Общепризнанным аспектом в дореволюционной историографии о Достоевском является антикоммунистическая и консервативная направленность его творческого дискурса. Такие представители русской религиозной философии, как Н.А. Бердяев, В.В. Розанов, С.Н. Булгаков, Д.С. Мережковский утверждали, что более радикальных антиподов, чем К. Маркс и Достоевский, пожалуй, невозможно отыскать во всей тысячелетней истории мысли. Приведем одно из колоритных и одиозных высказываний Н.А. Бердяева: «Достоевский не знал Маркса, он не видел перед собой теоретически наиболее совершенной формы социализма. Он знал только французский социализм. Но он гениальным прозрением почуял в социализме то, что потом раскрылось в Марксе и движении, с ним связанном. <…> Достоевский идет дальше и глубже в обличении сокровенной природы социализма. Он раскрывает в революционном, атеистическом социализме антихристово начало, антихристов дух» [1]. В нашей статье мы утверждаем, что литератор был знаком с некоторыми работами немецкого философа.

Позиция русского религиозного мыслителя представляется крайне любопытной, но возникает обоснованный вопрос: где Н.А. Бердяев прочел в сочинениях К. Маркса рассуждения об антихристе, «князе мира всего», сатане? Быть может, в четырехтомной работе «Капитал»? Русский философ всегда мистифицировал объективную реальность, творчески галюционировал, видя то, что другие не замечали (влияние Я. Беме и других мистиков). Разумеется, нужно крайне постараться, чтобы увидеть в книге «Капитал» мистические, антихристовы сентенции. Эту экстравагантность философем Н.А. Бердяева крайне отчетливо уловил И. Ильин: «Существенно то, что то, что он создает, суть его субъективные химеры, и тревожно и опасно то, что ныне он провозглашает эти химеры якобы от лица Православия»[2].   Нам представляется, что Н. А. Бердяев высказывает крайне субъективную точку зрения, граничащую с интеллектуальным солипсизмом. В нашей статье мы попытаемся доказать, что Достоевский в вопросе о метафизической сущности мамонизма крайне близко подошел к теоретическим   воззрениям К. Маркса, а в некоторых размышлениях на вышеуказанную тему улавливается своеобразное «взаимоцитирование» авторов, полная тождественность их концептуализаций финансового капитала.

Стоит заметить, что молодой К. Маркс стоял на пороге проблематики, характерной для философии экзистенциализма. Юного ученого беспокоят следующие проблемы, возникающие в многомерности бытия: вопрос социального отчуждения, потеря в результате тотального детерминирующего влияния экономики рабочим своей человечности, своего подлинного Я, вопрос кризиса гуманизма.

Общество имеет свою структуру, в теории К. Маркса положение человека в иерархии государства зависит от его экономического статуса. Если это капиталист, государственный чиновник, удачливый биржевой игрок, то он занимает относительно более «высокое» положение по сравнению с другими, первые обладают финансовым капиталом, а вторые нет. Таким образом, мы подходим  к пониманию еще  одной причины отчуждения человека от человека: само наличие и отсутствие  капитала  может быть причиной вражды между людьми. Нужно сказать, что и у К. Маркса, и у  Достоевского эта мысль  выражена достаточно четко. Немецкий мыслитель говорит о том, что деньги являются отчужденным эквивалентом труда, его отражением, буржуа, обладая большим денежным доходом, как бы отчуждает для себя и присваивает новые социальные качества. «Побудительный мотив капиталистического производства, – пишет К. Маркс, – деланье денег»[3]. Деньги сосредотачивают в себе отчужденное могущество  всего человечества. Они дают человеку, обладающему ими, мощь всех усилий и всех творений, накопленных человеческим родом в течение тысячелетия. Господство эгоистических потребностей вынуждает человека подчинять всю свою деятельность власти чуждой сущности – деньгам и придавать деятельности значение этой чуждой сущности, то есть практически отчуждать самого себя: «Деньги – это отчужденная от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и человек поклоняется ей»[4].

 Когда в производстве прибыли капитал создает деньги, а деньги – капитал, иначе говоря, когда человек выступает как «полностью потерявший себя человек», тогда капитал становится на его место. Определяя одновременно развитие общества и отношения между людьми, из которых оно состоит,  человек в свойственной ему функции создателя, производителя, труженика выступает как момент движения капитала, звено в циклическом процессе воспроизводства капитала. На этой стадии уже не рабочий производит капитал, а капитал – рабочего. Сопоставим несколько высказываний.

Немецкий мыслитель  в своем раннем произведении пишет: «Сколь велика сила денег, столь велика и моя сила. Свойства денег суть мои — их владельца — свойства и сущностные силы. Поэтому то, что я есть и что я в состоянии сделать, определяется отнюдь не моей индивидуальностью. Я уродлив, но я могу купить себе красивейшую женщину. Значит, я не уродлив, ибо действие уродства, его отпугивающая сила, сводится на нет деньгами. Пусть я — по своей индивидуальности — хромой, но деньги добывают мне 24 ноги; значит я не хромой. Я плохой, нечестный, бессовестный, скудоумный человек, но деньги в почете, а значит в почете и их владелец. Деньги являются высшим благом — значит, хорош и их владелец. Итак, разве мои деньги не превращают всякую мою немощь в полную противоположность»[5]. Именно на этой идее мистической силы денег Достоевский построил часть своего романа «Подросток», подход К. Маркса и Достоевского в данном контексте тождественен. Для того чтобы самоутвердиться, человеку необходимо, чтобы общество признало за ним такое право. Накопление денег  дает такие возможности, ибо  это единственный путь, который приводит на вершину буржуазного общества даже примитивного человека. Достоевский тоже уловил эту отчуждающую силу денег. С помощью них можно присваивать себе различные качества, все капиталистическое общество в их власти. В этом контексте любопытно проследить за рассуждениями главного героя романа «Подросток»: «Я может быть, и не ничтожество, но я, например, знаю, по зеркалу, что моя наружность мне вредит, потому что лицо мое ординарно. Но будъ я богат, как Ротшильд, кто будет справляться с лицом моим и не тысячи ли женщин, только свистни, налетят ко мне со своими красотами? Я даже уверен, что они сами, совершенно искренно, станут считать меня под конец красавцем. Я, может быть, и умен. Но будь я семи пядей во лбу, непременно тут же найдется в обществе человек в восемь пядей во лбу – и я погиб. Между тем, будь я Ротшильдом, – разве этот умник в восемь пядей во лбу будет что-нибудь подле меня значить? Да ему и говорить не дадут подле меня! Я, может быть, остроумен; но вот подле меня Талейран, Пирон – и я затемнен, а будь я Ротшильд – где Пирон, да может быть,  и Талейран? Деньги, конечно, есть деспотическое могущество»[6].

Рискнем предположить, что Достоевский, вероятно, читал «Экономическо-философские рукописи 1844 года», т.к. очевидны смысловые, семантические, речевые совпадения в рассуждениях мыслителей о метафизической сущности денег. У автора статьи есть несколько версий о том, где русский писатель мог ознакомиться с работой молодого немецкого экономиста и философа. Во-первых, Достоевский мог прочесть работу К. Маркса в библиотеке кружка М.В. Петрашевского. Во-вторых, находясь в длительной поездке по Европе литератор мог прочесть подобную «новаторскую» для того времени работу. В-третьих, и К. Маркс, и Достоевский великолепно знали творчество Шекспира с его антимамонистическими тенденциями. Возможно, автор «Гамлета» являлся тем связующим звеном, сформировавшим крайнюю  тождественность подходов к «проблеме капитала» у русского писателя и немецкого экономиста.

Впрочем, возможен и такой вариант, согласно которому мыслители высказывали абсолютно тождественные идеи самостоятельно и независимо друг от друга. По Г. Гегелю, абсолютный дух, коренящийся внутри интеллектуального естества разных гениев, может прорываться в разреженное общественное сознание практически одновременно, что и происходило в Германии и России.

Оригинальная мысль Достоевского заключается в том, что любая скудоумная и примитивная личность, лишенная всяких талантов и способностей, может затмить любого гения, имея в своем кармане миллион. По мнению писателя, безличность, научившееся делать деньги, становится в мамонистическом социуме выше любого гения и творца, т.к. имеет неограниченные финансовые средства.  Так рождается «сверхчеловек» «торгашеской эпохи» (в терминологии В. Зомбарта). Любопытно проследить за высказыванием главного героя романа «Подросток». «Мне нравилось ужасно, — признается А. Долгорукий, — представлять себе существо именно бесталанное и серединное, стоящее перед миром и говорящее ему с улыбкой: вы Галилеи и Коперники, Карлы Великие и Наполеоны, вы Пушкины и Шекспиры… а вот я — бездарность и незаконность, и все-таки выше вас, потому что вы сами этому подчинились»[7]. Признание мамонизма есть подчинение ему, личность начинает играть по тем правилам, которые предписывает ей социальный конструкт, тотально детерминирующий ее  поведение.

      Истина, красота, добро — все обесценивается под воздействием капитала. Любая «безличность» может нанять на работу гения, о чем предупреждал М.Долгорукий.  К. Маркс пишет: «Я скудоумен, но деньги — это реальный ум всех вещей, — как же может быть скудоумен их владелец? К тому же он может купить себе людей блестящего ума, а тот, кто имеет власть над людьми блестящего ума, разве не умнее их?»[9].  С другой стороны, мы должны констатировать, что подлинные гении всегда презирали царство мамоны, которое вызывало в них нестерпимое отвращение. Интеллектуальный порыв гениев —  не от мира сего, он не продается и не покупается, более того, он всегда противопоставлен диктату денег, власти, социального положения в рамках общественной иерархии. Творческий конформизм и приспособленчество — не есть признак подлинной гениальности, поэтому покупка денежным магнатом гения — всегда мнимая покупка, только симулякр сделки. В контексте наших размышлений любопытно проследить за финансовыми взаимоотношениями между Достоевским и консервативной элитой русского общества второй половины ХIХ вв. В историографии есть мнение, согласно которому произошла своеобразная «покупка» творческого гения литератора «махровыми реакционерами» типа В.П. Мещерского и К.П. Победоносцева. В чрезвычайно короткий срок литератор был назначен редактором журнала «Гражданин».  Но так ли было на самом деле? Произошло ли подчинение свободы духа мамонистическому идеалу?

 На пост главного  редактора журнала «Гражданин» претендовало два человека:  профессор Градовский и писатель Достоевский. Высшие правящие круги сделали ставку на последнего. Оговорена была и сумма редакторских услуг литератора: «В своих воспоминаниях Мещерский рассказал, как, узнав про его затруднения, Достоевский на одной из литературных сред неожиданно сам предложил себя в редакторы в некоем порыве “сочувствия к целям издания”, оговорив минимальное жалование (3 тыс. руб. в год и построчную плату)»[10]. Простота и скорость назначения Достоевского редактором — дела столь непростого — убеждают, что в нем были заинтересованы и соответственно содействовали ему самые серьезные политические силы. 16 декабря 1872 г. В.П. Мещерский и Ф.М. Достоевский обратились в Главное управление по делам печати с заявлением об утверждении последнего редактором-издателем «Гражданина». 20 декабря Главное управление уже извещает С.-Петербергский цензурный комитет о согласии. Однако в кружке князя Мещерского об этом знали еще ранее. 17 декабря А.Н. Майков в письме Н.Н. Страхову сообщал, ссылаюсь на резолюцию, наложенную на прошении Мещерского всесильным шефом жандармов  графом П.А. Шуваловым (безусловно, решившую дело), что место Г.К. Градовского занял Ф.М. Достоевский[11].   По мнению В.А. Твардовской, писатель даже находясь в должности редактора консервативного издания (полуофициальной трибуны власти) позволял себе довольно серьезные либеральные (антикапиталистические) сентенции. Но в гораздо более серьезной степени Достоевский критиковал тотальный диктат мамонистической идеологии в своих романах, где улавливается интертекстуальная, а иногда и открытая критика зарождающегося в России «общества потребления». Получается крайне любопытная ситуация, когда за счет денег правящей элиты литератор критикует и отвергает все ценности идеологии, которую эта элита исповедует.

Подлинные ценности должны быть статичными, устойчивыми к изменениям социальной сферы, политического и религиозного макрокосма, сферы идеологии. Но там, где господствует капитал, существует единственная автономная ценность – деньги, все же остальное под их детерминирующим воздействием мутирует и изменяется.

       Достоевский очень точно уловил этот «дух эпохи», когда деньги – все, а этика, мораль, закон – ничто. Эта идеология, по мнению писателя, поразила не только привилегированные сословия русского общества ХIХ века, но уже поддерживается простым народом, который так идеализировал Достоевский: «В народе началось неслыханное извращение идей с повсеместным поклонением материализму. Материализмом я называю, в данном случае, преклонение народа перед деньгами, перед властью золотого мешка. В народ как бы вдруг прорвалась мысль, что мешок теперь все, заключает в себе всякую силу, а что все, о чем говорили ему и чему учили его доселе отцы – все вздор»[12].

«Ротшильдовская идея», по выражению Достоевского, очень притягательна для человека, в котором ослаблен нравственный  императив. Поражает писателя мысль о том, что любой «серый» человек, своеобразная «безличность», нажив  состояние, может быть практически всесилен. В романе «Подросток» главный герой отмечает: «Не нужно гения, ума, образования,  а в результате все-таки – первый человек, царь всем и каждому»[14]. Достоевский считает, что отчуждающая власть денег – рациональна, а многие персонажи писателя не хотят быть рабами «золотого тельца». В конце романа «Подросток» главный герой хочет отдать свои миллионы и миллиарды нищим. Деньги еще не до конца победили в нем человека, он не является окончательным рабом мамоны,  Достоевский хочет сказать, что восстание против власти денег есть восстание против разума. Капитализм как финансовая система полностью рационализировал общество, а это значит, с точки зрения  Достоевского, лишил свободы, но своеволие человека – один из главных мотивов творчества Достоевского. Главный герой романа «Подросток» предвидит вероятность того, что он может раздать все накопленные миллионы нуждающимся, и через  этот акт достичь пика своего анархического своеволия. На такое способен лишь человек окончательно не порабощенный деньгами:   «Тогда — не от скуки и не от бесцельной тоски, а оттого, что безбрежно пожелаю большего, — я отдам все мои миллионы людям; пусть общество распределит там всё мое богатство, а я — я вновь смешаюсь с ничтожеством! Может быть, даже обращусь в того нищего, который умер на пароходе, с тою разницею, что в рубище моем не найдут ничего зашитого. Одно сознание о том, что в руках моих были миллионы и я бросил их в грязь, как вран, кормило бы меня в моей пустыне. Я и теперь готов так же мыслить. Да, моя “идея”— это та крепость, в которую я всегда и во всяком случае могу скрыться от всех людей, хотя бы и нищим, умершим на пароходе. Вот моя поэма! И знайте, что мне именно нужна моя порочная воля вся, — единственно чтоб доказать самому себе, что я в силах от нее отказаться»[15]. Потеряв имущество человек-собственник может вернуться к некогда  утраченному себе.

 А. Долгорукий считает безнравственным жить беззаботно, имея гигантские возможности, которые предоставит ему многомиллионный капитал, когда большинство других людей будут влачить жалкое, полунищенское существование. Суд совести не позволил бы персонажу закрыть глаза на горе и унижение обездоленных. В совей фундаментальной работе О.А. Базалук писал: «В моральной плоскости образным аналогом института судебной власти выступает совесть как духовно-нравственное переживание разрыва реального и должного, индикатор соответствия свершившегося и возможного. Суд совести для человека морального по глубине переживаний гораздо фундаментальнее суда юридического»[16].

Именно голос совести, зарождающийся в сознании А. Долгорукого, советует ему раздать все миллионы бедным, помочь им в безудержности трагической экзистенции.   Он достиг своеволия, которое, как говорил «подпольный человек», выше всякой выгоды и составляет, по мнению Достоевского, самую главную и важную сущность человека. Подросток одержал своеобразную победу над идеей капиталистического приобретательства, – в этом контексте он сходится с самыми гуманными представителями своего поколения. Этот мотив творчества Достоевского акцентированно выражен и у К. Маркса. Немецкий мыслитель, как и Достоевский, критикует  людей, главной целью жизни которых является накопление денег: «Чем ничтожней твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь»[17]. Достоевский осознавал, что буржуазное общество поражено глубокими противоречиями. Социум, в котором одни существуют за счет других, утратил единство, существует скрытая, а иногда открытая борьба между сословиями. Привилегированные слои времен Достоевского не заботились о своих поданных. В этом Достоевский видел главный порок капиталистического общества. Он глубоко переживает утрату единства между людьми, отчужденность человека от человека: «Всяк за себя и только за себя, и всякое общение между людьми единственно для себя – вот нравственный принцип большинства теперешних людей. Основная идея буржуазии затмившей собою в конце прошлого столетия прежний мировой строй, и ставшая главной идеей всего нынешнего столетия во всем европейском мире. А безжалостность к низшим массам, а падение братства, а эксплуатация бедного богатым, – о, конечно, все это было и прежде и всегда, – но  не возводилось же на степень высшей правды и науки»[18].

Таким образом, в нашей статье мы подвергли критике представителей русской религиозной философии (в большей степени Н.А. Бердяева) за то, что они крайне тенденциозно трактовали творчество Достоевского как сугубо антимарксистское. В нашем исследовании метафизической сущности мамонизма писатель выступает как своеобразный единомышленник немецкого философа, сходство некоторых сентенций персонажей Достоевского с размышлениями К Маркса в его работе «Экономическо-философские рукописи 1844 года» просто поражает. В контексте данных интерконтекстуальных совпадений появилась версия о творческо-рефлексивном заимствовании Достоевским некоторых идеологем немецкого экономиста.

1. Бердяев Н.А. Миросозерцание Достоевского // Бердяев Н.А. Смысл творчества. М.: АСТ, 2002. С.468.
2. Ильин И.А. О сопротивлении злу силою. М.: Айрис-пресс, 2005. С.397.
3. Маркс К., Энгельс Ф. Полю Лафаргу // Маркс К., Энгельс Ф.  Собрание сочинений. Издание II. М.: Политиздат, 1971. Т. 36. С.274.
4. Маркс К., Энгельс Ф. К еврейскому вопросу //  Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Издание II. М.: Политиздат, 1955. Т. 1. С.410.
5. Маркс К., Энгельс Ф. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Издание II. М.: Политиздат, 1974. Т. 42. С.139.
6. Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15 т. Л.: Наука, 1995. Т.8. С. 222.
7. Достоевский Ф.М. Указ. соч. С. 198.
8. Селезнев Ю.И. В мире Достоевского. М.: Современник, 1980. С.304.
9. Маркс К., Энгельс Ф. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Издание II. М.: Политиздат, 1974. Т. 42. С.141.
10. Твардовская В.А. Достоевский в общественной жизни России (1861-1881). М.: Наука, 1990. С. 138.
11. Твардовская В.А. Указ. соч. С.139.
12. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. М.: Азбука, 1999. С.38.
13. Булгаков С.Н. Христианский социализм. Споры о судьбах России. Новосибирск: Наука, 1991. С.225
14. Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 15 т. Л.: Наука, 1995. Т.8. С. 322.
15. Достоевский Ф.М. Указ. соч. С.225
16. Базалук О.А. Философия образования в свете новой космологической концепции. Учебник. Киев.: Кондор, 2010. С. 359.
17. Маркс К., Энгельс Ф. Экономическо-философские рукописи 1844 года // Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений. Издание II. М.: Политиздат, 1974. Т. 42. С.131.
18. Достоевский Ф.М. Дневник писателя. М.: Азбука, 1999. С.325.

Все статьи автора «Лесевицкий Алексей Владимирович»