МОНАСТЫРИ КАРЕЛИИ В ХIX–НАЧАЛЕ ХХ В.

Пулькин Максим Викторович
Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра Российской академии наук

Аннотация
Статья посвящена проблемам возрождения православных монашеских общин Севера после губительных для них процессов секуляризации. Основная часть деятельности монастырей в изучаемый период приходилась на время существенных изменений в общественном сознании, вызванных буржуазными реформами. В этой связи существенно возрастало значение православных обителей как оплота духовности и христианских норм жизни.

Ключевые слова: аскетизм, верующие, монахи, православные общины, религиозная жизнь


MONASTERIES OF KARELIA IN THE NINETEENTH AND EARLY TWENTIETH CENTURY

Pulkin Maxim Viktorovich
Institute of linguistic, history and literature of Karelian Research Centre

Abstract
The article investigates the revival of Orthodox communities of the North after the devastating for their processes of secularization. A major part of the monasteries during the study period accounted for at the time of significant changes in the public consciousness, caused by bourgeois reforms. In this regard, significantly increased the value of Orthodox monasteries as a bulwark of Christian spirituality and life standards.

Рубрика: История

Библиографическая ссылка на статью:
Пулькин М.В. Монастыри Карелии в ХIX–начале ХХ в. // Гуманитарные научные исследования. 2014. № 1 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2014/01/5326 (дата обращения: 24.02.2024).

Религиозную жизнь России в XIX–начале ХХ в. невозможно представить без монастырей, значение которых в изучаемый период, постепенно уменьшаясь, все же оставалось весомым. Свою заметную роль в сокращении монастырского влияния сыграла секуляризация церковных вотчин, ставшая катастрофой для многих обителей. Существенное значение имел рост девиантности в обществе, заметное увеличение числа таких проявлений социального поведения, которые прежде рассматривались как совершенно недопустимые, но в изучаемый период все активнее и настойчивее внедрялись в повседневный обиход [1, с. 84–90]. В ряде местностей России оставалось значительным старообрядческое влияние, которое постепенно обрастало все новыми направлениями, толками, формами проповеди и привлечения сторонников [2, с. 33–42]. Заметное влияние на проповедь оказывали проблемы языкового барьера между священниками и паствой [3, с. 74–81]. Все это создавало специфические, присущие только изучаемому периоду, проблемы и сложности в организации монашеской жизни.

С начала ХIХ в. возрождение монастырей после секуляризации церковных вотчин набирает силу. В 1800 г., например, была вновь населена монашествующими и приписана к Александро-Свирскому монастырю Важеозерская пустынь. К 1846 г. она получила самостоятельность и начала довольно активное строительство культовых и хозяйственных зданий [4, с. 23]. В 1817 г. на средства купца Андрея Николаевича Сергеева была возобновлена Андрусова Николаевская пустынь [5, с. 45]. Ее судьба представляется наиболее типичной и подробно прослеживается по имеющимся источникам. Первый толчок делу о восстановлении обители дало прошение купца Сергеева, адресованное Новгородскому митрополиту Амвросию. Сергеев предлагал свои средства для восстановления монастырских построек, разрушившихся за время запустения, сообщал о закупках церковных сосудов и небольшой ризницы. Кроме того, он информировал митрополита о согласии валаамского игумена Иннокентия отправить в восстанавливаемый монастырь несколько человек из валаамской братии. Наконец, А.Н. Сергеев предлагал «к содержанию монашествующих» депозит в 6000 рублей, доходы с которого в размере 300 рублей в год должны были поступать в пользу монастыря.

Указ Синода, полученный в ответ на представление Новгородского митрополита Амвросия, позволял восстановить пустынь «со включением ее в число заштатных монастырей, находящихся на собственном содержании, дозволя учредить в ней строителя, шесть человек монашествующих». Одновременно с восстановлением обители она получала «те земли и угодья, коими она пользовалась до упразднения» [6, д. 152, л. 51]. В свою очередь, Новгородский митрополит, как видно из справки Санкт-Петербургской духовной консистории, распорядился приписать упраздненную Андрусову пустынь к Валаамскому монастырю, что означало, в частности, перевод из последнего «нужного числа братствующих для ежедневного там богослужения с тем, чтобы сия пустынь и братствующие состояли в полной зависимости и распоряжении Валаамского монастыря» [6, д. 152, л. 233].

Столь успешное решение проблем воссоздания Андрусовой Николаевской пустыни послужило своеобразным переломным моментом в жизни всех монастырей Карелии. В 1840–1850-е гг. начинается новый период в их существовании. Основной его особенностью стало, во-первых, приспособление сохранившихся во время секуляризации монастырей – Валаамского и Александро-Свирского – к сложившейся ситуации и воссоздание ряда монастырей (Яшезерского, Коневского, Палеостровского, Клименецкого, Важеозерского) за счет пожертвований частных лиц и, в дальнейшем, налаживания собственного, приносящего стабильный доход, внутреннего хозяйства [7, с. 153–160]. Примечательно, что возрождались те монастыри, которые уже имели длительную, хотя и неоднократно прерываемую, традицию существования. Ссылки на это обстоятельство довольно регулярны в документах о восстановлении обителей. Так, например, в докладе Новгородской духовной консистории об Адрусовском монастыре читаем: «сему богоугодному месту от древних государей, царей и великих князей жалованы многие выгоды» [6, д. 156, л. 3].

Становление монастырей было связано с целым рядом сложностей, одной из которых являлось решение вопроса о возвращении утраченных земельных и рыболовных угодий. Так, в 1888 г. сложный судебный процесс, связанный с серьезными затратами, но принесший успех, пришлось выдержать Задне-Никифоровской пустыни, которая отстояла свое право на использование «для рыбного промысла» озера Важе, а также на прилегающий к этому озеру участок леса, пригодный для удовлетворения потребности обители «в строевом и дровяном материале» [6, д. 162, л. 4]. Впрочем, в судебные споры с окружающим населением вступали и те монастыри, которые не были «упразднены» во время секуляризации, и те, которые создавались длительное время спустя, после достопамятной реформы 1764 г. [6, д. 187, л. 24].

В течение рассматриваемого периода мы лишь однажды сталкиваемся с созданием новой обители, «предшественницей» которой была только приходская церковь. Как и Андрусова пустынь, Ладвинский Боголюбский Кирико-Иулиттинский монастырь основан в 1903 г. по инициативе одного из жертвователей (В.Ф. Кипрушкина), который щедро предоставил монастырю 18 дес. пахотной и сенокосной земли [6, д. 187, л. 12]. В данном случае создание общины основывалось на целом ряде важных событий – наличии на месте будущего монастыря часовни, построенной в ХVII в., устройстве в 1892 г. «дома для призрения стариц Ладвинской волости», и, наконец, возведении храма во имя мучч. Кирика и Иулитты в память спасения императора Николая II во время путешествия по Японии [7, с. 160–161].

Обращаясь к хозяйству монастыря в целом, необходимо заметить, что стабильное существование обители, часть братии которой была занята на работах, не связанных напрямую с ведением хозяйства, становилось возможным только благодаря постоянному притоку пожертвований. Несмотря на то, что поток пожертвований не иссякал на протяжении всех периодов существования монастырей в Карелии, круг дарителей претерпевал некоторые изменения. Конечно, большинство их них принадлежало к демократическим слоям общества. Благодаря усердию крестьян, купцов, мещан монастырь получал относительно небольшие вклады в виде денег или земельных участков. Обстоятельства приношений, как правило, довольно слабо отражены в источниках. Вероятно, это обеты, данные в момент опасности или завещания, по которым денежные средства передавались монастырю для вечного поминовения.

Пожалуй, поступление сумм, предназначенных для вечного поминовения жертвователей, стало наиболее типичной формой пополнения бюджета монастырей в ХIХ в. Так, например, Александро-Свирский монастырь в 1888 г. получил следующие пожертвования, связанные со «служением молебствия»: от петрозаводского священника Александра Воскресенского на молитвы о здравии его самого, его «чад», а также на молебствие перед мощами Александра Свирского [6, д. 138, л. 4]. В некоторых случаях пожертвования монастырь получал не в виде денежных сумм, а в виде помощи в создании церковного благолепия. Так, известный благотворитель М.П. Пименов оказал Александро-Свирскому монастырю, как видно из рапорта архимандрита, помощь в приобретении пьедестала под раку преп. Александра [6, д. 150, л. 7]. Существенную помощь монастырям (в том числе и упраздненным) оказывали рабочие некоторых предприятий. Так, в 1824 г., как видно из сообщения заводского правления, мастеровые петербургского литейного завода пожертвовали на поправку церкви Илии пророка в выведенной за штат после секуляризации Машезерской пустыни 67 рублей [6, д. 198, л. 91]. Наконец, в некоторых случаях монастырь получал помощь от крестьянского мира. Так, в прошении начальницы Кирико-Иулиттинского монастыря в адрес епископа говорилось о том, что монастырю приходится «с большим трудом» выпрашивать «приговор у крестьян Ладвинского общества» для получения лесных материалов [6, д. 197, л. 34].

К периоду после секуляризации, наиболее бедному сведениями о вкладах, относятся указания на достаточно распространенный способ помощи находящемуся в бедственном положении монастырю – предоставлении ему средств и необходимого для богослужения имущества другим монастырем (в частности, Коневскому монастырю оказывал поддержку Деревяницкий монастырь) [8, с. 56]. В более ранний период – в 1717 г. – аналогичную поддержку Валаамскому Спасо-Преображенскому монастырю оказал Кирилло-Белозерский, из которого поступали и средства на восстановление обители на Валааме и были присланы монахи, ставшие первыми «насельниками» возрождающегося после длительного периода разорения монастыря [9, с. 23]. Чаще помощь выражалась не в материальной, а в организационной форме: из более устойчивого монастыря в обедневший временно переселялись иеромонахи, способные вести богослужение или проявившие организаторские таланты иноки, становившиеся строителями. Иногда эта помощь организовывалась духовными властями. Появилась особая категория монастырей, известных под именем «приписных», которые именно по неодолимой причине «скудости средств» или отсутствия иеромонахов попадали в зависимость от более крупных обителей. В зависимом положении находилось к началу ХVIII в. большинство монастырей Карелии, даже такие впоследствии крупные и знаменитые, как Палеостровский, Яшеозерский и Клименецкий, которые были приписаны к Александро-Свирскому монастырю [10, с. 51]. Такая мера обусловливала высокую устойчивость монастырей, их способность к восстановлению после разнообразных невзгод.

И, наконец, подъем ряда монастырей после секуляризации церковных вотчин связан с пожертвованиями со стороны ряда наиболее известных местных купцов, предоставивших средства на строительство или реконструкцию монастырских храмов и хозяйственных построек. Как правило, насколько источники позволяют выяснить этот вопрос, помощь в воссоздании монастырей, оказанная купцами в 1840–1860-е гг., была безвозмездной и не оговаривалась никакими условиями. Помимо помощи в воссоздании монастыря, купцы нередко способствовали и привлечению «подаяния» в монастырь путем организации монастырских подворий в Петербурге и Москве. Так, например, санкт-петербургский купец П.А. Сидоров безвозмездно пожертвовал монастырю участок в Петербурге для строительства часовни. В дальнейшем она стала «одним из главных источников для материального обеспечения и поддержания Свирского монастыря» [11, с. 69].

В экономической сфере основной тенденцией развития монастырей стал возрастающий удельный вес внутреннего хозяйства обителей. Как правило, монастыри, используя, в особенности на первых порах, поддержку извне, оказывались способны налаживать довольно эффективное хозяйство, использующее все основные достижения техники того времени. Если основные экономические показатели, достигнутые монастырями в период, когда началось их восстановление после упадка, вызванного секуляризацией церковных вотчин, известны, то никем не было замечено то обстоятельство, что блестящие хозяйственные успехи, достигнутые монастырями являлись лучшим аргументом в пользу православия для тех паломников, которые могли оказаться глухи к любым другим доказательствам.

Помимо приведенных выше свидетельств о пожертвованиях в монастыри, важной составляющей доходов каждой обители стали те же самые пути пополнения бюджета, которые присущи крестьянским хозяйствам (масштаб при этом, конечно, был иным). Так, в распоряжении Задне-Никифоровской пустыни находилось 300 дес. леса, предназначенных как для ведения монастырского хозяйства (отопление келий и хозяйственных построек), так и для строительства [6, д. 432, л. 46]. Аналогичные пути пополнения бюджета использовал и другой монастырь – Муромский Успенский [6, д. 231, л. 9]. Однако в распоряжении последнего, кроме того, находилось 36 дес. пахотной земли и 6 дес. покосов, рыбные ловли на реке Муромке [6, д. 98, л. 23]. Такими же чертами характеризовалось хозяйство Свято-Троицкого Клименецкого монастыря, составными частями которого было хлебопашество, скотоводство, сенокос, огородничество и рыбная ловля [6, д. 47, л. 29]. Еще одной формой пополнения бюджета монастырей становилась сдача в аренду тех угодий, воспользоваться которыми самостоятельно монастырю было не под силу. Так, в 1830-е гг. Палеостровский монастырь отдал в аренду местным обельным крестьянам принадлежащие ему рыболовные угодья [6, д. 98, л. 21].

К числу особенностей монастырской жизни, благодаря которым повседневная монастырская жизнь приобретала ощутимое сходство во всех обителях, относится, прежде всего, ежедневное и постоянное посещение богослужения, приобщение святых Тайн и исповедь каждый пост, отречение от мира, от всего своего имущества и от своей воли при полном подчинении настоятелю. Как правило, иноки не имели права принимать в келии мирских людей, «безвременно» посещать друг друга, иметь более двух пар одежды и обуви. Применительно к монастырям Карелии о соблюдении монастырских правил позволяют судить донесения епархиального начальства в адрес Синода. Так, в донесении о состоянии Клименецкого монастыря указывалось: «В братии хотя и не замечается строгих иноческих подвигов, но все тщатся вести себя сообразно своему званию и все по силе стараются исполнять обязанности, которые требуются чином монастырским» [6, д. 236, л. 43].

Особенности монастырской жизни, пожалуй, наиболее отчетливо прослеживаются исходя из рапортов благочинных, в обязанности которых, в частности, входил постоянный контроль за происходящим в монастырях и информирование епархиального начальства. Как показывают сведения этой разновидности источников, богослужение в монастырях совершалось «по общему церковному уставу». Но ежедневным оно было только в Александро-Свирском монастыре, а в других происходило «как число священнослужителей дозволяло». По данным благочинного, изложенным в рапорте за 1851 г., как древние правила, так и нововведения Духовного регламента (1721 г.) соблюдались повсеместно, за исключением Палеостровского монастыря, в котором, как удалось заметить благочинному, «некоторые из братии отступают от должного порядка». При изучении причин такого поведения братии благочинный целиком оказался на стороне настоятеля: «начальствование настоятелей и настоятельниц, – говорилось в рапорте, – было отеческое и материнское и духовное, имеющее целью не один внешний порядок, но и душевное спасение всех и каждого брата и каждой сестры». Таким же было «начальствование» и в Палеостровском монастыре, но здесь некоторые монахи «по их суровости нрава и разстроенному характеру, должного послушания не имели» [6, д. 45, л. 74].

Отношения между братией и настоятелем были предметом постоянного внимания духовных властей и здесь в делопроизводство проникают самые разнообразные, порой неожиданные суждения. Так, в рапорте благочинного Иоанна Енохова, посетившего Александров Ошевенский монастырь говорится: «В начале полугодия (1892 г. – М.П.) между настоятелем и братиею существовали весьма натянутые, враждебные отношения, но в последнее время отношения эти изменились к лучшему. Настоятель стал сдержаннее в своих сердечных порывах и менее взыскателен и требователен без нужды и не у места, а братия присмотрелась к нему и приноровилась к его характеру» [6, д. 39, л. 30].

Быстрая адаптация к монастырской жизни и требованиям настоятеля становилась возможной благодаря тому обстоятельству, что значительная часть братии монастырей состояла из представителей духовного сословия (сыновей священно- и церковнослужителей). Формулярные ведомости о монашествующих позволяют выявить биографии 79 иноков. Из них 23 человека – выходцы «из духовного звания». Ненамного большей была численность крестьянских сыновей: их было 32 человека. Остальные монашествующие являлись выходцами из мещан (8 человек), из военных (8 человек), из купцов (4 человека), чиновников (3 человека); кроме того, в монастыре находилось по одному представителю дворян и так называемых вольных хлебопашцев [6, д. 81, л. 239–256].

Существенным условием сохранения аскетических традиций в монастырях Карелии стала их непоправимая бедность, которая, конечно, отталкивала искателей легкой и безбедной жизни. Кроме того, существенным условием стала концентрация власти в руках настоятеля, вызванная малочисленностью братии. Вопрос о личностном начале в монастырской жизни вообще остается слабоизученным. В имеющейся литературе именно строгостью и деловитостью настоятеля объясняются все успехи в духовной и хозяйственной жизни обителей. Вероятно, такой подход имеет рациональную основу. Монастыри Карелии не могли позволить себе слишком большой административный аппарат. Если в крупных монастырях обширное хозяйство и многочисленная братия находились в ведении наместника, казначея, благочинного, ризничного и духовника, то в небольших северных монастырях концентрация власти, вероятно, была более высокой.

Проблема подбора настоятелей оставалась предметом пристального внимания духовных властей (главным образом, консистории и епископа) на протяжении всего ХIХ в. Выборы настоятеля монастыря братией или даже просто учет мнений самих монашествующих был крайне редким явлением. Эта особенность организации монастырской жизни нашла отражение даже в епархиальной печати. Так, в описании встречи нового настоятеля Александрова Свирского монастыря говорится: «Редко приходилось наблюдать такое, спокойно-радостное, ожидание приезда нового начальника. Сама братия себе, по душе, избрала его, и высшее начальство утвердило его» [12, с. 274]. В большинстве случаев подход к решению кадровых вопросов был бесконечно далек от выборного начала. В некоторых случаях инициатива в перемене настоятелей исходила от самих игуменов монастырей, которые ссылались на невозможность по состоянию здоровья исполнять возложенные на них нелегкие обязанности. Так, например, в прошении в адрес Петрозаводского и Олонецкого епископа Анастасия управляющий Андрусовой пустынью Сергий указывал на неспособность продолжать руководить жизнью общины и обращался с просьбой причислить его к братии Задне-Никифоровской пустыни. По резолюции епископа просьба управляющего была удовлетворена, а на вакантную должность определили иеромонаха Симеона [6, д. 45, л. 2]. В данном случае, как во всех других аналогичных, роль братии (точнее говоря, той ее части, которая в источниках названа «старшей братией») сводилась к участию в приеме и сдаче монастырского хозяйства от настоятеля к его преемнику [6, д. 78, л. 95]. Свободно – без участия самих монахов – решая вопрос о назначении настоятелей, епархиальное начальство столь же свободно распоряжалось и находящимися в монастырях рядовыми монахами, давая им самые неожиданные поручения. Так, по указу Синода в 1835 г. епископ Олонецкий и Петрозаводский Игнатий направил для службы на корабли Балтийского флота 5 монахов из местных Александро-Свирского и Палеостровского монастырей, выбрав тех, которые считались «благонадежнейшими по поведению и нравственности» [6, д. 623, л. 73]. Перевод из одного монастыря в другой по воле епархиального начальства был обычным делом.

Оставаясь святыней, монастырь становился одновременно и своеобразным «кризисным центром» отнюдь не только для окрестного населения. Обращение к святым угодникам в трудные минуты жизни стало на Руси устойчивой традицией. Сама по себе возможность вырваться из обыденного жизненного круга позволяла взглянуть на привычное как бы со стороны. Учитывая, что этой «стороной» был монастырь, можно утверждать: паломничество являлось существенным фактором, привносящим нравственные ценности православия в повседневную жизнь. На это обстоятельство неоднократно обращало внимание Синода епархиальное начальство. Так, в отчете о состоянии Вытегорского городского благочиния указывалось: «К проявлениям религиозного настроения прихожан можно отнести <…> путешествия многих из прихожан на богомолье в монастыри: Свирский, Муромский, Соловецкий, Тихвинский» [6, д. 641, л. 95].

Но если для одних посещение монастырей становилось неотъемлемой составляющей образа жизни, то другие вынуждены были надолго оставаться в монастыре против собственной воли. В современной литературе довольно широко распространено представление о северных монастырях как о своеобразных тюрьмах, в которых страдали политические преступники [13, с. 152–156]. В то же время вниманием обойдена другая роль монастырей, которые становились своеобразными исправительными заведениями для лиц, совершавших безнравственные поступки (пьянство, блуд или неуважение к родителям). В документах ХIХ в. сведения об отправке в монастырь для «исправления» не относящихся к духовному ведомству лиц становятся крайне редкими. В основном речь идет о представителях приходского духовенства, а наиболее часто встречающейся причиной наказания стало «буйное» поведение и венчание «без соблюдения законных предосторожностей» т.е. выяснения возраста жениха и невесты, наличия между ними родства и т.д. Так, в 1835 г. в Палеостровский монастырь был сослан священник Полуборского прихода Андрей Иванов «за повенчание пономарской дочери без воли родителей» [6, д. 49, л. 46]. В этом же году в этот же монастырь был отправлен «в черные труды» дьячок Чикозерского прихода Гаврила Семенов, обвиненный «в несправедливой жалобе и драке со священником» [6, д. 50, л. 4]. Самый крупный в Карелии Валаамский монастырь предназначался для заточения наиболее опасных, с точки зрения духовных властей, преступников. Так, в течение нескольких лет (1821–1826 гг.) в монастыре находился глава пекинской духовной миссии о. Иакинф, сосланный с лишением сана на Валаам за допущение беспорядков в работе миссии [9, с. 26].

После каждого нового нашествия, каждого нового, порой еще более опасного для монастырей, правительственного мероприятия, святые обители вновь поднимались из руин, продолжая свою привычную жизнь. Причина стабильного существования святых обителей заключается, вероятно, в сочетании двух, на первый взгляд, взаимоисключающих обстоятельств: исключительной гибкости, с одной стороны, и сохранению древних основ монастырской жизни — с другой. В постоянной борьбе за выживание монастыри Карелии смогли, превращаясь в образцовые хозяйства, сохранить свой, несомненно существовавший моральный авторитет среди многочисленных богомольцев, пристально наблюдающих за всеми изменениями, происходящими в обители. Постоянное увеличение братии монастырей, особенно ощутимое во второй половине ХIХ в., являлось столь же серьезным испытанием, как и разорение. Но монастыри сумели преодолеть и этот этап, преобразовывая вчерашних крестьян в настоящих иноков. Рост значения монастырской культуры, увеличение индивидуального начала в ней (особенно отчетливо проявившееся в увеличении круга полномочий настоятеля), не привели к серьезным отступлениям от церковных канонов.


Библиографический список
  1.  Пулькин М.В. Девиантное поведение в XVIII–начале ХХ в. (по материалам Олонецкой губернии) // Культурно-историческая психология. 2008. № 2. С. 84–90.
  2.  Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев: проблемы историографии // Религиоведение. 2012. № 2. С. 33–42.
  3. Пулькин М.В. Приходское духовенство («попы») в карельских эпических песнях // Религиоведение. 2010. № 4. С. 74–81.
  4. Ягодкин П. Задне-Никифоровская пустынь Олонецкой губернии и уезда. Петрозаводск, 1901.
  5. Андрусово-Николаевская пустынь Олонецкой губернии: Историко-статистический очерк. Петрозаводск, 1905.
  6. Национальный архив Республики Карелия, ф. 25 (Олонецкая духовная консистория), оп. 1. (Номера дел и листов в его составе представлены в сноске).
  7. Православные русские обители. Полное иллюстрированное описание всех православных русских монастырей в Российской империи и на Афоне. СПб., 1994.
  8. Историко-статистическое описание Рождественского Коневского монастыря. СПб., 1869.
  9. Левиаш Т.Л. Валаам. Петрозаводск, 1989.
  10. Свято-Троицкий Александро-Свирский монастырь. Краткая история монастыря с приложением важнейших документов. СПб., 1901.
  11. Свирский Александров монастырь. Исторический очерк по документам монастырского архива. СПб., 1874.
  12. Красновский А. Из жизни первоклассной обители святого Александра Свирского // Олонецкие губернские ведомости. 1910. № 13. С. 274–275.
  13. Шаляпин С.О. К вопросу об устройстве средневековых монастырских темниц // XIII Ломоносовские чтения. Архангельск, 2001. С. 152–156.


Все статьи автора «Пулькин Максим Викторович»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: