Критерии выделения фактуального текста из общего текстового континуума

Лингвистика текста – одно из наиболее востребованных направлений науки о языке, однако ее теоретическая парадигма и инструментальный аппарат все еще не получили универсального оформления. Неслучайно А. де Богранд и В. Дресслер замечают в своем классическом «Введении в лингвистику текста», что предпочтения, тенденции и доминанты в этой области уместнее правил и законов [1, пункт 6]. Это связано с самим объектом изучения.

Во-первых, текст  является нерасчленимой и потому неопределяемой единицей языка [2, с. 62], так что заключение этого объекта в дескриптивную лингвистическую систему вызывает трудности: описание текста производится учеными согласно языковым уровням, критериям текстуальности и т.п., но единого комплексного подхода к тексту как сложному целому не существует. Во-вторых, в объектном поле исследований сложно выделить типы текстов, не сведя их к функциональным стилям и общепринятым типам речи.

Мы можем, однако, провести границу между текстами художественными и фактуальными. Изучая художественный текст, лингвисты регулярно заимствуют литературоведческие понятия (сюжет, хронотоп, точка зрения, композиция), хорошо приспособленные к передаче сложных составных категорий: движение, изменение ситуации, временной опыт, пространственная ориентация и др. Вкупе с известными языковыми средствами разных уровней эти категории способны лингвистически описать смыслы художественного текста. Что же остается на долю лингвистики фактуального текста?

Сначала нужно определить, какой именно текст мы можем назвать фактуальным. Представители нарратологии делают акцент на категории фикциональности, вследствие чего фактуальный текст определяется «от противного»: это текст, где вымысла нет [3; 4]. Однако мы можем возразить, что в создании (и восприятии) любого текста участвует воображение [5, с. 269]. Кроме того, в самом точном документальном тексте неизбежно присутствуют моменты, когда автор передает информацию, апеллируя к собственному социальному или бытовому опыту, общему с опытом среднего читателя. Об этом пишет А.В. Глазков, исследуя механизм валидации факта, то есть оценки описываемого с позиции достоверности [6, с. 99-100].

Значит, фактуальный текст так же может содержать в себе компонент вымысла. Поэтому следует уточнить критерий различия художественного и фактуального текстов. По-видимому, два этих типа преследуют разные цели, поскольку исходят из различных авторских установок, связанных с фактом и истиной: в художественном тексте истинность факта не проверяется и не оценивается, в фактуальном она становится значимой характеристикой.

В течение XX в. лингвисты исследовали в основном художественные тексты, а  корпус фактуальных текстов оставался в тени. Это обделение, как отмечает Ж. Женетт, происходило «в силу некоего имплицитного преимущества, которым якобы обладает вымышленное повествование и благодаря которому оно гипостазируется как повествование par excellence, или как образец всякого повествования» [3, с. 385].

Между тем сегодняшний поворот к антропологической атрибуции всякого знания влечет за собой смену акцента. Разнообразные сферы социальной деятельности, отраженные в текстах соответствующей тематики (юридические, медицинские, рекламные, новостные, исторические тексты), могут стать объектами лингвистических наблюдений. От законов повествования, по которым строится вымышленный мир, мы переходим здесь к правилам выражения в тексте социального опыта. Фактуальный текст отличается более тесными связями с реальностью, и анализ его природы приближает нас к пониманию взаимоотношений человечества с действительностью.

Статус исторического текста в области гуманитарного знания

Опираясь на существующий тематический репертуар фактуальных текстов, рассмотрим особенности текста исторического. Этот текст принадлежит к сфере научного гуманитарного знания и одновременно является рассказом, собственно историей. Анализ специфики соединения фактуального аспекта с нарративной доминантой может раскрыть основы речевой модели исторического текста.

История – типичный  пример гуманитарного осмысления мира, поскольку здесь познание происходит путем storytelling: «Рассказывать – значит уже объяснять» [7, с. 207]. Эта методологическая особенность влечет за собой двойственность природы исторического текста.

С одной стороны, история стремится к объективной оценке своего материала: как показал Ю.М. Лотман, она опирается на идеи закономерности, свойственные любой науке [8, с. 464].

С другой стороны, в историческом тексте сохраняются все моменты, которые можно отнести к «человеческому фактору»: случайности, имевшие важные последствия, сложность и подчас невозможность психологической мотивировки поступков, стихийность некоторых изменений, уникальность когнитивной и аксиологической картины мира самого историка.

Исторический текст привлекателен для широкого читателя: он вызывает интерес, который обусловлен как нашим любопытством по отношению к прошлому, так и умением автора строить интригу: «История есть интеллектуальная деятельность, которая удовлетворяет простое любопытство в общепризнанных литературных формах» [9, с. 103].

Домысливание в историческом тексте

С точки зрения замкнутой нарративной структуры, история и литература принадлежат к одному классу [7, с. 187]. Это родство проявляется в перекрестной референции этих текстов и эстетической функции истории и литературы.

Вопрос об общем референциальном механизме исторического и художественного текста изучен П. Рикёром. По мнению ученого, история и литература заимствуют друг у друга «сильные стороны», а именно возможные миры – у истории это мир прошлого, а у литературы воображаемый мир. Это взаимное обогащение позволяет текстам связать настоящее рассказа с прошлым, то есть актуализировать бытие времени.

Таким образом, описание некоего события как имевшего место в прошлом может быть отнесено как к фактуальному историческому повествованию, так и к художественному тексту. Перекрестная референция проявляется еще и в том, что тривиальный ряд повседневных событий встречается в художественном повествовании, а сообщение о невероятных вещах может появиться в историческом тексте: «Страшные бури срывали верхи колоколен и городских ворот; слышался ужасный вой волков, которые большими стаями бродили по окрестностям Москвы; а в самой столице поймали несколько чернобурых лисиц, забегавших из лесов» [10, с. 22].

Этот пример взят из «Истории России» Д.И. Иловайского, образчика логической аргументации в научной истории XIX в. Историк включил эти странные, неправдоподобные факты в хронику событий, предшествовавших Смутному времени, тем самым продемонстрировав волнение умов той поры. Таким образом, факт из области домысла или вымысла может служить в контексте научного повествования подкреплением авторской позиции, в данном случае – психической платформы Смуты в стране.

В компетенцию домысливания входит также формирование эстетической ценности текста. В ряде случаев исторический текст воспринимается нами, наряду с художественным текстом, в качестве самоценного рассказа. Подобный текст будет содержать повышенное количество формальных моментов, общих с художественным текстами: описаний, замедляющих наррацию, тропов, вставных элементов, моментов интертекстуальности и пр. Исторический текст обнаруживает эффект реальности, описанный Р. Бартом [11, 1989], благодаря которому читать историю интересно.

Наиболее яркие примеры эстетического авторского домысливания мы находим в текстах, созданных в период дискурсивного синкретизма, когда историография еще не вошла в корпус научных дисциплин. Так, Н.М. Карамзин описывает события в подробностях, характеризующих нравственно-психологическую атмосферу эпохи. Рассмотрим фрагмент из истории брачного сговора Бориса Годунова и датского герцога Иоанна:

«На возвратном пути из Лавры, 16 Октября, в селе Братовщине Государь узнал о внезапной болезни жениха. Иоанн еще мог писать к нему и прислал своего чиновника, чтобы его успокоить. Недуг усиливался беспрестанно: открылась жестокая горячка; но медики, Датские и Борисовы, не теряли надежды: Царь заклинал их употребить все искусство, обещая им неслыханные милости и награды» [12, с. 52].

Фактуальная основа фрагмента – неожиданная скоротечная болезнь жениха царевны Ксении – обрастает в изложении Н.М. Карамзина литературными деталями: эпитетами (жестокая горячка, неслыханные милости), глаголами, передающими эмоциональное состояние или заинтересованное участие актанта (успокоить, заклинать, обещать). Временная организация фрагмента помогает создать полнокровный образ несчастья: пропозиции выстраиваются в телеграфную последовательность, чередуя действия Годунова и действия (состояния) герцога. Читатель вовлекается в ситуацию, чувствует напряжение и возрастающую скорость событий – автор заставляет пережить эту историю, вызывает эмоциональную реакцию у адресата.

Герцог Иоанн умирает, и планы Годунова относительно свадьбы дочери рушатся. Глубину трагедии Н.М. Карамзин передает с помощью театрализованной сцены с прямой речью: «Сам Борис пришел к Ксении и сказал ей: “любезная дочь! твое счастие и мое утешение погибло!” Она упала без чувства к ногам его…» [12, с. 52].

Очевидно, что число подобных художественных подробностей уменьшается по мере развития научного исторического аппарата. Однако сведение истории к беспристрастному сообщению невозможно, и компоненты образного домысливания составляют непременную часть исторического теста.

Концептуальная база лингвистического анализа истории

Итак, история лежит на пересечении сфер художественных и фактуальных текстов. Сообщая факты о прошлом, исторический текст репрезентирует их способом, отвечающим коммуникативным целям и культурной принадлежности автора.

Среди основных целей историков можно указать просвещение, исследование, преподавание (жанр исторических лекций), развлечение (занимательная история) и др. Стиль автора-историка формируется из индивидуальной манеры письма и общего культурного уровня, исторической концепции и дискурсивного контекста эпохи.

Ввиду значительной степени домысливания мы предлагаем использовать привычный литературоведческий аппарат, адаптированный к лингвистическим категориям: термин троп может уточнить понятие приема или средства, персонаж помогает сузить значение актанта до конкретного исторического лица, хронотоп раскрывает соответствие пространственно-временного устройства наррации запечатленным в источниках сведениям.

Вместе с тем этого заимствования недостаточно. Необходимо разработать концептосферу, передающую специфику домысливания в истории. Поскольку цели и оформление вымысла в исторических текстах различны (как мы наблюдали текстах Д.И. Иловайского и Н.М. Карамзина), их лингвистический анализ должен строиться с учетом внутреннего контекста (в пределах одного текста), интертекстуального диалога и внешнего культурного контекста. При таком разнообразии параметров нужно выделить константные понятия, общие для всех исторических текстов.

Такими понятиями могут стать информация, понятая как знания и мнения о действительности [13], и исторический факт, служащий языковой единицей передачи информации. Пути и средства подачи фактов в отдельном тексте будут предметом дальнейших исследований исторического текста.

1. Beaugrande R.-A. de, Dressler W. Introduction to text linguistics. URL: http://www.beaugrande.com/introduction_to_text_linguistics.htm (дата обращения: 02.11.2012).
2. Лотман Ю.М. Структура художественного текста // Об искусстве. СПб.: Искусство–СПб., 1998. С.14–288.
3. Женетт Ж. Вымысел и слог (Fictio et dictio) // Фигуры: В 2-х томах. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1998. Т. 2. 342–451.
4. Шмид В. Нарратология. М.: Языки славянской культуры, 2003.
5. Glazkov A.V. Tekst w uęciu informacyjno-dynamicznym // Życie w konsumpcji –Konsumpcja w życiu – Konsumpcja życia. The Peculiarity of man, 2012. №15. S. 265–273.
6. Глазков А.В. Текст как образ мира vs. Мир как образ текста // The Peculiarity of Man. – Nr.17 –Toruń-Kielce, 2013. S.97–108.
7. Рикёр П. Время и рассказ. М.-СПб.: Культурная инициатива, Университетская книга, 2000. Т. 1.
8. Лотман Ю.М. Клио на распутье  // Избранные статьи в трех томах. Таллинн: Александра, 1992. Т. 1. С. 464–471.
9. Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М.: Научный мир, 2003.
10. Иловайский Д.И. История России: Московско-царский период М.: Типография М.Г. Волчанинова, 1894-1899. Т. 4. Вып. 1: Смутное время  Московского царства. 
11. Барт Р. Эффект реальности // Избранные работы: Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С. 392–400.
12.  Карамзин Н.М. История государства российского: В 12-ти т. СПб.: Типография Н. Греча, 1824. Т.10.
13. Лещак О.В. Информация и оперирование информацией в дискурсах разного типа: к типологии мышления и общения. URL: http://www.ujk.edu.pl/~leszczak/index.htm (дата обращения: 13.11.2012).

Все статьи автора «ainalain»