Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («Русский либерализм конца ХIХ – начала ХХ века в зеркале англо-американской историографии»), проект № 12-01-00074а.
Ведущая политическая сила русского дореволюционного либерализма – Конституционно-демократическая (кадетская) партия – на всем протяжении своего существования отдавала приоритет мирным формам общественного развития. Краеугольным камнем государственной доктрины кадетов являлись неотъемлемые права и свободы граждан[1]. Идеалом партии было развитое гражданское общество, «внеклассовое» правовое государство, служащее интересам всех граждан, развитая рыночная экономика, достойное место России на международной арене. Согласно своим установкам, кадеты разработали целый комплекс законопроектов, многие из которых вносились ими в Государственную думу разных созывов[2]. Достичь желаемого идеала кадеты стремились мирным, парламентским путем, но в некоторых случаях они признавали возможность революции, при этом проводя грань между революцией политической и социальной[3]. Так, после февральских событий 1917 г. именно революция была провозглашена кадетами источником власти Временного правительства[4]. Форма обновленного государственного строя России кадетами поначалу не оговаривалась. Их позиция эволюционировала от признания такой формой конституционной монархии (1906 г.) до принятия формулы о демократической парламентарной республике во главе с президентом (1917 г.)[5]. В 1917 г. многие кадеты-юристы (Б.Э. Нольде, В.А. Маклаков, М.С. Аджемов, П.П. Гронский и др.) вошли в состав Юридического совещания при Временном правительстве. Это совещание подготовило проекты ряда документов (Конституции Российского государства, Декларации прав гражданина, проект закона «Об организации Временной исполнительной власти при Учредительном собрании»), в которых был отражен и переработан мировой и отечественный опыт в области создания работоспособной эффективной модели гражданского общества и правового государства. Однако, октябрьский большевистский переворот перечеркнул шансы на воплощение этих начал в жизнь.
В настоящей работе мы посвятим основное внимание освещению в англо-американской историографии проблем, связанных с кадетскими представлениями и политикой в области обновления государственного строя России периода 1905–1907 гг. – времени первой российской революции, начала парламентаризма в нашей стране и первых политических шагов партии кадетов в Государственной думе России.
Одно из ключевых мест при рассмотрении государственной доктрины кадетской партии англо-американские историки отводят проблеме прав и свобод граждан. Освещая эту проблему, британская исследовательница Л. Эдмондсон заявляет, что кадеты проводили строгое различие между правами гражданскими и политическими. Гражданские права были для кадетов «неотчуждаемыми и безусловными,.. которые государство не может ущемлять». В этом, кстати, было важное отличие либералов от социалистов: если для первых гражданские права были самодостаточны, то для вторых они лишь служили революционным целям. В отношении политических прав ситуация была иной: «…право участия в политике … могло быть, а могло и не быть распространено на любого гражданина». Кстати, радикальные либералы с трудом принимали это различие, считая, что «равенство сводится на нет, если одни обладают властью законодательствовать, а другие – нет». Такой взгляд, в частности, обнаружился при разработке кадетской программы. Пункты, касающиеся гражданских прав, не вызвали серьезных разногласий, но совсем иной ситуация была при дебатах по правам политическим (к примеру – в отношении избирательного права для женщин). Многие кадеты боялись «неограниченной демократии – особенно в отсталом и недоразвитом обществе». Схожую мысль проводит известный американский исследователь У.Г. Розенберг: кадеты при разработке программы опасались вводить в нее пункт о всеобщем избирательном праве, поскольку для его введения предварительно надо было «образовать и поднять темные массы». Исключение женщин из избирательной процедуры было вообще традиционно для русских воззрений, и даже для либералов оно «не было серьезным вопросом». Предметом первостепенных забот кадетов было здесь не столько равенство полов, сколько «священность и неприкосновенность личности»[6]. Иной взгляд проводит Т. фон Лауэ. Свобода как таковая, пишет он, обыкновенно становилась в России деструктивной силой, порождала «анархию и политическую дезинтеграцию». Кадеты, желавшие привить на российской почве западноевропейскую государственно-правовую доктрину, видимо, не учитывали этого. Поэтому и политическое фиаско либерализма в 1917 г. было обусловлено не только его слабостью и отчужденностью от народа, но и народным неприятием западных ценностей[7].
Ведущей идеей, руководившей кадетами при формулировке их государственной теории, пишет У.Г. Розенберг, было их представление о «надклассовости» своей программы, служении партии общегосударственным интересам. Кадеты базировали свои государственные представления на идее верховенства закона. Задача государства состояла для них в охране благополучия всех граждан, и конституционная система была призвана предотвращать верховенство одной социальной группы над другой. Вообще кадеты, пишет Розенберг, заботились более о политических, чем социальных переменах – об установлении в России конституционной монархии с «ответственным министерством», ответственность которого понималась «скорее в моральном, а не политическом смысле». Ставя выше всего благо нации как целого, кадеты постепенно сделали для себя понятие «Россия» некоей «абстрактной сущностью», сглаживающей понимание реальных конфликтов в обществе[8].
В англоязычной монографии швейцарского исследователя Д. Вартенвейлера широко освещается проблема подходов русских либералов к построению гражданского общества в России. Как пишет Вартенвейлер, в русской общественной мысли (особенно либеральной) существовала самобытная категория «общественности», очень близкая к тому понятию, которым на Западе насыщают термин «гражданское общество». В сочинениях русских либеральных университетских преподавателей (идеалы которых являются главным объектом исследования Вартенвейлера) идеи «общественности» фигурировали очень часто. Русские либералы, стремившиеся к укоренению институтов гражданского общества в России, стремились не к самой по себе политической власти, а скорее к тому, чтобы научить народ пользоваться своими правами. Очень важной для русского либерализма была и проблема гражданской ответственности. В либеральной системе координат, таким образом, выстраивалась цепочка: ответственность – порядок – верховенство закона – либеральная демократия. «Этическое измерение» (во многих случаях основанное на православной вере) становилось в этой системе «ключом к гражданскому обществу как орудию личного освобождения» (особенно для либералов-идеалистов – наподобие П.И. Новгородцева, Л.И. Петражицкого и др.)[9]. «Идеи освобожденного общества, основанного на принципах конституционного правления и уважения к гражданским и политическим правам», последовательно отстаивались русской либеральной профессурой в деятельности не только политической, но и профессиональной. По мнению университетских преподавателей, целью образования должна была стать не только подготовка населения к практическим занятиям, но и превращение его в сознательных граждан, «воспитание личности» каждого из них[10]. Неизменной особенностью «академического» либерализма было стремление его представителей, не занимаясь открыто политической деятельностью, оставаться на либеральных позициях и прививать их обществу посредством образовательной работы. Это был путь к выработке «гражданских добродетелей» и «ценностей, связанных с более индивидуализированным обществом» – в том числе к решению задачи подъема общего культурного уровня страны. Такой подход был не похож на чисто кадетский. Партийный кадетский подход к задачам образования был более утилитарным, подчинявшим образование политическим целям. В «партийных» кадетских представлениях индивид должен обладать высоким интеллектуальным уровнем именно для усвоения конституционно-демократических идей (такую позицию Д. Вартенвейлер отстаивает, ссылаясь на один кадетский документ «для внутреннего употребления», раскрывающий партийный взгляд на задачи образования[11]). Для партии кадетов образование и политика становились «двумя сторонами либерально-конституционной медали»[12].
Важным рубежом в политической деятельности кадетской партии в 1905–1907 гг. стало участие ее представителей в Государственной думе. Англо-американские исследователи «традиционного» и «либерального» направлений рассматривают позицию кадетов-депутатов в I–II Думах неоднозначно. Историки-«традиционалисты» (по преимуществу – представители «старой» историографии) склонны подчеркивать бескомпромиссность и недальновидность тактики кадетов в I-II Думах. По словам Д. Тредголда и Дж. Уолкина, кадеты использовали Думу не столько для конструктивного законодательства, сколько как «оппозиционный орган», подлежащий трансформации в Учредительное собрание. Такую линию Дж. Циммерман называет «политикой конфронтации». В результате подобной установки кадетов I Дума стала, пишет Э. Крэнкшоу, «палатой дебатов». Кадеты выразили свои непримиримые позиции во всеподданнейшем адресе и серии законодательных проектов. Особую роль сыграло аграрное законодательство кадетов. Оно открыто ущемляло права земельной собственности (как помещичьей, так и крестьянской). Совокупность этих факторов наводила правящие сферы на мысль о невозможности сотрудничества с такой Думой и необходимости ее роспуска[13]. Кадеты, пишет Р. Шарк, рассчитывали на «завоевание полных парламентских прав для Думы» и осуществление широких социально-экономических реформ. Р. Шарк считает, что в I Думе кадеты «были во власти английских парламентарных идей или, скорее, того представления, что использование английского парламентаризма может быть импортировано в атмосферу Санкт-Петербурга»[14].
Мысль о «зараженности» кадетов западными парламентарными идеалами характерна и для некоторых современных англо-американских исследователей. Кадеты, пишет П. Уолдрон, выступали за «трансформацию России в конституционную монархию западного образца и собирались [в I Думе] использовать всякую возможность для того, чтобы указать на недостатки самодержавного режима. Кадетская партия исповедовала принципы западной либеральной партии, а ее лидеры – и в особенности Павел Милюков – гордились своим усвоением западных идей и рассматривали себя как средство, благодаря которому Россия может трансформироваться в государство, способное стоять вровень со своими западными соседями»[15].
Как пишет современный американский историк Р. Уильямс, цвет русской интеллигенции, составлявшей основу партии кадетов, придерживался либеральной идеологии лишь «в известном смысле»; кадеты выступали против нелиберальных мер П.А. Столыпина (военно-полевые суды); «но для любого проекта превращения большинства русского населения, крестьянства, в полноправных граждан, необходимых для либеральной демократии, кадеты были совершенно бесполезны»[16].
Подробно на политической программе кадетов в I Думе останавливается Э. Хили, уделяя главное внимание думскому всеподданнейшему адресу. Кадеты, чей вклад в составление и принятие этого адреса был решающим, «сознавали конституционные ограничения», наложенные на Думу и поэтому выставляли свои положения не как требования, но как «список насущных реформ». С другой стороны, адрес содержал не приемлемые для царя и правительства формулировки (упоминание Николая II как конституционного монарха, призывы к всеобщей политической амнистии, уничтожению смертной казни и др.). Кадеты ошибались, строя свои представления на английских образцах, не видя существенной разницы между ними и русской действительностью. Но общая линия кадетов в I Думе была достаточно умеренной: кадеты формулировали свои требования с оглядкой на правительство, не чурались черновой парламентской работы, воздерживались от частого пользования правом запроса и т.п. Похожие мысли развивают А. Улам и А. Эшер[17].
Линия кадетов во II Думе, считают англо-американские ученые-«традиционалисты», хоть и подверглась некоторой корректировке, мало отличалась от прежней. Кадеты по-прежнему конфликтовали с правительством. Главной их целью продолжало оставаться завоевание политической власти[18].
Историки-«либералы» оценивают тактику кадетской партии в I-II Думах несколько иначе. Как полагает Дж. Хоскинг, соглашаясь с Дж. Фишером, радикализм кадетов рубежа 1905-1906 гг. был скорее «радикализмом бессилия», вынужденной позицией, обусловленной больше накалом обстановки в стране. Подспудно кадеты стремились стать на «более умеренную позицию, диктуемую возможностью политической ответственности»[19]. Кадеты, пишет М. Стокдэйл, несмотря на вскоре выяснившуюся неизбежность конфликта с правительством, стремились воздерживаться от провокационных шагов. В этом плане они посвятили первостепенное внимание «сдерживанию» трудовиков. С этим мнением согласен современный израильский исследователь русского либерализма Ш. Галай. Он считает, что вина за роспуск I Думы фактически лежит на правительстве. Кадеты предвидели возможность роспуска, но предпочитали не говорить об этом во всеуслышание, особенно – в самой Думе. Они предпочитали «умеренность, а не конфронтацию». Правительство же не обращало внимания на законодательную инициативу Думы и вело себя так, будто Думы не существовало. Поэтому изначально деловой настрой Думы вскоре сменился воинственным. «… К концу мая [1906 г.] напряженность между Палатой и правительством была почти непреодолимой. В такой атмосфере либо правительство должно было пойти на уступки … (или, еще лучше, подать в отставку), либо власти были обязаны принять против Думы крутые меры»[20].
О линии кадетов во II Думе историки-«либералы» пишут меньше. Дж. Циммерман, примыкающая в оценках тактики кадетов в I Думе к историкам-«традиционалистам», в отношении II Думы проводит иную линию, считая, что в это время кадеты смягчили свои позиции. Взяв курс на «бережение Думы», кадеты временно смирились с политикой кабинета П.А. Столыпина. Камнем преткновения снова стал аграрный вопрос: кадеты не хотели отказываться «от неотъемлемой части своей программы»[21]. Как отмечает М. Стокдэйл, трудно винить кадетов в судьбе II Думы: в отличие от периода I Думы, от них теперь мало что зависело. Кадеты, отказавшись, с одной стороны, от укрепления связей с левыми, а с другой – от осуждения политического террора, оказались изолированными. Позиции их были достаточно слабыми, и даже при определенном сближении кадетов с правительственной точкой зрения судьба II Думы вряд ли была бы иной[22].
Иначе оценивают тактику кадетов в I-II Думах историки-«ревизионисты». Они считают, что уже вскоре после образования своей партии кадеты отстранились от революционной деятельности и сосредоточились на подготовке к скорым выборам в I Государственную думу[23]. Уже на II съезде кадетов (январь 1906 г.), считает О. Файджес, их «недобросовестный союз с революцией наконец окончился». Кадеты все прочнее связывают свое будущее с легальными методами борьбы и в первую очередь – с Государственной Думой[24]. Хотя кадеты и стремились сделать Думу ареной конфликта с правительством, пишут У. Розенберг и Т. Эммонс, они отнюдь не желали переступать при этом рамок закона. Дума рассматривалась ими не просто как средство борьбы, но как единственная арена для атак на правительство[25].
В I Государственной думе, по мнению У.Г. Розенберга, кадетский радикализм был «словесным настроем или отношением .., нацеленным на успокоение радикальных сторонников [партии – Н.М.] и на то, чтобы залить революционный пожар …» Р. Маннинг подчеркивает, что в I Думе кадеты сделали свою позицию умереннее в сравнении с концом 1905 г., расчистив путь для компромисса с правительством. Однако, главное препятствие на этом пути оставалось: это был аграрный вопрос. Иная позиция у А. Эшера. Он также подчеркивает, что в I Думе кадеты не хотели обострять отношений с правительством. Однако, кадеты всё же давали Думе выражать «воинственные» настроения. Кадеты переоценили силу как свою, так и Думы в целом, сочтя, что «успех оппозиции на выборах запугал царские власти», которые под страхом новых революционных эксцессов пойдут на «далекоидущие уступки», в том числе согласятся на «ответственное министерство». Однако, действительность оказалась иной, и Дума была распущена в связи со своей позицией по аграрному вопросу[26].
Тактика кадетов во II Думе была значительно скорректирована, будучи в первую очередь рассчитана на то, чтобы не спровоцировать преждевременный роспуск Думы. Как пишет О. Файджес, со времени II Думы «либерализм и народ пошли разыми дорогами». Линия кадетов, считает Р. Маннинг, состояла теперь в «полном исключении программных деклараций недоверия правительству», избежании острых резолюций (кстати, проект кадетов по аграрному вопросу был смягчен) и попытке смещения центра думской деятельности от «публичных словесных дебатов» к продуктивной работе в комиссиях[27].
Особая позиция в группе историков-«ревизионистов» у А. Эшера. Платформа кадетов во II Думе была умеренна лишь относительно. Кадеты изменили не столько программу, сколько тактику: взяли на вооружение линию «бережения Думы», старались сосредоточиться не на «основополагающих», а на второстепенных законопроектах. Они поняли, что «переоценили скорость, с которой они могут трансформировать старый порядок», сконцентрировавшись поэтому на «защите завоеваний революции» и отвергнув революционные методы. По наиболее острым вопросам (аграрному и о политическом терроре) они стремились оттягивать голосование, не конфликтовать с правительством. Хотя вскоре стало ясно, что долго такая линия продолжаться не может: она раздражала левых, а с другой стороны – заставляла правительство думать, что кадеты не способны на конструктивную работу. Кадеты были не в силах предотвратить конфликта Думы с правительством[28].
[1] См.: Российские либералы: кадеты и октябристы. Документы, воспоминания, публицистика. М., 1996. С. 51-52.
[5] Съезды и конференции Конституционно-демократической партии. Т.1. 1905–1907 гг. М., 1997. С. 190; Съезды и конференции Конституционно-демократической партии. Т. 3. Кн. 1. 1915–1917 гг. М., 2000. С. 492.
[6] Edmondson L. Was there a movement for political rights in Russia in 1905? // Crisp O., Edmondson L., eds. Civil rights in Imperial Russia. Oxford, 1989. P. 276-278; Rosenberg W.G. Liberals in the Russian revolution: The Constitutional Democratic party, 1917-1921. Princeton, 1974. P. 18; Idem. Representing workers and the liberal narrative of modernity // Slavic review. Vol. 55. 1996, #2. P. 248.
[7] Von Laue Th. H. The prospects of the liberal democracy in Tsarist Russia // Timberlake C.E., ed. Essays on Russian liberalism. University of Missouri press, 1972. P. 175, 179.
[8] Rosenberg W.G. Kadets and the politics of ambivalence, 1905-1917 // Timberlake C.E., ed. Essays on Russian liberalism. P. 139-140; Idem. Liberals in the Russian revolution … P. 13-16, 18, 90-91.
[12] Wartenweiler D. Op. cit. P. 128, 131-137. Отделение Д. Вартенвейлером «вузовских преподавателей» от партийных кадетских деятелей видится нам в достаточной мере искусственным, поскольку профессорами-кадетами были не только часто упоминаемые автором Новгородцев, Петражицкий, но и, к примеру, А.А. Кизеветтер, А.А. Мануйлов и др., позиция которых была более «партийной». В то же время и те, и другие принадлежали к партии кадетов, что скорее говорит о широте ее рядов, вмещающих представителей довольно разных взглядов.
[13] Treadgold D. Lenin and his rivals: The struggle for Russia’s future, 1898-1906. New York, 1955. Р. 243-247; Walkin J. The rise of democracy in pre-revolutionary Russia: Political and social institutions under the last three Czars. New York, 1962. P. 225-227; Zimmerman J.E. The Cadets and the Duma // Timberlake C., ed. Op. cit. P. 119-120, 125-128, 130; Crankshaw E. The shadow of the Winter palace. The drift to the revolution, 1825-1917. London, 1976. P. 362, 364; Tompkins S. Triumph of Bolsheviks: revolution or reaction? University of Oklahoma press, 1967. P. 182.
[14] Charques R. The twilight of Imperial Russia. London – New York – Toronto, 1965. P. 145-146, 153.
[15] Waldron P. Between two revolutions: Stolypin and the politics of renewal in Russia. De Kalb, 1998. Р. 51-52.
[16] Уильямс Р. Либеральные реформы при нелиберальном режиме: Создание частной собственности в России в 1906-1915 гг. М., 2009. С. 43.
[17] Healey A.E. The Russian autocracy in crisis, 1905-1907. New York, 1976. P. 186, 181-182, 180, 202-203, 213-214; Ulam A.B. Russia’s failed revolutions: From the Decembrists to the Dissidents. New York, 1981. P.190; Ascher A. The revolution of 1905. Vol. II. Authority restored. Stanford (Cal.), 1992. Р. 86-87, 92-94, 96, 111, 165.
[18] Tompkins S. Op. cit. P. 183; Crankshaw E. Op. cit. P. 365; Charques R. Op. cit. P. 166-167, 170; Riha T. Op. cit. P. 143-145; Walsh W.B. Political parties in the Russian Dumas // Journal of modern history. Vol. 22. 1950, #2. P. 146.
[19] Hosking G.A. The Russian constitutional experiment: Government and Duma, 1907-1914. Cambridge, 1973. P. 15. Ср.: Fischer G. Russian liberalism: From gentry to intelligentsia. Cambridge (Mass.), 1958. P. 202.
[20] Stockdale M. Liberalism and democracy: The Constitutional Democratic party // Geifman A., ed. Russia under the last Tsar: Opposition and subversion, 1894–1917. Oxford – Malden, 1999. P. 164; Galai S. The Kadet electoral success – a hollow victory? // Русский либерализм: Исторические судьбы и перспективы. Материалы научной конференции. Москва, 27-29 мая 1998 г. М., 1999. С. 281; Idem. The Kadets, Milyukov and the First Duma // П.Н. Милюков: Историк, политик, дипломат. Материалы международной научной конференции. Москва, 26-27 мая 1999 г. М., 2000. С. 252-254, 256, 260-264, 266, 268.
[24] Rosenberg W.G. Kadets and the politics of ambivalence … P. 143; Emmons T. The formation of political parties and the first national elections in Russia. Cambridge (Mass.) – London, 1983. P. 55-60; Ascher A. Op. cit. Р. 35-36; Figes O. A people’s tragedy: The Russian revolution, 1891–1924. 2nd ed. London, 1996. P. 207-208.
[25] Rosenberg W.G. Kadets and the politics of ambivalence … P. 144-145; Emmons T. Op. cit. P. 359-362.
[26] Rosenberg W.G. Kadets and the politics of ambivalence … P. 145; Ascher A. Op. cit. P. 86-87, 96, 111, 165; Ascher A. P. A. Stolypin: The search for stability in late Imperial Russia. Stanford (Cal.), 2001. Р. 108; Manning R.T. The crisis of the old order in Russia: Gentry and government. Princeton, 1982. P. 214-215.