Начиная с эпохи, условно обозначаемой представителями позитивистски ориентированной истории, как первобытность, формирующееся дуалистическое мышление затрагивает в сфере человеческих взаимоотношений и генезис ранних форм морали. Несмотря на то, что понятие стандартов двойной морали в наибольшей степени актуализируется в политологическом (и научном в целом) дискурсе лишь в ХХ веке, данная социально детерминированная сфера изначально отличалась своей неоднозначностью и непредсказуемостью своих трактовок.
По большому счёту, антиномичные на первый взгляд категории «своё» и «чужое», главным образом и затрагивают, прежде всего, общественные правила мышления, речи и поведения. Задолго до того, как нравственность стала анализироваться в качестве совокупности индивидуально-личностных переживания, воплощения и интерпретации эталонов морали, нормы, составлявшие основу кодифицированных нравов, уже оценивали межкультурные коммуникации как смысловое поле для многообразных вариативных решений.
Комплексные ретроспективные взгляды на историю человеческих взаимоотношений в контексте диалектики культуры и цивилизации приводят современного исследователя к выводу о том, что автономная, независимая ни от каких частных и конъюнктурных соображений и мотиваций этика возможна лишь в форме идеализированного проекта, но отнюдь не как повсеместная предметно-прикладная плоскость реализации ценностно-смысловых измерений жизни. В качестве абсолютных, безотносительных к чему бы то ни было в эмпирически постигаемой обыденности, могут декларироваться интересы и искусственные потребности группы, клана, «субкультуры» и т.д., но в любом из этих и подобных им случаев понятие частного сознательно или интуитивно подменяется понятием общего. То, что полезно «своим» (со-племенникам, со-ратникам, со-жителям и т.п.), объявляется «хорошим», «благим», «добрым», причём с универсально значимой окраской; напротив, нейтральные или очевидно вредные воздействия на локальную группу индивидов неизменно оцениваются как «чужие». «Наше» на бессознательном, тысячелетиями закреплённом психическом уровне – это всегда нечто положительное, приносящее или способное приносить любую разновидность пользы; «чуждое» – перманентная характеристика всего отрицательного, противного.
Отталкиваясь от данного контекста, принципиальное значение приобретает и диалектика «нормативной» и «ситуативной» этики. Согласно основоположениям первой, мораль заключена в регламентирующих человеческое поведение общих нормах, законах (правилах, заповедях, нравственных традициях…), на которых и фундируется общество; моральность индивида состоит, соответственно, в том, чтобы эти общие нормы предельно точно соблюдать [1]. Что касается понимания термина «ситуативная» применительно к этике, то в большинстве случаев на бытовом уровне он настораживает и настраивает на саркастический лад. Интуиция подсказывает, что моральные основания содержатся не в самих ситуациях, а в мировоззренческом подходе активной личности к ним. Популярное выражение «действовать по ситуации» чаще всего трактуется в утрированно-утилитарном виде, подразумевая доминирование в ценностной иерархии частных, «своих» интересов и потребностей над универсальными (которые объявляются эфемерными) их аналогами.
Христианский теолог Джозеф Флетчер, издавший в 1966 году книгу «Ситуативная этика. Новая моральность», определил ситуативную этику как средний путь между легализмом, полагающим мораль в абсолютных и неизменных, данных Богом принципах, и антиномианизмом, оставляющим человека вовсе без принципов. Данный срединный, объявленный истинным, путь прокладывает человеку любовь (в христианском значении агапе), во всех ситуациях ищущая «наивысшего блага»; она же есть справедливость, не означающая предпочтения, а находящая лучшие средства к достижению целей. Подход современных исследователей этики сводится к тому, что собственно религиозный «легализм», начиная от исторически сложившегося фарисейства, – это один из вариантов «нормативной этики», не обязательно религиозной. «Антиномианизм» рассматривается, в отличие от Д. Флетчера, не как чьё-либо (например, Ж.-П. Сартра) учение, а как трезвый отчёт в той объективной истине, что самые верные моральные принципы в конкретных ситуациях могут входить друг с другом в непримиримое противоречие (суть всякой моральной проблемы, «казуса» или «ситуации» представляется как коллизия моральных требований). Возникающую же из этого ситуативную этику можно понимать и как «любовь» – живое желание добра, находящее неформальные пути к наилучшему из возможного в конкретных, всегда уникальных случаях (ситуациях).
Согласно подходу А. Круглова, суть различия нормативной и ситуативной этики в следующем: если имя нормативной этики – Моральный Закон (прилагаемый ко всем соответствующим ситуациям), то настоящее имя этики ситуативной – Моральная Задача (а ситуации – условия этой задачи) [2]. Смыслообразующие константы полноценной морали не могут быть ни «своими», ни «чужими», ибо решение частных нравственных задач предполагает гармонизацию взаимоотношений личности и со всеми остальными индивидами, независимо от их групповой или субкультурной идентичности. В противном случае, обострение конфликтных граней конкретной коммуникации приносит символический и реальный ущерб всем участвующим сторонам без исключения.
Древнее правило Талиона и современное Золотое правило нравственности, несмотря на разность образующих их ценностных приоритетов, в равной степени акцентируют внимание на диалектике Своего и Чужого. Принципиальное значение в данном контексте имеет понятие справедливости, назначение которой, по Платону, состоит в том, чтобы поддерживать гармонию мудрости, мужества и умеренности. Она состоит в том, чтобы каждый занимался своим делом и не вмешивался в чужие, чтобы разум господствовал над другими частями души, мудрость – над другими добродетелями, правители – над другими сословиями [3].
Специфика становления и развития системы морали заключается, помимо прочих характеристик, в том, что каждый отдельный нравственный поступок является для окружающих потенциальным примером: положительным или отрицательным, непосредственным или косвенным. Однако, необходимо помнить о том, что следование жизненным примерам других людей не должно являться простым подражанием: оно всегда предполагает ту или иную внутриличностную оценку совершённых действий. Принципиально важно то, что без нравственного уяснения морального значения образца для подражания следование чужому примеру не является актом свободного выбора и сознательной нравственной деятельности. «Чужой» пример всегда играл большую роль в повседневных взаимоотношениях людей, в поддержании и развитии благородных обычаев и нравов, однако он никогда не был самодостаточным по своим ценностно-смысловым функциям. Только искреннее внутреннее воление, сообразующее структуру личности с истинно гуманистическими ценностями, способно полноценно проявить и развить диалектику «своего» и «чужого» в системе морали.
[1] Круглов, А. Этика нормативная и ситуативная [Электронный ресурс] / А. Круглов // Круглов, А. Афоризмы, мысли, эссе. – Режим доступа : http://alkruglov.narod.ru/normsit.html. – Дата обращения : 10.02.2011.
[2] Там же.
[3] Платон. Государство [Текст] / Платон ; пер. А. Н. Егунова // Платон. Собрание сочинений. В 4 т. / под общ. ред. А. Ф. Лосева, В. Ф. Асмуса, А. А. Тахо-Годи. (Серия «Философское наследие»). – М. : Мысль, 1994. – Т. 3. – 656 с.
Количество просмотров публикации: Please wait