиционно купеческих рамок экономической безынициативности [timidity], общественной неопределенности и политического безразличия – путем создания региональных групп интересов». Предприниматели «олицетворяли новую, динамичную общественную силу». Но они не смогли стать «сердцевиной общенациональной буржуазии» – в том числе по причине региональных и этнических различий[2].
Наиболее значимой в социальном и политическом отношении среди региональных групп предпринимателей, по А. Риберу, была московская группа. Московским предпринимателям для обладания экономическим влиянием не обязательны были иностранные капиталы или госзаказ, от которых в значительно большей степени зависели экономические позиции Петербурга или Царства Польского. Капиталы московских предпринимателей накапливались в первую очередь от внутренней торговли, местной текстильной промышленности и акцизов на водку. Их великорусский национальный состав и практически полностью «внутренний» характер экономической деятельности придавал им уверенность в «особости» их миссии. «Они стали центром мощного экономического национализма» с сильной политической окраской. Сословной основой московских предпринимателей были крестьяне-старообрядцы, предприниматели-дворяне и купечество. К середине XIX в. их усилия увенчались определенным успехом – совместной работой в направлении освобождения предпринимателей от «бремени государственной службы» и выработки представления о самоценности предпринимательской деятельности. Потомки старых купеческих фамилий во второй половине XIX в. начали «вкушать плоды европеизированного образования». Знание иностранных языков, опыт заграничных поездок «расширяли их интеллектуальные горизонты», а также совершенствовали представления об опасности экономического соревнования с Западом. «Деклассированные дворяне», входившие в состав московских предпринимательских кругов, придавали «современное светское» направление новой идеологии. Они понимали необходимость разработки новой, «ориентированной в будущее» идеологии, которая помогла бы сдержать «вторжение Запада». Эту роль в значительной степени играла идеология панславизма, имевшая много общего с национализмом западного типа[3].
С другой стороны, Т. Оэун в своей новейшей монографии по истории московского купечества от 1855 до 1905 г. пишет, что на рубеже XIX–ХХ вв. оно еще не выработало самобытного классового самосознания, основанного на отрицании сословной структуры и сознании «классовых антагонизмов, основанных на экономической функции»[4].
По А. Риберу, «первым драматическим тестом» взаимодействия старых и новых форм развития российского купечества и предпринимателей стал 1905 год. Как пишет американская исследовательница Джо Энн Ракмен, действуя в рамках сословной системы, даже на волне первой русской революции российские предприниматели в первую очередь отстаивали свои экономические, а не политические права. Начав в 1905 г. политическое объединение, в силу своей сословной ментальности российские предприниматели создавали лишь локальные группы и партии, быстро сходившие с политической арены. Дальнейшие события общественно-политической жизни России (создание Государственной Думы, столыпинские реформы, Первая мировая война и др.), по А. Риберу, стали «ударами молота по загнивающей сословной системе». Буржуазия, а также ее потенциальные политические союзники прошли фазу «политического пробуждения», смелее стали выдвигать свои требования к правительству. Но и в этом процессе были свои трудности: к примеру, региональные экономические противоречия, взаимное недоверие буржуазии и интеллигенции. В итоге новая иерархия и социальная система взамен сословной так и не сложилась. В России среди прочих социальных групп именно купечество, пожалуй, наиболее остро чувствовало отсутствие собственной социальной идентичности. Будучи в основном патриархальным, оно не имело внутренних сил для «освобождения и трансформации». В «массовой политике» в начале ХХ в. участвовала лишь небольшая часть предпринимательских кругов; интересы их разнились, и объединиться в одну партию для них оказалось невозможно. То есть, если подходить к русскому купечеству с западными стандартами – как оформленному классу с собственными экономическими интересами, организацией, идеологией, – всего этого в законченном виде у российских предпринимателей не было. Российские купцы и предприниматели к началу ХХ в. оказались в своем развитии в промежуточном положении «между кастой и классом», что было обусловлено общим уровнем тогдашнего социально-экономического развития России. Схожа и оценка Дж. Э. Ракмен относительно московской бизнес-элиты: хотя она проделала большой путь в направлении от старого русского сословия к современной буржуазии, но путь этот не был довершен, поскольку не была отменена сама сословная система [5].
Такие оценки, кстати, не до конца разделяются современными отечественными историками российской буржуазии. Как пишет Ю.А. Петров, «западноцентричная» модель не позволила А. Риберу провести правильное различие между «особенностями развития» русского купечества и «признаками отсталости»[6].
Особая роль в формировании идеологии российских (в особенности – московских) предпринимательских кругов рубежа XIX-ХХ вв. отводится американскими авторами феномену старообрядчества.
Предпринимательская активность старообрядцев, по Т. Оуэну, была своего рода защитной реакцией на правительственные репрессии в религиозной сфере. Ссылаясь на мнение классика западного россиеведения XIX в. Д.М. Уоллеса, Оуэн отмечает, что старообрядчество было одной из основ российских «славянофильских настроений»[7]. А. Рибер считает отличительными чертами духовного облика предпринимателей-старообрядцев их «религиозный пыл» и склонность к благотворительности. Этих «родовых черт» не могла разъесть даже последовавшая со второй половины XIX в. европеизация их культурного и бытового уклада. При этом чаще всего западные ценности применялись именно для укрепления бизнеса. Общее же отношение к западному пути общественно-политического развития у предпринимателей-старообрядцев было негативным. Более того, их этноцентризм и ксенофобия стали элементами складывания нового, «современного великорусского национализма». Предприниматели-старообрядцы оценивали «бюрократическое государство и застывшую в развитии [fossilized] церковь» как «враждебные силы», боролись против вмешательства этих сил в свою деятельность. Они также старались уменьшить влияние в русской экономике иностранцев и разного рода «этнических групп». Иными словами, они боролись за восстановление «свободного, чистого и жизнеспособного допетровского общества»[8i].
Большое внимание роли старообрядчества в формировании идеологии прогрессивного московского купечества уделяет во многих своих работах известный американский историк Джеймс Уэст. Как писал Уэст в своей работе «Буржуазия и общественность в предреволюционной России», опубликованной в 1992 г. журнале «История СССР», старообрядцы создали «автономную религиозную субкультуру, совершенно не сообщающуюся с общеправославным течением». Эти «схизматики» были «самым энергичным и образованным элементом русского крестьянства». Известный московский предприниматель П.П. Рябушинский и его единомышленники, деятельность которых является основным предметом исследования в статье, ментально существовали как бы в двух мирах: в мире развитой западной культуры, признавали «ценности науки, техники и разума», в то же время культивируя «ностальгическое благоговение перед обычаями допетровской Руси»; стремились к синтезу традиций XVII столетия с «институтами современного капитализма»[9].
В России, по Дж. Уэсту, было много точек соприкосновения между религиозными верованиями и условиями экономического роста. Старообрядцы играли новаторскую роль в экономике. Среди старообрядцев был выше (чем в среднем по стране) удельный вес грамотных; им были присущи трудолюбие, экономность, трезвость. В старообрядческой среде «выковывались основы мировоззрения и привычки, согласующиеся с этосом трудолюбия и предприимчивости». Особый экономический интерес представляла для них хлопчатобумажная промышленность, будучи фактически единственной отраслью, не требовавшей широкого взаимодействия с государством[10]. Во втором-третьем поколениях у потомков старообрядческих предпринимателей появилось достаточное образование, достаточный культурный опыт для того, чтобы «смягчить свои апокалиптические верования». Некоторые из них переходят в единоверие (Гучковы, Хлудовы), некоторые – в «никонианское» православие (Коноваловы). Некоторые (Морозовы и Рябушинские) остаются приверженцами старого обряда в религии, но при этом становятся «полностью вестернизированы как личности». Было бы неверно утверждать, пишет Уэст, что приверженность к старообрядчеству создавала совершенно иной культурный тип своих приверженцев из предпринимательской среды. Но они имели и ряд неизменных «родовых черт». Так, они из поколения в поколение четко самоидентифицировались как промышленники и торговцы, избегали соблазнов «одворянивания» (ennoblement). Во второй половине XIX в. они все активнее занимаются благотворительностью и участвуют в общественной деятельности. В итоге именно старообрядцы стали преимущественно на защиту политических интересов купечества. Экономическая и политическая программа московских предпринимателей-старообрядцев (или выходцев из старообрядчества) начала ХХ в., требования духовной свободы, «националистическое видение будущего России были глубоко проникнуты идейными ценностями раскола». Ведущую роль в этом деле взял на себя так называемый «кружок Рябушинского» (о нем см. ниже). Рябушинский также стал во главе Всероссийского съезда старообрядцев, пытался втянуть своих единоверцев в политический процесс через «неостарообрядческое движение», отстаивая тезис о необходимости вернуться к старообрядчеству как вере отцов и общественно-политическим порядкам допетровской России, основанным на взаимодействии власти и самоуправляющегося общества. Эта модель была, по Дж. Уэсту, своеобразным старообрядческим вариантом современного государства – «утопическим и мессианским», в котором «санкционировалась частная инициатива, но также признавалась коллективная ответственность… Будь взгляд Рябушинского реализован, современный русский капитализм был бы одет в коммунитарное облачение религиозного этоса XVII века»[11].
Как уже отмечалось, решающую роль в идейно-политической эволюции российских предпринимательских кругов сыграли события 1905 года. Купеческое сословие, пишет А. Рибер, в 1905 г. радикально поменялось. В условиях революционных событий купечество не могло остаться в стороне от общественного движения. Если до 1905 представители купечества добивались уступок для своего сословия, «работая за закрытыми дверями канцелярий и правительственных комиссий», то в 1905 г. «олигархическая политика» была обречена. Политический идеал купечества в 1905 г. чаще всего не простирался дальше создания совещательной Думы и политических альянсов с защитниками общественной стабильности. Но революция стала сильным ударом по единству купечества. Чтобы выступать единым фронтом, ему нужно было преодолеть «этнические и региональные различия» (между центром и периферией, между московским купечеством и «биржевыми лидерами» других городов, между элитой и массой купечества на периферии); предстояло также бороться со «скрытой враждебностью» в отношении коммерческой деятельности со стороны поместного дворянства и интеллигенции. Кроме того, предпринимателям предстояло избавиться от «презрительного безразличия» в отношении мещанства, поскольку без массовой опоры в городах сложно было думать о каких-то политических достижениях[12].
Среди привилегированных социальных групп России, считает Дж. Уэст, ни одна не была затронута событиями 1905 года сильнее, чем купечество. «Вступив в XX век членами привилегированной касты, промышленники и купцы с первых дней революции оказались на передовой линии конфликта между трудом и самодержавием, продемонстрировав свою незащищенность и уязвимость». Они смогли за короткий период обрести некоторые черты современного общественного класса: ощущение общих интересов; решимость противостоять требованиям и рабочего класса, и правительства; организационный опыт, необходимый для создания собственных политических партий. Однако, подобно А. Риберу, Уэст утверждает, что оставался открыт вопрос о том, насколько скоро промышленники смогут преодолеть последствия «многовековых внутренних раздоров», насколько успешно они смогут влиться в состав «просвещенного общества»[13].
Пожалуй, наиболее далеко идущие выводы о влиянии событий 1905 г. на идейно-политическое развитие российских предпринимателей делает Т. Оуэн: «Травма 1905 года» сформировала из них зрелую буржуазию с полноценным классовым самосознанием[14]. Однако, решающего влияния на развитие политических событий они все же не оказывали.
Пристальное внимание при изучении процесса идейно-политической эволюции российского купечества уделяют американские историки роли московских прогрессивных предпринимательских кругов.
Кружок политически активных московских текстильных предпринимателей, ядро которого составили П.П. и В.П. Рябушинские, А.И. Коновалов, Н.Д. Морозов, С.Н. Третьяков, С.И. Четвериков, А.С. Вишняков, был объединен, помимо деловой активности и благотворительности, общей любви к авангардному искусству, родственных и дружеских связей, также общими политическими целями. Под влиянием событий революции 1905–1907 гг., считает А. Рибер, московские прогрессивные предприниматели заявили недвусмысленные претензии на национальное лидерство под флагом либерального переустройства страны. Ведущая роль в этом деле принадлежала братьям Рябушинским. Их идеология, окрашенная в национально-патриотические тона, имела целью поставить во главе либерального движения русскую буржуазию. Одной из целей Рябушинских было пробудить в русском купце гордость за свою «мужицкую кровь», за то, что он – наследник и представитель коренной России, идущей на смену дряхлеющему дворянству. Однако при этом Рябушинские как бы оставляли за бортом понятия «буржуазия» купцов, симпатизировавших «Союзу 17 октября» (склонному к соглашению с правительством), а также дворян-предпринимателей. Большую роль в процессе обновления страны отводили Рябушинские старообрядческому религиозному чувству, пытаясь сделать его одной из основ обновленного русского патриотизма, а также поставить его «в центр русской культурной жизни». Также они стремились увязать буржуазное самосознание с активизацией внешней политики России в черноморских проливах и на Балканах. В период Балканских войн 1912–1913 гг. их риторика, пишет А. Рибер, звучала даже воинственнее призывов правых, и именно внешнеполитическая линия московских либеральных предпринимателей подхлестывала выступления на внешнеполитические темы в период Первой мировой войны таких лидеров и идеологов русского либерализма, как А.И. Гучков, П.Н. Милюков и П.Б. Струве (что, на наш взгляд, достаточно спорно, поскольку их внешнеполитические взгляды сложились раньше и вне прямого влияния московской либеральной буржуазии). Но, несмотря на попытку сформулировать идеологию передового русского купечества, московские прогрессивные предприниматели так и не смогли решить проблему преодоления социальной изоляции, без чего в век «массовой политики» было сложно претендовать на политическое лидерство. Они и сами не до конца понимали, «кого или что они представляют». Они называли себя как лидерами буржуазии, так и просто купцами, либо представителями купеческого сословия. Такие же затруднения встречали и их попытки играть политическую роль: они хотели быть и общенациональными лидерами, и выразителями интересов деловой олигархии. Потому и история московских прогрессивных предпринимателей в период с 1905 г. полна противоречий[15].
Дж. Э. Ракмен указывает на достаточно резкие отличия в политическом поведении старшего поколения московского купечества в 1890-е годы и молодого поколения в 1900-е. В 1890-е годы московское купечество было политически почти индифферентно. Всякая попытка поднять политические вопросы пресекалась правительством. В среде купцов было распространено мнение, что это опасно и бессмысленно, поскольку правительство, действующее в дворянских интересах, просто не рассматривает предложения других сословий. Общее положение купечества сильно зависело от правительственного благоволения. С другой стороны, посредническая роль московской бизнес-элиты в отношениях с правительством была огромна, что «не давало им реальной силы, но давало значительное усиление влияния». Например, И.А. Вышнеградский стал министром финансов отчасти вследствие «агитации» за него со стороны московской бизнес-элиты, а при существовавших в царской России отношениях власти и общества это было довольно большим достижением. Протекционистский тариф 1891 г. также был принят в интересах купечества. Поэтому «старшее поколение 1890-х» старалось избегать политических вопросов, чтобы не подвергать опасности свои «привилегированные» отношения с правительством. «Посвящая себя сохранению достигнутого, они не допускали мысли о дальнейших переменах в системе». Своей «политической индифферентностью» московские предприниматели 1890-х годов заслужили положение одной из опор самодержавия[16].
«Молодое купечество» было политически совершенно не похожим на поколение своих отцов. Чувствуя усиление роли делового сообщества в современной России, оно активно искало влияния и политической власти для своего сословия. 1905 год в этом плане стал важной поворотной точкой. Хотя большая часть «молодых», как и их отцы, получили воспитание в Замоскворечье или у Рогожского кладбища, но зрелые годы они проводили уже бок о бок с интеллигенцией. Музыка, художественная культура, филантропия и общественная деятельность были в центре их активности. Уровень образования московских «молодых» предпринимателей (полученного как в России, так и за рубежом), был значительно выше, чем у их отцов. Как результат, молодое талантливое поколение московских купцов проявило себя в огромном количестве направлений науки, искусства, в политике. Филантропию чаще, чем отцы, они использовали на пользу собственным рабочим и служащим. «… Многие представители этого поколения решили, что благотворительность должна начинаться с собственной фабрики». Строительство больниц и родильных домов, театров для рабочих, школ и дошкольных учреждений для их детей и др. – всем этим в Москве, пожалуй, наиболее прославился А.И. Коновалов. Подобные усовершенствования делались не только из альтруистических побуждений: они привлекали рабочих на фабрику и помогали поддерживать на ней мир и дисциплину. Политическая активность «молодых» московских предпринимателей начинает проявляться лишь с конца 1904 г. В революционный 1905 год их политические усилия были направлены на прекращение революционных выступлений, но при этом «основным настроением» «молодых» в политике стал либерализм, в отличие от консерватизма старшего поколения. Однако подлинными конституционалистами их назвать, считает Дж. Э. Ракмен, все же сложно[17].
Особенно сильны были, по Дж. Э. Ракмен, противоречия «молодых» предпринимателей с правительством по вопросам развития промышленности. Наиболее «вредоносно», считали московские предприниматели, было воздействие бюрократии в области рабочего вопроса. Промышленники хотели быть полными хозяевами положения у себя на фабриках, в то время как государственная политика, считали они, несет ущерб их выгодам и открывает дорогу недовольству рабочих. Они стремились оградить «патриархальные» отношения на предприятиях от официальной регуляции. Особое их недовольство вызвала «зубатовщина», которую они считали «незаконной и опасной авантюрой»; протестовали они также против расширения полномочий фабричной инспекции. С другой стороны, многочисленные записки московских промышленников в правительство свидетельствовали о том, что накануне 1905 г. они и сами до конца не понимали, чего хотели. «Рабочий вопрос», похоже, считали они в начале ХХ в., был во многом навязан промышленности правительством, поскольку сами предприниматели делают всё возможное, чтобы улучшить условия жизни и труда рабочих[18].
Немало серьезных работ посвятил идеологии и организации московских либеральных предпринимателей американский специалист Дж. Уэст. М. Дэвид-Фокс называет статью Уэста о «кружке Рябушинского» (впервые опубликованную в 1984 г., а затем вошедшую в антологию «Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Императорский период») историографической «классикой» западных исследований о русской либеральной буржуазии, обосновывающей «пессимистическую» точку зрения на возможность либеральной альтернативы революционным событиям 1917 г.[19]
Дж. Уэст называет «кружок Рябушинского» «наиболее сплоченной и решительной группой предпринимателей» в Москве. Центральной идеей П.П. Рябушинского и его единомышленников было стремление к воплощению в жизнь «идеи создания современного класса предпринимателей» под собственным руководством. Однако, беспокоило членов «кружка Рябушинского» не только состояние «своей прослойки», но и общее «эфемерное состояние гражданского общества» в России. Они пытались выстроить широкий либеральный фронт, объединив старообрядцев, прогрессивные элементы Государственной Думы (создав фракцию, а затем партию прогрессистов), интеллигенцию (положив начало «экономическим беседам» московской профессуры и буржуазии), и даже – накануне Первой мировой войны – революционные элементы («Информационный комитет» А.И. Коновалова). «Кружок Рябушинского» вел широкую издательскую деятельность, выпуская «Народную газету» (1906), газету «Утро России» (1907 и 1909–1917 гг.), журнал «Церковь» (1908–1914), сборник «Великая Россия» (1910–1911). При этом стремление «кружковцев» к руководству в обществе было основано не только на амбициях, но и на знаниях и опыте[20].
Среди источников взглядов московских «молодых промышленников» Дж. Уэст называет их личный предпринимательский опыт, принадлежность некоторых из них к старообрядчеству, а также контакты (с 1905 г.) с московской либеральной профессурой. Для членов «кружка Рябушинского» были характерны «славянофильский патриотизм», ощущение своей близости к народу, враждебность к бюрократическому Петербургу[21]. Кроме того, участники кружка подверглись влиянию современной культуры; благодаря своему деловому опыту, образованию и зарубежным поездкам они были близко знакомы с технологией и культурой Запада (в особенности Великобритании и Франции); покровительствовали «наиболее смелым культурным экспериментам московского «серебряного века». Деятели эти принадлежали к тем немногим, кто стоял в самом центре того перекрестка, где сходились священные традиции и авангард современности»[22].
Взгляды участников «кружка Рябушинского» основывались на идее о том, что самодержавная власть, «веками являвшаяся самозваным двигателем развития России», теперь «предала народ» и «ложилась тяжким грузом на экономику», препятствуя прогрессу производительных сил. Правительство находилось в руках «аграриев» – «могущественной земельной аристократии»; кроме того, «военной некомпетентностью» (т.е. поражением в русско-японской войне) режим поставил в опасность суверенитет России. Об этом же свидетельствовали и методы борьбы правительства с революционным движением в 1905 г.[23] «Молодые промышленники … практически потеряли веру в то, что царский режим в состоянии способствовать дальнейшей эволюции российского общества в либерально-капиталистическом направлении». Они считали, что правительство «слишком сильно зависит от своих реакционных вассалов, и потому оно не способно обеспечить дальнейшее развитие страны». Будущее России они связывали с исторической миссией буржуазии и ее союзников. Законное право на власть, считали они, переходит к «обществу» – «к тем образованным представителям свободных профессий, технической и особенно предпринимательской элиты, которые обладали навыками и воззрениями, необходимыми для перестройки жизни общества на современной научной основе. Для того, чтобы осуществить такие преобразования, обществу необходима была максимально широкая свобода в вопросах организации, инициативы и самовыражения – свобода, установленная и гарантируемая системой законов»[24]. Политической целью прогрессивных промышленников провозглашалась конституционная монархия; реформы 1905–1906 гг. они считали вынужденными, которые власть при благоприятной обстановке сможет взять обратно. Но, веря в универсальность законов истории и в конечное торжество конституционализма, они считали, что «революция была не изолированным или законченным событием, а начальным этапом непрерывного процесса преобразований»[25].
Идейные устои русского общества также, по мнению московских предпринимателей, нуждались в переоценке: «прекраснодушный альтруизм» и «идеология служения» дворянства должны были уступить место «предприимчивости и инициативе», капитализму как единственно жизнеспособной основе ведения хозяйства. Русский народ обладал для этого врожденными способностями, но ему требовались «свобода, побудительные мотивы и надлежащее руководство». Русский капитализм, основанный на девизе «богатство обязывает», должен стать более «просвещенным», чем западный. Предприниматель и работник в России, по мнению Рябушинских, связаны уникальными узами национального и религиозного характера. Борьба классов при капитализме станет более организованной, парламентская демократия будет обладать политической гибкостью, позволяющей смягчить социальные противоречия; верховенство закона создаст «правовые условия свободной борьбы» классов и народов России. В результате силы «старого порядка», руководящие Россией, будут заменены силами прогресса[26]. С этого времени наступит эра «Великой России» с ее ускоренным социально-экономическим развитием, расширением гражданских прав, народной инициативы и конституционным политическим строем. Институты «управляемой демократии» будут сдерживать социальные конфликты. Капитализм, «сбросивший наконец путы традиций, перевоспитает массы, поднимет уровень их жизни и значительно увеличит международный вес нации». То есть проблемы, которые оставались не разрешенными при «старом режиме», будут разрешены новой властной элитой во главе с буржуазией[27].
Рябушинский и его единомышленники исповедовали новый подход к русской истории и национальному самосознанию: они «воскресили славянофильские мифы купеческой субкультуры», направив их в русло апологии капитализма, демократии и патриотизма. Отправной точкой их построений была идиллия допетровской Руси, «когда власть и земля существовали в отдельных, но не антагонистичных сферах»; когда у народа и власти была единая религиозная культура, общее «земское самоуправление», а свобода выбора религиозных властей была существенным правом народа. Продолжателем этих традиций в послепетровской России выступило старообрядчество[28].
Идеалы «кружка Рябушинского», по мнению Дж. Уэста, выдавали стремление его участников «занять промежуточное положение между традиционным и прозападным течениями русской общественной мысли». Рябушинский и его сторонники создали два мифа: «о грядущем буржуазном будущем» и «утопическом раскольническом прошлом» – по сути противоречивых, в которых уживались такие моменты, как творческий эгоизм и тяга к сообществу, рационализация экономики и мистическое благочестие, преклонение перед Западом и стремление к национальной исключительности, либерализм и приверженность традициям[29].
Как политическая группа «кружок Рябушинского» дебютировал в начале 1905 года, представляя левое крыло делового сообщества. «Они действовали в духе, очень близком будущей Конституционно-демократической партии, но с кадетами их разделяли расхождения во мнениях по поводу политики в сфере труда и интеллигентское пренебрежение последних ко всему «буржуазному»». Так называемый «конгресс Рябушинского» (август 1905 г.), стал пиком выступлений деловых кругов против политики правительства. Тем не менее, попытка создания Умеренно-прогрессивной партии потерпела провал и деморализовала их[30]. На волне революционных событий П.П. Рябушинский и его сторонники, писал Уэст в своей статье, опубликованной в 1992 г. в журнале «История СССР», «играли ведущую роль в стремлении разорвать союз купечества с правительством» и реформировании государственного строя. Однако, после Манифеста 17 октября 1905 г. большинство промышленников «пытались установить с режимом modus vivendi через Совет съездов представителей промышленности и торговли, а также партию октябристов. Группа Рябушинского, напротив, твердо стояла на позициях либеральных оппозиционеров и восприняла действия большинства как собственную неудачу»[31] (что, на наш взгляд, звучит несколько категорично, поскольку, к примеру, братья В.П. и П.П. Рябушинские до 1906 г. играли видную роль в руководстве «Союза 17 октября», стремясь направить его политику в оппозиционное русло). В своей работе «Видение предпринимательского будущего России: утопический капитализм Павла Рябушинского», опубликованной в 2007 г., Уэст несколько смягчил этот тезис. После издания Манифеста 17 октября «молодые» московские промышленники, пишет он, наряду с другими предпринимателями, «встали на защиту осажденного правительства». Но стратегически торгово-промышленная буржуазия виделась им в роли в роли бесспорного лидера общественного развития страны. Поэтому, продолжает свою прежнюю мысль Уэст, «… кружок Рябушинского с одинаковым презрением относился как к «петиционным настроениям» Совета съездов промышленности и торговли, так и к коллаборационистской политике октябристов»[32]. Долгосрочной целью его участников была фундаментальная перестройка всего либерального движения. Формулировка его новых принципов и руководство им отныне провозглашались задачами буржуазии[33].
Также в 1906–1914 гг. П.П. Рябушинский много работал в направлении политизации старообрядческих кругов. Он хотел добиться признания старообрядцами требования «религиозной терпимости и прекращения произвола». Это было чрезвычайно важно для вовлечения старообрядцев в ряды либерального движения. Но Рябушинский столкнулся с «отсутствием единства, разделением на множество групп, зачастую враждебных по отношению друг к другу» (см.: Старообрядческая мысль. 1912. № 5-6. С. 472-474). Всероссийский съезд старообрядцев, во главе которого Рябушинский встал в 1906 году и который он финансировал, почти с самого начала встретил сопротивление не только со стороны властей, но и изнутри религиозного сообщества. Духовные руководители Белокриницкого поповского согласия (к которому принадлежал Рябушинский) были возмущены его инициативой объединить старообрядческие круги, «восприняв ее как вызов их священной власти»[34].
При всех усилиях Рябушинского и его сторонников, заключает Дж. Уэст, «их риторика постоянно опережала организаторские способности». Русское общество продолжало оставаться разделенным, и «кружок Рябушинского» сам вносил лепту в центробежные процессы. Стремление к поиску союзников только на собственных условиях выдает такие черты политического поведения московской либеральной буржуазии, как «плохо скрываемое презрение к оппонентам», «недостаточную способность к сотрудничеству и компромиссам». Поэтому московские прогрессисты только ослабляли позиции потенциальных союзников. Промышленники «бросили грозный вызов принципам общественности», подчеркивая слабость и уязвимость дворянства и интеллигенции, их отдаленность от народа и др. Поэтому неудивительно, что прогрессивные промышленники не встретили поддержки общественности. В итоге Рябушинский и его товарищи оказались «подрывной и раскольнической силой, стремившейся проникнуть в общественное движение»[35].
С таким выводом не согласен видный современный российский историк Ю.А. Петров, считающий, что образование партии прогрессистов во главе с Рябушинским, Коноваловым и их сторонниками было естественной стадией политической консолидации буржуазии, вслед за чем на политической арене России появился новый либеральный блок. Кроме того, прогрессисты предложили вполне реалистичную модель национального развития «догоняющего типа», способную привести Россию в число развитых демократических государств Европы[36].
С другой стороны, считает Дж. Уэст, при всех недостатках модель «утопического капитализма» П.П. Рябушинского можно рассматривать как «руководство по построению предпринимательского капитализма в России», путь к демократической модернизации. Однако, современникам «полифония» модели Рябушинского (включавшая либеральную, патриотическую, буржуазную и старообрядческую составляющие) скорее могла показаться «разноголосым хором отживших свой век старообрядцев»[37].
[1] Owen Th. C. Russian corporate capitalism from Peter the Great to Perestroika. N.Y. – Oxford, 1995. Р. 8-10, 127.
[2] Rieber A.J. Merchants and entrepreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill, 1982. Р. XIX-XX, XXIV-XXV.
[4] Owen Th. C. Capitalism and politics in Russia: A social history of the Moscow merchants, 1855–1905. Cambridge, 2008. Р. 145.
[5] Rieber A.J. Op. cit. Р. XXV, 418, 420, 423, 415; Ruckman J.A. The Moscow business elite: A social and cultural portrait of two generations, 1840–1905. Northern Illinois University press, 1984. Р. 209-210.
[6] Купеческая Москва. Образы ушедшей российской буржуазии / Отв. Ред. Дж. Уэст, Ю.А. Петров. М., 2007. С. 9.
[9] Вест Дж. Л. Буржуазия и общественность в предреволюционной России // История СССР, 1992, №1. С. 193-194.
[10] Уэст Дж. О старообрядчестве // Купеческая Москва. Образы ушедшей российской буржуазии / Отв. Ред. Дж. Уэст, Ю.А. Петров. М., 2007. С. 35, 39-40.
[11] West J.L. Old Believers and new entrepreneurs: Old Belief and entrepreneurial culture in Imperial Russia // Brumfield W.C., ed. Commerce in Russian urban culture, 1861–1914. Washington – London, 2001. P. 85-87; Уэст Дж. О старообрядчестве. С. 41.
[13] Уэст Дж. Л. Кружок Рябушинского: русские промышленники в поисках буржуазии (1909–1914) // Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология. Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара, 2000. С. 300-301.
[25] Вест Дж. Л. Буржуазия и общественность в предреволюционной России. С. 195; Уэст Дж. Л. Кружок Рябушинского… С. 312.