ИСТОЧНИКИ ФОРМИРОВАНИЯ ОБРАЗА «ГЕРОЯ» У СОЦИАЛИСТОВ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ НАЧАЛА XX ВЕКА

В начале XX века Россия вступила в новую фазу революционного движения. На смену революционерам «старой формации» пришли новые, молодые, по выражению И.П. Каляева, «народные мстители»[1]. Для каждого из этих «мстителей» путь в революции складывался по-разному. Вступление в ряды революционеров происходило по различным причинам. Среди них следует выделить: влияние политических событий, например, студенческих и крестьянских выступлений, забастовок рабочих, так в революцию попал О. Минор, Е.С. Созонов.  Определенное влияние оказывала семья, а также хорошо организованная агитационная работа.  В конце XIX- начале XX века складываются новые неонароднические организации, пришедшие на смену народникам 70-х – 80-х годов XIX века. В начале XX века разрозненные неонароднические кружки объединились в партию социалистов-революционеров, которая продолжила борьбу с правительством народовольческими способами, в частности, террором.

Революционной традиции свойственно создавать пантеон героев, а так же своеобразный «миф о герое», чья судьба и деятельность служила бы для молодого поколения примером для подражания, ответом на вопрос «делать жизнь с кого»[2]. Будущий революционер сам или с помощью других находил себе «героя» или «героев». Источником формирования образа служили художественная литература, в частности произведения Н.Г. Чернышевского и И.С. Тургенева, воспоминания деятелей революционного движения, их «революционные биографии» и другая революционная литература.

П.А. Кропоткин заметил, что «ни в какой иной стране литература не занимает такого влиятельного положения, как в России. Нигде она не оказывает такого глубокого непосредственного влияния на интеллектуальное развитие молодого поколения»[3]. Вопрос о влиянии литературы на деятелей революционного движения, был рассмотрен в статье Л.А. Колесниковой[4]. Реальные люди, революционеры, закаленные в боях с правительством, становились прообразом главных героев литературных произведений. ««Действующих революционеров» мы знали тогда, в сущности, по «Нови» Тургенева — в виде таинственного, действующего откуда то из-за кулис, всезнающего и всем распоряжающегося «Василия Ивановича», да еще по тенденциозному реакционному роману «Тенета» Тхоржевского», – вспоминал лидер эсеров В.М. Чернов[5]. Зензинов писал: «Особенно мы любили нашу народническую литературу – Некрасова, Глеба Успенского, читали и перечитывали их вслух, потом втроем обсуждали прочитанное, спорили»[6]. О влиянии художественной литературы на революционную молодежь исследовала М. Могильнер. В своей работе она попыталась реконструировать различные литературные мифологемы и, в частности, «миф о герое»[7]. И. Паперно предприняла опыт воссоздания норм нигилистического поведения на материале текстов Н.Г. Чернышевского[8].

Разумеется, что революционная литература была запрещена в России. Распространение и хранение подобной литературы являлось противозаконным деянием. За пределами России запрет снимался. В.М. Зензинов писал по этому поводу: «За границей я мог свободно познакомиться с богатой русской революционной литературой, мог подробно изучить героическое революционное движение в России 60-х и 70-х годов и все это еще больше укрепило меня в моих революционных взглядах»[9].  Воспоминания революционеров создавались не только вследствие того, что «их судьбы могут быть интересны для будущих историков», но и «убеждение в исключительной значимости их личного опыта»[10].  Будущие эсеры читали очень много, литература была различной. Изучая историю революционного движения, молодежь лестно отзывалась о декабристах. «Мы преклонялись перед декабристами, знали наизусть строфы из Рылеева, увлекались эпохой сороковых годов», – писал в своих воспоминаниях Зензинов[11]. Определенное влияние оказала Великая французская революция. Прекрасно зная историю революции, молодежь старалась подражать ее героям: «…брали цитаты из пламенных речей времен Великой Французской Революции, <…> из воззваний Бабефа – и печатали эти вещи на гектографе с необходимыми изменениями в применении к русской действительности»[12].

Биографии деятелей революционного движения занимали особое место. Огромное влияние на революционеров 1890-х годов оказал Н.К. Михайловский, П.Л. Лавров, Н.Г. Чернышевский, который «был уже легендарной фигурой», среди легенд революционного движения был Сергей Нечаев, истории о котором слушали с особым вниманием. Для многих они были учителями. Руководитель Боевой организации эсеров Г.А. Гершуни считал П.Л. Лаврова своим учителем. В.М. Чернов называл П.Л. Лаврова «незримым крестным отцом»[13]. Н.К. Михайловский долгое время был кумиром молодежи. «Властитель дум» революционной молодежи 1870-х годов, как отзывались о нем В.М. Черном и М.В. Вишняк[14]. «…мы увлекались теорией и формулой прогресса Михайловского, его учением о «герое и толпе»», – констатировал Зензинов[15]. Последователем Н.К. Михайловского, в некоторых аспектах (теоретических – прим. А.К.), ощущал и Е.С. Созонов. Б.В. Савинков в своих воспоминаниях писал, что Созонов это «человек, прошедший школу Михайловского и Лаврова»[16]. Отмечалось особое влияние М.А. Бакунина: ««Святой бунт», которому всю жизнь служил Бакунин, вот наше дело…», – писал В.М. Зензинов[17]. Особо увлекала молодых революционеров, упомянутая нами, теория Н.К. Михайловского о «герое и толпе». В своей теории Н.К. Михайловский пытался объяснить механизм коллективного действия склонностью человека к подражанию Он считает, что психологическое воздействие личности зависит от восприятия массы, и в принципе любой человек, а не обязательно выдающаяся личность, оказавшись случайно впереди толпы, может сыграть важную роль в определенных событиях[18]. «Героем» он называет человека, увлекающего своим примером массу других людей «на хорошее или дурное», а толпой – массу индивидов способную «увлекаться примером высоко благородным или низким»[19]. «Герой» по Михайловскому должен обладать гипнотизмом, благодаря которому толпа пойдет за ним. «Он должен произвести моментально столь сильное впечатление на людей, чтобы оно ими овладело всецело»[20]. Именно качества героя, его гипнотизм, умение управлять толпой привлекали молодежь и заставляли их подражать тем людям, которые этими качествами обладали. А этими качествами обладали только настоящие революционеры. В качестве примера, следует привести Г.А. Гершуни, который отвечал тем требованиям, предявляемые герою Н.К. Михайловским. Он имел огромное влияние на товарищей и молодежь. М.Спиридонова вспоминала: «Интересно бывало смотреть на его разговоры с администрацией: она робела, держалась с ним, как с начальством, и подчинялась беспрекословно его гипнотизирующей воле»[21]. А.И. Спиридович, начальник жандармского управления, отмечал: «Его гипнотизирующий взгляд и вкрадчивая речь покоряли ему собеседников и делали из них его горячих поклонников»[22]. Не только его товарищи, но и противники отмечали его высокие моральные качества и его «гипнотизм».

Отметим сильное влияние на российских революционеров, в частности на эсеров-террористов, Ф. Ницше. Его концепция «свободной смерти», изложенная в книге «Так говорил Заратустра», оказала существенное влияние на мысли и поведения революционера в начале 1900-х годов. Смерть, как праздник, смерть в борьбе, были господствующими идеями в сознании террориста. Ярким примером может служить Иван Каляев. В одном из своих писем он пишет: «…Смерть упоительная. Да, это завидное счастье. Но есть счастье еще выше – умереть на эшафоте. Смерть в момент акта как будто оставляет что-то незаконченным. Между делом и эшафотом еще целая вечность – может быть, самое великое для человека. Только тут узнаешь, почувствуешь всю силу, всю красоту идеи. Весь развернешься, расцветешь и умрешь в полном цвете… как колос созревший, полновесный»[23]. Но не только идеология и герои романов являлись образцами для поведения и стиля жизнь. Литература влияла, но не так как это делала личная беседа и знакомство. «Еще больше сделали знакомства с революционерами, которые приезжали из России – Париж и Женева были тогда Меккой и Мединой русской революционной молодежи, так как туда приезжали из России революционные деятели, там жили русские эмигранты, там издавались русские революционные журналы, которые потом через контрабандистов отправляли для распространения в Россию…», – вспоминал Зензинов[24]. Знакомство с испытанными русскими революционерами, лидерами революционного движения являлось одной из важнейших задач молодого революционера. «Знакомство с живыми людьми, за каждым из которых стояли долгие годы борьбы, испытаний и страданий сделало еще больше, чем книги: юношеская пылкая восторженность заменилась горячей и твердой верой в светлое будущее и в счастье русского народа, чувство укрепилось знанием», – писал Зензинов[25]. О сильном влиянии личного контакта писал М. Вишняк: «Умственное мое развитие протекало <…> не в семье, <…> и даже не в школе, а в том, что сопутствовало ей, – в среде, возглавлявшейся, <…>  моральным Азефом, <…> – учителя праведной жизни и развратителя»[26]. Для молодежи, испытанные арестами, каторгами, ссылками, революционеры являлись героями, «настоящими революционерами».  Для некоторых революционеров, путь в «защитники народа» формировался под влиянием семьи. Так, например, Абрам Гоц и Илья Фондаминский, пошли по стопам своих старших братьев. Степан Балмашев следовал примеру отца, старого народовольца, к которому многие относились с уважением[27].

Наибольшее влияние на революционеров 1890-х – 1900-х годов оказали народники. В первую очередь это проявляется в том, что большинство кружков, возникавшие в конце 90-х годов XIX века, исповедовали народничество. Но это было уже не народничество 70-х – 80-х годов XIX в., а обновленное, прошедшее через идейный кризис. Социалисты-революционеры, считали себя наследниками, преемниками народовольцев. Чернов отмечал это в своих воспоминаниях: «…мы всегда считали себя непосредственными преемниками и продолжателями «Народной Воли»»[28]. Народовольцы были теми «настоящими революционерами», теми «героями», о которых они читали в книгах. Савинков называл их «героические предшественники»[29]. Вопросами о сходности мировоззренческих и программных установок эсеров с народовольцами занимались ряд виднейших историков, среди которых, М.И. Леонов, О.В. Будницкий, Р.А. Городницкий, К.В. Гусев[30]. Оформившаяся в начале 1900-х годов партия социалистов-революционеров, сразу же себя окрестила «преемницей Народной воли». Г.А. Гершуни в одном из писем обращался к своим товарищам: «…Партия Социалистов-Революционеров считает себя духовной наследницей Народной Воли. Меч­той и стремлением пионеров П.С.Р. было вдох­нуть в молодую партию тот дух революционной стойкости, гражданского мужества и беззаветной преданности народному делу, которыми так силь­на была Народная Воля и который покрыл ее такой неувядаемой славой. Вы, последние моги­кане пленной, разбитой партии»[31]. Подобное сравнение отражает привязанность Г.А. Гершуни к каждому члену партии и его восхищение ими. Стоит отметить, что «народовольцами» некоторые эсеры были только в отношении террора. Такими были Егор Созонов, Борис Савинков, Иван Каляев, Дора Бриллиант. Е. Созонов в одном из писем призывал своих товарищей «до конца быть народовольцами». В своих идейных позициях он писал: «во взгляде на террор я – народоволец, и расхожусь с партийной программой»[32]. В письмах его прослеживается призывы всегда помнить и чтить «партию Народной воли, которую наша партия считает своей матерью»[33].

В отношении Е. Созонова, И. Каляева и других эсеров-террористов ключевую роль сыграл «миф о герое», который очень активно формировался народнической литературой в конце XIX века и удачно продолженный в начале XX века, благодаря литературному таланту Б.В. Савинкова. Миф, об искупительной жертве, добровольном мученичестве, которое производится во благо народа, для переустройства общества. Именно это компоненты были притягательной силой для молодого поколения, для революционеров «новой формации». Именно благодаря, жертвенности, удавалось в какой-то степени оправдать убийство, совершаемое членами Боевой организации. «С морально-философской точки зрения акт убийства должен быть одновременно и актом самопожертвования», – констатировал один из эсеровских деятелей[34]. Революционеры, приходившие в революционное движение в период после, таких личностей как Каляев, Созонов и др., воспитывались не на примерах народовольцев, а именно на примерах «новых» героев. Образ Г.А. Гершуни, И.П. Каляева, Е.С. Созонова, С.В. Балмашева, Е.Ф. Азефа как истинных революционеров-идеалистов, стал новой базой для дальнейшего развития «мифа о герое». Образ народовольца теперь не ставится выше, а сравнивается и иногда принижается на фоне видных деятелей ПСР. Об этом хорошо свидетельствует диалог между Савинковым и Бурцевым:

«Савинков:

- Есть ли в истории русского революционного движения, где были Гершуни, Желябовы, Созоновы, и в освободительном движении других стран более блестящее имя, чем Азеф?

Бурцев:

- Я не знаю в русском революционном движении ни одного более блестящего имени, чем Азеф. Его имя и деятельность более блестящи, чем имена и деятельность Желябова, Созонова, Гершуни…»[35].

Исходя из выше сказанного, следует подвести некоторые итоги. В формировании образа революционера, как образца поведения и ответом на вопрос «делать жизнь с кого» играли роль несколько факторов. Во-первых, эта художественная литература, герои которой проповедовали новый образ жизни, новый образ поведения. Во-вторых, воспоминания, биографии деятелей революционного движения прошлого, в которых был создан образ «настоящего революционера» и личное знакомство с ними. В-третьих, «Миф о герое», благодаря которому, революция, была окутана ореолом романтики и все больше притягивала молодежь.

Все статьи автора «Киселев Александр»