Я не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами. Я нахожу, что человек может быть полезен своей стране только в том случае, если ясно видит ее; я думаю, что время слепых влюбленностей прошло… Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия.
П. Я. Чаадаев
Более ста семидесяти лет прошло с момента публикации первого «Философического письма» в пятнадцатом номере либерального журнала «Телескоп», а споры и толки вокруг личности Петра Яковлевича Чаадаева не прекращаются до сих пор. Обращаясь к биографии философа, возникает много вопросов, на которые сложно дать однозначные ответы.
Чаадаев был замкнут и скрытен, он никого не подпускал к своей душе, даже тех, с кем дружил. Большинству современников приходилось лишь догадываться о том, как Петр Яковлевич смотрел на те или иные вещи. Главной его тайной были его мысли. О многом вынуждены были догадываться и его немногочисленные биографы. Им оставалось неясным, например, о чем Чаадаев беседовал с молодым Пушкиным, каким было его отношение к декабризму, зачем он вошел в масонскую ложу и что он делал в ней, зачем вышел вдруг в отставку, когда его ожидала блистательная карьера. Неясно, что сделалось с Чаадаевым во время его путешествия за границей и почему вдруг он вернулся в Россию, вознамерившись было навсегда покинуть родину [5, с. 7].
Существовали и мелкие неясности, которые пытались объяснить сплетнями. Ходили толки о диких долгах этого весьма не склонного к мотовству и разгулу человека. Странными казались отношения с женщинами, вернее, отсутствие этих отношений при внешнем огромном его успехе в «обществе». К концу своей жизни Чаадаев был почти нищим, оставаясь франтом. Это тоже задевало. И многое другое — большое и малое — неясно в облике и судьбе Петра Яковлевича Чаадаева. «По разным причинам, частью общего, частью личного характера, — писал в 1908 году первый издатель собрания сочинений Чаадаева и биограф его М. Гершензон, — его имя стало достоянием легенды» [2, с. 13]. «В биографии Чаадаева много басен и легенд», — замечал в том же году исследователь истории русского освободительного движения М. Лемке [5, с. 128]. Мифы и сплетни столь долгое время сопровождали имя и идеи Чаадаева, столь тесно переплетались между собой, что во многом сумели заслонить истинный облик этого человека.
После прихода к власти Николая, люди байронического типа как-то вдруг перевелись на Руси. Всякое чудачество стало предосудительным. Произвольная странность казалась подозрительной, выглядела как отклонение от нормы. Люди, сохранившие свои старые привычки, не ставшие в общий николаевский строй, были наперечет. Их знали все. Прошлый век, кончившийся на Сенатской площади, был враждебен новому. Оставшиеся от этого века люди были все на подозрении: Пушкин, Грибоедов, Чаадаев, чудом уцелевший декабрист Михаил Орлов. Они вынужденно оказались (пусть в разной мере и по-разному) родоначальниками «лишних людей» в истории русской освободительной мысли, вмиг стали лишними для российской государственности. И люди должностные, люди государственные с подозрением и угрозой косились на них. Их пытались как-нибудь уронить в глазах современников. О Пушкине двор распускал грязные слухи, Грибоедова власти стремились скомпрометировать щедрыми дарами, на сцене Большого театра была поставлена комедия тогдашнего наемного литератора M. H. Загоскина — пасквиль на Чаадаева и Орлова. «Орлов и Чаадаев, — писал Герцен, — были первые лишние люди, с которыми я встретился» [5, с. 23].
В этот период А.С.Пушкин пишет свой гениальный роман в стихах, А.С.Грибоедов - бессмертную комедию. Эти произведения появляются неслучайно. И Пушкин, и Грибоедов почти одновременно обратились к образу Чаадаева – монолиту «умной ненужности» своего времени.
Ю. Г. Оксман считал прототипом Онегина П. Я. Чаадаева [ 9, с. 46-49]. Как бы предвидя будущие споры о «лишних людях», Герцен утверждал: «…это лишний человек в той среде, где он находится» [1, с. 86]. То есть в светском обществе, среди помещиков, где подобного склада людей считали чудаками, но никак не в русском освободительном движении, не в русской культуре. Идя от Герцена, Ю. Г. Оксман полагал, что «Онегин» задуман как полемика с чаадаевским скепсисом, уклонением от активной политической борьбы. Полемика А.С.Пушкина и П.Я.Чаадаева продолжалась с 1826 г. и почти до смерти поэта.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена! [8, с. 307]
(«К Чаадаеву», альманах «Северная звезда», 1829)
Из неотправленного письма к Чаадаеву от 19 октября 1836 г.: «Что касается мыслей, то вы знаете, что я далеко не во всем согласен с вами… Вы говорите, что источник, откуда мы черпали христианство, был нечист, что Византия была достойна презрения и презираема и т.п. Ах, мой друг, разве сам Иисус Христос не родился евреем и разве Иерусалим не был притчею во языцех? Евангелие от этого разве менее изумительно?…Нравы Византии никогда не были нравами Киева… Поспорив с вами, я должен сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь – грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству – поистине могут привести в отчаяние» [7, с. 89-90].
Как доказывал Ю. Н. Тынянов [11, с. 23-25], ранним прототипом Чацкого был Чаадаев. В начале декабря 1823 года Пушкин спрашивал Вяземского: «Что такое Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны» [11, с. 32]. Исследователи утверждали, что фамилия Чацкого имела связь именно с фамилией Чаадаева (в правописании Пушкина, отражавшем живую речь, – Чадаев); в первой редакции “Горя от ума” фамилия Чацкий писалась Грибоедовым как Чадский, что непосредственно связано с Чаадаевым. Исходя из этих примеров обращения в литературе к образу Чаадаева, можно заключить, что «басманный философ» был поистине неординарным, интересным для общественной верхушки человеком.
Итак, Чаадаев был, согласно резолюции Николая, объявлен сумасшедшим. Его взяли под домашний арест, его регулярно — первое время каждый день — свидетельствовал казенный врач. Чаадаеву запретили писать. Он сообщал своему другу Якушкину в ссылку в 1837 году: « Вот я сумасшедшим скоро уже год, и впредь до нового распоряжения. Такова, мой друг, моя унылая и смешная история». Но на удивление приговор тут же был отменен общественным мнением. Чаадаев сидел под домашним арестом в своей маленькой квартире на Новой Басманной, а к нему шли и шли люди. Очевидно то, что очень немногие из современников Чаадаева поняли тогда его мысль, разобрались в содержании «Письма». Достаточно понял и разобрался Пушкин и, по мнению Герцена, еще человек десять. Для современников важно в тот момент было другое — нравственная и интеллектуальная дуэль Чаадаева и Николая, которая сделала Чаадаева героем, а Николая жалким интриганом. Люди шли на поклон к мысли, которую не понимали или не вполне понимали, но которая для них была очевидна по своей мощи. Герцен написал: «Чаадаев сказал России, что прошлое ее было бесполезно, настоящее тщетно, а будущего никакого у нее нет». Почти все поняли Чаадаева тогда именно так.
В это же время к личности «религиозного философа» обращаются и Герцен, и Чернышевский, и Белинский, но никто из них не берется толковать его «философические мысли».
На сегодняшний день известно, что в свет вышла книга “П.Я.Чаадаев” в издательстве “Русский мир”. Ее составитель и автор вступительной статьи ректор Литературного института, известный литературовед Борис Тарасов. На вопрос: почему фигура Чаадаева стала модной, а его философия – актуальной, он отвечает так: «Чаадаев моден сейчас лишь в том смысле, что журналисты и политики часто используют вырванные из контекста цитаты его нашумевшего письма, пристраивая их к тем или иным современным идеям, реформам и дискуссиям. Между тем именно за него философа объявили сумасшедшим. А вот актуален Чаадаев потому, что полезен современному миру в его духовном кризисе, смыслоутрате современной цивилизации» [10, с. 5]. Еще ранее биографы Чаадаева утверждали, что идеи Петра Яковлевича не понятны до определенной поры, они не были ясны в то время, когда зародились, но найдут отклик в будущем. Об этом же свидетельствует и Борис Тарасов.
Часто Чаадаева обвиняют в отсутствии патриотизма и называют его западником. Невозможно согласиться с этим. Западники мыслили в 40-50 гг. XIX века, а Чаадаев создает свои «Философические письма» только к 1830 году. Он не был классическим западником хотя бы потому, что прежде всего являлся религиозным философом, что фундаментально сближает его со славянофилами, опорой которых были не социальные, а духовные ценности, передаваемые через традицию и православие. Герцен в свое время писал, что российское общество, как двуглавый орел, смотрит в разные стороны, но сердце у него одно. Необычность фигуры Чаадаева заключается в том, что внутренне он и был этим двуглавым орлом. Одна голова смотрела на Запад, ожидая от страны энергичной внешней деятельности, изменения социальных параметров, благотворного преображения и внутреннего мира, а другая была обращена к России, надеясь, что ее спасет духовная сосредоточенность, внутренняя работа. Как потом подытожил Достоевский: «Были бы братья, будет и братство» [3, с. 249]. И чем пристальнее становились эти его взгляды, тем сильнее и острее он переживал драматизм истории и своей собственной судьбы.
В начале апреля 1856 года у Чаадаева началось недомогание, он жаловался на сильную слабость и отсутствие аппетита. Очевидец говорит о необыкновенно быстром увядании Чаадаева: «Со всяким днем ему прибавлялось по десяти лет, а накануне и в день смерти, он, вполовину тела согнувшийся, был похож на девяностолетнего старца». Умер Чаадаев 14 апреля 1856 г., когда до наступления Пасхи оставалось несколько часов [4, с. 87-88].
Из переписки Чаадаева с друзьями и братом Михаилом известно, что в «Философических письмах» автор ни в коем случае не призывает к активной политической борьбе, он лишь заставляет оглянуться вокруг и задуматься. Неслучайно и первое его «Философическое письмо» публикуется именно в либеральном журнале.
Примерно за год до смерти Чаадаев запасся рецептом на мышьяк и постоянно носил его в кармане. Порой, когда его собеседники восторженно кричали о наступающей “светлой эре прогресса”, он молча доставал этот рецепт и показывал им. Он и умер с рецептом в кармане. Найдя рецепт, племянник бросил бумажку в камин – «документ», значения которого он не понял: духовное завещание, которое Чаадаев приобщил к либеральным надеждам своих современников и потомков, рецепт на лекарство от иллюзий.
Библиографический список
- Герцен А.И. Былое и думы. – М., 1956.
- Гершензон М.О. Чаадаев. Жизнь и мышление. – Спб. – 1908.
- Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 15-ти томах. – Л. – “Наука”. – 1991. – Том 9-10.
- Лаврин А.П. 1001 смерть. – М. – 1991.
- Лебедев А.А. П.Я.Чаадаев. – М. – 1965.
- Лемке М. Николаевские жандармы и литература 1826—1855 годов, по подлинным делам Третьего отделения С. Е. И. В. Канцелярии. – 1908.
- Модзалевский Б.Л. Примечания: Пушкин. Письма, 1831-1833. –Издание 1926г. – Том 3.
- Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. В 10 томах. – Т.1.
- Пушкинские чтения в Тарту: Тезисы докладов научной конференции 13–14 ноября 1987 г. – Таллин. – 1987.
- Российская газета. – Федеральный выпуск №4646. – 24.04.2008.
- Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. – М. – 1969.