О ВЛИЯНИИ Н.В.ГОГОЛЯ НА ЛУ СИНЯ

Суровцева Е.В.

Ключевые слова: , , , ,


Рубрика: Литературоведение

Библиографическая ссылка на статью:
Суровцева Е.В. О влиянии Н.В.Гоголя на Лу Синя // Гуманитарные научные исследования. 2011. № 2 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2011/10/130 (дата обращения: 21.02.2024).

Долгое время в Китае, как и в других странах Востока, господствовало мнение, что в Европе (и в России, которая мыслилась как часть Европы), где процветают «реальные науки» и техника, нет места высокой поэзии. Поэтому в XIX веке литературные контакты Востока и России носили случайный, ограниченный характер [1]. Даже в конце XIX века известный китайский переводчик Линь Шу в своей переводческой деятельности руководствовался, по его словам, лишь желанием «показать, что представляют собой западные книги, и дать понять, что европейская литература не способна сравниться с китайской» [2]. Начало распространения и освоения русской литературы в Китае относится к началу XX века [3], и вскоре русская литература заняла одно из важнейших мест в духовной жизни страны. Так, известный китайский писатель Юй Да-фу в брошюре «О повествовательной прозе» (1926) высказал мысль о первостепенном влиянии русской классики на формирование китайской прозы: «Из всей мировой литературы наибольшим влиянием в Китае пользуется русская литература. Не говоря уже о таких писателях прошлого, как Гоголь, Тургенев, Толстой, Достоевский, Гончаров, огромна популярность писателей новейшего времени: Чехова, Горького, Андреева, Арцыбашева. Не исключено, что китайская повествовательная проза вскоре последует по стопам русской литературы» [4].

Большую роль сыграла русская литература и для Лу Синя (25 сентября 1881 – 19 октября 1936; настоящее имя Чжоу Шу-жэнь). Родился писатель в Шаосине. В 1892 году он поступает в мореходное училище в Нанкине, на следующий год переходит в горно-железнодорожное училище, за время учёбы в котором знакомится с европейской и современной естественнонаучной литературой. В 1902 – 1903 годах изучает японский язык в Токио; к этому же времени относятся его первые статьи и переводы. В 1904 году поступает в медицинский институт в Сэндае, но через два года оставляет его, придя к выводу о необходимости прежде всего духовного врачевания общества. В 1908 году Лу Синь сближается с китайскими революционными эмигрантами в Японии и становится членом революционной организации «Гуанфухой» («Общество возрождения Родины»). Активно занимается переводами произведений западноевропейской и русской литературы. В 1909 году Лу Синь возвращается на Родину и становится преподавателем – сначала преподаёт химию и физиологию в педагогическом училище в Ханчжоу, затем – в родном Шаосине. В апрельском номере (1913 год) журнала «Сяошо юебао» опубликован первый рассказ Лу Синя – «Былое». С тех пор Лу Синь регулярно публикует свои рассказы, статьи, переводы. С 1921 года он начинает сотрудничать в журналах «Цзинь-бао» и «Чэньбао». Ему принадлежат сборники «Клич» (1932) и «Блуждания» (1926), отмеченные, по единодушному признанию исследователей, Влиянием А.П.Чехова и А.М.Горького. В повести «Подлинная история А-Кью» (1921) показал трагедию «маленького человека». Кроме того, Лу Синь – автор сборника лирических и сатирических стихотворений в прозе «Дикие травы» (1927), сборника сатирико-героических сказок «Старые легенды в новой редакции» (1936), публицистической книги «Горячий ветер» (1925), воспоминаний (например, «Утренние цветы, собранные вечером», 1926). В 1924 году он создаёт журнал «Юйсы» («Словесная нить»), на страницах которого пропагандируется русская литература, и литературное общество «Вэймин шэ» («Без названия»), которое, в частности, издавало произведения русских писателей. Лу Синь прославился и как талантливый переводчик (переводил он и русскую литературу, причём не только классическую, но и современную), и как публицист (немало статей посвятил он русской литературе).

Вместе с несколькими друзьями осенью 1907 года Лу Синь начал брать уроки русского языка у частной учительницы. Обстоятельства заставили Лу Синя прекратить эти занятия, но по переводам на японский и немецкий языки он старательно знакомился с русскими произведениями и критическими отзывами об их авторах. «Самыми любимыми моими писателями в то время был Гоголь и Сенкевич», – вспоминал Лу Синь в 1933 году [5]. Японский исследователь Ода Такео свидетельствует, что во время учёбы в университете писатель любил произведения Лермонтова, Чехова, Короленко, Андреева, «особенно Гоголя». «Предпочтение отдавалось “Запискам сумасшедшего”, “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”, “Ревизору”; поэма “Мёртвые души” оставались на втором плане» [6].

В рассказе «Былое» (1913) один из персонажей описывается так – Цзинь Яо-цзун «был очень богат, но всегда ходил в рваном халате и дырявых туфлях, ел одни овощи и сам был похож на осенний баклажан, жёлтый и дряблый. Даже наш слуга Ван относился к Яо-цзуну с презрением: “У него куча золота, а медяка никому не даст! За что же его уважать?”» [7]. Этого героя Д.Л.Позднеева называет «китайским Плюшкиным» [8].

Воздействие русской литературы и в частности Гоголя на формирование творческой позиции Лу Синя наиболее ярко сказалось в рассказе «Записки сумасшедшего» (1918) [9], вошедший в сборник «Клич». Размышляя в 1935 году над историей китайской прозы, Лу Синь писал, что его рассказы «Записки сумасшедшего», «Кун Ицзи», «Снадобье» и другие «взволновали сердца части молодых людей. Причина такого воздействия на читателей лежит в том, что я ранее в определённой мере познакомился с европейской литературой. В 1834 году русский писатель Гоголь уже написал “Записки сумасшедшего” … Однако идея моих позднее появившихся “Записок сумасшедшего” в обличении патриархального строя и зла конфуцианского учения о поведении человека в обществе. Гнев в этом рассказе по сравнению с гоголевским более сильный» [10].

Обращение Лу Синя к образу безумца было неслучайным. Обращаясь к проблеме взаимоотношений личности и общества, Лу Синь учитывал и традицию родной литературы, в которой образ безумца занимал важное место. Маска «сумасшедшего» давала возможность вести себя, не подчиняясь принятым в обществе нормам поведения. Сумасшедший даже самому правителю мог сказать правду в глаза. Считалось, что устами сумасшедшего глаголет истина. А вот что пишет о гоголевском произведении В.И.Кулешов: «Сумасшествие – хорошее прикрытие для Поприщина, чтобы резко говорить правду о своеволии чина и капитала. … перед нами – больной, юродивый, блаженный. Они-то на Руси, как известно, выговаривали даже царю святую правду» [11]. Так китайский традиционный образ безумца встретился с традицией, ведущей от гоголевских «Записок сумасшедшего». В данном случае можно говорит о типологическом сходстве русской и китайской культур.

Видимо, мы можем говорить о заимствовании Лу Синем гоголевского названия.

Как замечает В.В.Петров, у Гоголя Лу Синем «заимствованы форма повествования (дневник) и приём критики общественного зла (восприятие мира глазами душевнобольного)» [12]. Однако первая часть этого замечания нуждается в уточнении. Лусиниевскому дневнику, в отличие от гоголевского, предпослано своего рода предисловие человека, который был знаком с семьёй сумасшедшего и которому был передан текст записок. Кроме того, в предисловии к лусиниевским «Запискам …» отмечается путаность повествования и отсутствие дат (хотя одна дата, довольно бессмысленная, всё же стоит: «Второй день четвёртого месяца седьмого года») [13]. У Гоголя даты проставлены – сначала относительно осмысленные («Октября 4», «Ноября 6» [14], хотя и без года), а затем совсем чудные («Год 2000 апреля 43 числа», «Мартобря 86 числа» [15] и даже «Никакого числа. День был без числа» [16]). Интересно отметить ещё один любопытный момент: гоголевские «Записки сумасшедшего» были впервые опубликованы в 1835 году с подзаголовком «Клочки из записок сумасшедшего». В предисловии к лусиниевским «Запискам …» говорится: «Отобрав из дневника всё более или менее связное, я объединил это в одну книгу…» [17]. Таким образом, перед нами часть записок.

Попробуем теперь сопоставить образы главных героев Гоголя и Лу Синя.

Персонаж Лу Синя, как и герой гоголевского рассказа, принадлежит к сословию чиновников. Он отличается большой образованностью.

Как известно, Поприщина волнует позиция Англии, Франции и австрийского императора в вопросе о престолонаследии в Испании; перед его взором встаёт Италия, а по мере развития болезни рождается убеждение, «что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства» [18]; то есть он помнит о существовании других стран, но его знания поверхностны и фантастичны, что объясняется не только больным воображением, но и малой образованностью. Хотя герой Лу Синя и болен, но в бреду обнаруживает присущее образованному китайцу того времени отличное знание прошлого своей страны, не принимая во внимание существование других стран. Он вспоминает рассказ из древнего памятника «Гуань-цзы» о сановнике царства Ци времён Чунь-цю (VII – V вв. до н.э.) И Я, который сварил сына и преподнёс мясо князю Хуан-гуну, сокрушавшемуся, что никогда не пробовал мяса младенца. Он приводит две цитаты из старинной летописи «Цзочжуань» (IV в. до н.э.), первая из которых заставляет читателя воскресить в памяти события, когда столица царства Сун была осаждена войсками и её жители, спасаясь от голодной смерти, «обменивались детьми и съедали их» [19], а другая цитата напоминала, как сановник царства Цзинь Чжоу Чо сказал о двух пленных вражеских сановниках: «…я съем их мясо и буду спать на их шкуре» [20]. Приём цитации и реминисценции, традиционный для китайской литературы, позволил Лу Синю сделать доказательным страшное открытие героя рассказа: «Я понял, что живу в мире, где на протяжении четырёх тысяч лет едят людей» [21]. В книге по истории страны «не было дат, зато каждая страница изобиловала словами “гуманность”, “справедливость”, “мораль” и “добродетель” [22]. Уснуть я всё равно не мог и глубоко за полночь очень внимательно читал книгу, как вдруг увидел, что между строками вся она испещрена одним словом “людоедство”» [23].

В рассказе Лу Синя герой живёт в постоянном страхе за свою жизнь, всюду видит для себя опасность, и все окружающие кажутся ему жаждущими человеческого мяса. Как и Поприщин, он страшно одинок и не видит никого, кто бы отнёсся к нему с сочувствием и пониманием. Гоголевский персонаж ещё находит известное успокоение и утешение в иллюзиях – он надеется на благосклонность дочери директора; догадывается, что он не простой дворянин; наконец, убеждается, что он король Испании. Лусиниевский же герой остаётся наедине со страшной и жестокой толпой. Китайский писатель при передаче страха своего героя прибегает в духе гоголевской манеры (например, повести «Вий») к описанию аномалий во внешнем виде людей: «Толпа людей с оскаленными клыками громко хохотала» [24], «хохот людей с тёмными лицами и оскаленными клыками» [25], «тёмные лица с оскаленными клыками» [26].

Страх за свою жизнь не оставляет лусиниевского героя, но у него возникает и крепнет тревога за будущее всех, кто живёт с мыслью о людоедстве: «Хотят пожирать людей и сами боятся, как бы их не сожрали, с подозрением глядят друг на друга» [27]. И ему захотелось убедить окружающих: «Вы можете исправиться, так сделайте же это чистосердечно! Знайте, что в будущем на земном шаре не потерпят людоедов. Если же вы не исправитесь, вас самих съедят, всех, до последнего. Сколько бы вас ни народилось, вас уничтожат настоящие люди, так, как уничтожают охотники волков. Как уничтожают червей!» [28].

Воспроизводя душевное состояние сумасшедшего с помощью бессвязной речи, неожиданных скачков мысли, алогичности высказываний, рассказ Лу Синя обнаруживает определённую последовательность и даже логичность в раскрытии глубинного потока сознания героя: страх быть съеденным, ненависть к людоедам, утратившим в себе человеческое, желание вернуть им совесть, жажда видеть будущий мир избавленным от волчьих законов и горький и преисполненный надежды призыв: «Может, есть ещё дети, не евшие людей? Спасите детей!» [29]. Лу Синь не стал прибегать к нарушению объективной системы действия, что имело место в «Записках сумасшедшего» Гоголя. Его картина внешних событий и психологического состояния героя выполнена в более строгом духе, напоминая старинную манеру китайской монохронной живописи тушью. И эмоциональная окраска рассказа однотонна, в ней главенствует чувство страха и тревоги. Если Поприщин – «фигура не только драматическая, в нём сильны комические черты» [30], то герой Лу Синя трагичен, он во власти потрясшего его страшного открытия, и ничего больше в окружающем мире им не воспринимается.

Интересно сравнить образы собак у Гоголя и Лу Синя. Гоголь ввёл в повествование «переписку» двух собачек – милых, безобидных, претендующих на аристократичность, довольно смешных собачек Меджи и Фидель, обусловив тем самым и сильное пародийное начало в рассказе. В произведении китайского писателя присутствует собака со двора Чжао, которая предстаёт в больном воображении героя страшным олицетворением злобы и готовности наброситься на жертву. И когда автор после фразы «Снова лает собака со двора Чжао» [31] говорит: «Жестокость, как у льва, трусость, как у зайца, хитрость, как у лисицы» [32], то это суждение относится как к зверю, так и к людям. Для китайской старой прозы традиционен приём повторения, но Лу Синь не ограничивается этим и, как бы расширяя намеченный мотив, ставит образ собаки в один ряд с образами других зверей. «Помню, в книгах говорится, что существует такая тварь, гиена. Тварь мерзкая, особенно – глаза. Питается мертвечиной: мелко разгрызает и проглатывает даже самые большие кости. Подумать о ней – страшно. Гиена – из породы волков, а волки – из семейства собак. Третьего дня собака со двора Чжао взглянула на меня несколько раз – ясно, что и она с ними в заговоре» [33].

В Китае из произведений Гоголя была хорошо известна «Шинель». Это произведение было хорошо известно и Лу Синю. Оно упоминается, например, в письме Лу Синя Тай Цзинь-нуну (15 августа 1930 года) [34], в «Воспоминаниях о Вэй Су-юане» [35] (1934) [36].

Лу Синь осознавал сходство использованного им в «Подлинной истории А-Кью» [37] художественного метода с гоголевским обобщением, обладающим широчайшим социальным смыслом. «Н.В.Гоголь в своём “Ревизоре” [38] заставляет актёра бросить публике реплику: “Чему смеётесь? – Над собой смеётесь!..” Я прибегаю к такому же приёму, чтобы читатель не занимался догадками, кого ещё я имею в виду, не сваливал бы вину на другого, а обратился бы в постороннего наблюдателя и задумался – написал ли я это про него или про всех, и стал бы размышлять о своих поступках» [39].

Типологическая близость лусиниевского творчества к наследию к наследию Гоголя проявляется также в умении показать разобщённость людей, страшное одиночество и беспомощность маленького человека. «Судьба маленьких людей у Лу Синя воспринимается трагичнее ещё и потому, что, кроме автора и читателя, им почти никто не сочувствует… Ощущение безысходности у Лу Синя усугубляется также тем, что героя окружают не садисты, не подлецы, а обыкновенные люди. В большинстве произведений “Клича” (например в “Лекарстве”, “Кун Ицзи”, “Подлинной истории А-Кью”) мы видим как бы три плана: страдающего, его главных мучителей и тупо гогочущую толпу. Читатель понимает, что, если завтра кто-нибудь из этой толпы сам попадёт в беду, как Кун Ицзи или А-Кью, все остальные будут гоготать над ним…» [40].

Отношение к человеческой жизни, к смерти было для Лу Синя одним из важнейших критериев состояния общества, уровня духовной жизни страны. В этом также обнаруживается типологическая близость позиции китайского писателя к гоголевскому обострённому восприятию подобной проблематики. По наблюдению Ю.В.Манна, «Гоголь часто останавливается на описании того, как относятся к смерти персонажа другие (выделено автором цитируемого исследования – Е.С.). Реакция на смерть – повторяющийся момент в развитии гоголевских произведений» [41]. В сцене похорон Пискарёва («Невский проспект»), в описании ухода из жизни Акакия Акакиевича «разнообразные зарисовки, образы, детали накапливаются по одному признаку: полному отсутствию какого-либо участия или сострадания» [42]. В гоголевском духе завершается и повествование о безвинно казнённом А-Кью: в городе «все остались недовольны, считая, что расстрел не такое интересное зрелище, как отсечение головы. И потом, какой смешной смертник! Его так долго возили по улицам, а он не спел ни одной песни! [43] Зря за ним ходили, только время потеряли…» [44]. Аналогичная картина – в рассказе «Напоказ толпе» (1925, сборник «Блуждания»), в котором Лу Синь нарисовал картину «одной из лучших улиц в западной части города» [45]. Появление полицейского с осуждённым на смерть привлекло внимание зевак, но любопытство толпы какое-то сонное, равнодушное, безразличное к содеянному приговорённым к казни. «“В чём его преступление?..” – тихо спросил у лысого старика какой-то простой человек, видимо, рабочий. Все посмотрели удивлённо. Под его взглядом рабочий опустил глаза; когда же через минуту он их поднял, лысый всё ещё зло сверлил его глазами, да и другие люди, кажется, тоже сердито уставились на него» [46]. Созерцание человека, которого скоро казнят, прискучило толпе, и она с радостью устремилась к тому месту, где споткнулся и упал рикша. Человеческая жизнь, судьба ближнего совсем не волновала толпу. Лу Синь показывает, что вторая сценка вызвала даже большее оживление. «Седок по-прежнему сидел в коляске, рикша уже стоял на ногах, но всё ещё потирал колени. Окружавшие их пять – шесть человек, хихикая, смотрели на них» [47].

По письмам Лу Синя можно судить о том, какое живое участие принимал китайский писатель в издании гоголевских произведений. В письмах переводчику русской литературы Мын Ши-хуаню (4 декабря 1934 года [48]; 9 марта 1935 года [49]; 9 февраля 1935 года [50]; 18 февраля 1935 года [51]), соратнику Хуан Юаню (3 февраля 1935 года [52]) говорится о необходимости издания «Вечеров на хуторе близ Диканьки», «Миргорода», повестей и арабесок, пьес, «Мёртвых душ».

В 1934 году был издан подготовленный Ли Бин-чжи «Сборник произведений Гоголя», в который вошли переведённые с русского языка «Вий», «Нос», «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», «Женитьба» и «Игроки». На следующий год появился «Сборник повестей Гоголя», содержащий переводы Сяо Циньхуа.

В 1930-е Лу Синь сам взялся за перевод гоголевских произведений. В 1934 году он перевёл «Нос» [53]. 3 – 4 августа 1934 года им была переведена с японского статья Татэно Нобуюки «Воззрения Гоголя». Лу Синь подписал перевод гоголевской повести, появившейся в сентябрьском номере журнала «Переводная литература» за 1934, псевдонимом Сюй Ся, а статью – Дэн Данши, так как опасался преследований со стороны цензуры [54].

В начале 1935 года Лу Синь откликнулся на предложение Чжен Чжэньдо перевести «Мёртвые души» для издания «Сокровищница мировой литературы». К переводу он приступил 15 февраля 1935 года. Лу Синь переводил с немецкого, сверяя текст с двумя японскими переводами и сокращённым английским вариантом. К сожалению, Лу Синь не успел довести работу до конца – ему удалось перевести только первый том и три первые главы второго тома.

О работе над переводом Лу Синь писал Хуан Юаню (16 марта 1935 года [55], 22 мая 1935 года [56]), Ху Фыну (17 мая 1935 года, 28 июня 1935 года) [57], Мын Ши-хуаню (12 октября 1935 года) [58], писательнице Сяо Цзюнь (24 августа 1935 года) [59].

В письме Мын Ши-хуаню (20 октября 1935 года) Лу Синь пишет не только о «Мёртвых душах», но и даёт характеристику творчества и личности Гоголя: «…вчера закончил перевод вступительной статьи с немецкого издания, которая принадлежит Н.Котляревскому. <…> Как раз, когда я занимался переводом вступительной статьи Котляревского, в последнем номере журнала “Переводная литература” мне бросилось в глаза послесловие г-на Гэн Цзи-чжи [60], в котором он пишет, что г. Гоголь всю жизнь благоговел перед правительственными кругами. Однако у Котляревского сказано совсем не так. Он считает, что у Гоголя было предвзятое мнение, будто от степени поста, занимаемого тем или иным чиновником, зависит его моральный облик: чем выше пост, тем выше и добродетели, и этим объясняется, почему Гоголь только в исключительных случаях нападал на крупных чиновников. Я уверен в правоте этого высказывания г. Котляревского [61]. В качестве примера можно взять времена бывшей Цинской династии в Китае, когда рядовые люди сплошь да рядом были убеждены, что сановники, носящие звания учёных мужей – “цзиньши” и “ханьлинь”, в большинстве своём являются прекрасными людьми, причём без всякого намерения льстить им» [62].

Защищая Гоголя от чрезмерно строгой критики, Лу Синь в том же письме писал: «… тогдашняя обстановка ещё в большей степени затрудняла возможность опубликования каких-либо произведений, содержащих нападки на высшее начальство. Попробуйте вспомнить, каким был Гоголь перед смертью. Разве мог бы льстец так вести себя? Вот почему я очень огорчён критикой со стороны китайцев, которые зачастую бывают слишком суровы в своих суждениях. Для них следовало бы побольше переводить критической и биографической литературы других стран, чтобы они вчитывались в неё» [63]. Кроме того, китайский писатель напоминал об условиях, в которых писал Гоголь: «Гоголь, действительно, не был революционер, но подумайте о том времени, и станет ясно, что в этом нет ничего удивительного. Полицейский порядок в ту эпоху был так жесток, что ему трудно было о чём-нибудь говорить (малейший его намёк на царское правительство немедленно запрещался)» [64]. Правда, замечания Лу Синя излишне идеологичны – подобные оценки во многом продиктованы его левыми взглядами. Кроме того, Лу Синю, видимо, не было известно письмо Гоголя М.П.Погодину (1 февраля 1833 года): «Чем знатнее, чем выше класс, тем он глупее. Это вечная истина! А доказательство в наше время» [65].

После опубликования шести глав «Мёртвых душ» Лу Синь писал, что китайский читатель уже может составить представление о помещиках, выведенных Гоголем. Лу Синь на примере сцены встречи Чичикова с Ноздрёвым показывает, что трагическое зачастую проявляется в обычных ситуациях, а искусство писателя как раз заключается в способности увидеть глубинную суть характеров и поступков людей. Он признавал злободневность гоголевских произведений для современного Китая.

В ноябре 1935 года в Шанхае лусиниевский перевод первого тома «Мёртвых душ» был издан. В качестве предисловия предлагалась статья Н.А.Котляревского, в приложении давались: «Предисловие ко второму изданию первого тома “Мёртвые души”», «Заметки, относящиеся к 1-й части», «Окончание IX главы в переделанном виде», «Повесть о капитане Копейкине» (одна из первоначальных редакций и последняя редакция, разрешённая цензурой). Издание было снабжено иллюстрациями Табурина, сделанными к первым шести главам. Лу Синь вообще придавал большое значение иллюстрациям, полагая, что они способствуют не только большей популяризации русской классики, но и развитию изобразительного искусства Китая. В своём дневнике он записал, что 8 сентября 1935 года Хуан Юань принёс альбом «Сто иллюстраций к “Мёртвым душам”», выполненный А.А.Агиным. В апреле 1936 года альбом был издан шанхайским издательством «Культура и жизнь». В только что процитированном письме Мын Ши-хуаню Лу Синь пишет также о необходимости издать иллюстрированный том «Мёртвых душ» [66].

25 февраля 1936 года Лу Синь приступил к переводу на китайский язык второго тома «Мёртвых душ», который он считал неоконченным и не представляющим большого интереса». Перевод частями публиковался в журнале «Ивэнь».

В марте 1936 года на страницах «Ивэнь» писатель в своём послесловии к «Мёртвым душам» говорил, что во втором томе «положительные герои намного уступают отрицательным, для писателя-сатирика Гоголя создание первых было невыполнимой задачей» [67]. В мае Лу Синь развил эту тему («Ивэнь», 1936, № 2), он отмечает, что, например, образ Уленьки, в отличие от образа генерала Бетрищева, у Гоголя не вышел [68]. Причину уничтожения рукописи второго тома Лу Синь видел в недовольстве автора результатами своих творческих усилий (об этом шла речь в письме Цао Бо от 4 мая 1936 года) [69].

При работе над гоголевским текстом Лу Синь учитывал, что, как он пишет в своих заметках «О литературе», гоголевский «стиль отличается прямотой и ясностью, однако повсюду содержится обличение, которое следует осознавать» [70].

Заботясь о качестве своего перевода, Лу Синь писал Мын Ши-хуаню (8 сентября 1935 года), что необходимо «произвести сверку…текста с оригиналом и все неточности исправить» [71]. В письме Мын Ши-хуаню (22 января 1934 года) он говорил: «Ваше письмо получил. В тех местах, где Вы нашли расхождения между текстом и пояснениями к иллюстрациям “Мёртвых душ”, я исправил только одно слово – “почтмейстер”. Это – моя ошибка в переводе. В остальных двух случаях так дано в немецком переводе, поэтому я оставил как было, но к иллюстрациям добавил краткое пояснение» [72].

Лу Синь очень скромно оценивал свои переводы. Так, в письме Чжуан-изину (19 февраля 1936 года) Лу Синь «забраковывает» практически все свои многочисленные переводы, но остаётся довольным переводом «Мёртвых душ»: «Все мои сборники и переводы, за исключением “Вызова яшмы”, “Витязя Яноша” и “Мёртвых душ”, которые сравнительно сносны, уже устарели, потеряли свою остроту, некоторые не заслуживают внимания и их незачем читать» [73]. Китайские критики и читатели единодушно признают высокие художественные качества лусиниевских переводов. Так, известные литераторы Дин Лин и Цао Юй писали: «Перевод гоголевских “Мёртвых душ”, выполненный классиком китайской литературы Лу Синем, выдержал пятнадцать изданий, и спрос на эту книгу далеко не легко удовлетворить. Этот факт – яркое доказательство того, как любят Гоголя на нашей родине – в Китае» [74].

В Китае Лу Синя называли то «китайским Чеховым», то «китайским Горьким» [75]. Однако подчёркивалось и значение Лу Синя для китайской литературы, сходное со значением Гоголя для русской. Через несколько дней после его смерти Тун Хуа в «Сборнике памяти Лу Синя» писал: «Место Лу Синя в духовной жизни современного Китая сходно с ролью Гоголя в России XIX века. Гоголь – первый русский писатель, который так обострённо ощущал ответственность перед обществом; у нас таким был Лу Синь. Лишь с появлением “Шинели” Гоголя утвердилась русская проза XIX века, лишь сборник рассказов “Клич” Лу Синя положил начало современной китайской литературе» [76].

[1] Рехо К. Русская классика и японская литература. М.: Художественная литература, 1987. С. 5.

[2] Цитируется в: Семанов В.И. Иностранная литература в Китае на рубеже XIX – XX веков // Из истории литературных связей XIX века. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1962. С. 271.

[3] Шнейдер М.Е. Русская классика в Китае. Переводы. Оценки. Творческое усвоение. М.: Наука, 1977. С. 20.

[4] Аджимамудова В.С. Юй Да-фу и литературное общество «Творчество». М.: Наука, 1971. С. 160.

[5] Лу Синь. Собрание сочинений. В 4 т. Пер. с кит. Сост. Д.Л.Позднеева. Под общ. ред. В.С.Колоколова, К.М.Симонова, Н.Т.Федоренко. Редакторы перевода В.С.Колоколов, В.Н.Рогов. М.: Госполитиздат, 1954 – 1956. Т. 2. М., 1955. С. 123.

[6] Серебряков Е.А. Гоголь в Китае // Гоголь и мировая литература. Сб. ст. Отв. ред. Ю.В.Манн. М.: Наука, 1988. С. 226.

[7] Лу Синь. Повести. Рассказы. Перевод с китайского. Вступительная статья Л.Эйдлина. Составление и общая обработка тома Н.Федоренко. М.: Художественная литература, 1971. (Серия «БВЛ»). С. 35.

[8] Позднеева Л.Д. Публицистика Лу Синя // Лу Синь. Собрание сочинений в 4 т. М., 1954 – 1956. Пер. с кит. Сост. Д.Л.Позднеева. Под общ. ред. В.С.Колоколова, К.М.Симонова, Н.Т.Федоренко. Редакторы перевода В.С.Колоколов, Н.В.Рогов. Т. 2. М.: Госполитиздат, 1955. С. 403 – 417.

[9] Первоначально С.Л.Тихвинский перевёл название этого рассказа как «Дневник сумасшедшего», но позже сам переправил его на «Записки …». Этот же вариант перевода употребляется и в научной литературе, посвящённой Лу Синю. Поэтому мы сочли уместным придерживаться именно второго варианта перевода.

[10] Серебряков Е.А. Указ. соч. С.226.

[11] Кулешов В.И. История русской литературы XIX века. М.: Академический Проект, Трикста, 2004. С. 286.

[12] Петров В.В. Лу Синь. Очерк жизни и творчества. М.: Госполитиздат, 1960. С. 151.

[13] Лу Синь. Собрание сочинений. … Т. 1. М., 1954. С. 62.

[14] Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. В 14 т. Т. 3. Повести. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1938. С. 196, 197.

[15] Там же. С. 207, 208.

[16] Там же. С. 210.

[17] Лу Синь. Собрание сочинений. …Т. 1. М., 1954. С. 61.

[18] Гоголь Н.В Указ. соч. С. 211 – 212.

[19] Лу Синь. Указ. соч. С. 67.

[20] Там же.

[21] Там же. С. 73.

[22] Основные понятия морально-этического учения Конфуция.

[23] Лу Синь. Указ. соч. С. 64 – 65.

[24] Там же. С. 63.

[25] Там же. С. 64.

[26] Там же. С. 71.

[27] Там же. С. 69.

[28] Там же. С. 72.

[29] Там же. С. 73. По мнению исследователей, анализировавших концовку рассказа, такой финал сходен с гоголевской концовкой (Серебряков Е.А. Указ. соч. С. 227), в которой сквозь бред Поприщина вдруг прорывается мысль о враждебности мира, мольба о помощи: «Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучают они его! прижми ко груди своей бедного сироту! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своём бедном дитятке!» (Гоголь Н.В. Указ. соч. С.214). Однако исследователи отмечали и другое влияние – Л.Андреева, чьи произведения Лу Синь стал переводить первым в Китае (в число первых переводов входили «Ложь» и «Молчание») (Эйдлин Л. О сюжетной прозе Лу Синя // Лу Синь. Повести. Рассказы. Перевод с китайского. Вступительная статья Л.Эйдлина. Составление и общая обработка тома Н.Федоренко. М.: Художественная литература, 1971. («БВЛ»). С. 6). «Спасите меня! Спасите!» – кричит герой рассказа Л.Андреева «Ложь» (1900) (Андреев Л. Собрание сочинений. В 6 т. Т. 1. Рассказы. 1898 – 1903. М.: Художественная литература, 1990. С. 276). «В этом замечании (Л.Эйдлина – Е.С.) – ещё одно подтверждение исключительной роли русской классики в становлении новой китайской литературы. Тем более что лусиниевский призыв “Спасите детей!” сродни и мысли Ф.М.Достоевского: “ – Не стоит высшая гармония слезинки хотя бы одного только замученного ребёнка” (так исступлённо утверждал Иван Карамазов)» (Шнейдер М.Е. Указ. соч. С. 174). На наш взгляд, правомерно говорить о целом пучке перекличек с русской классикой.

[30] Храпченко М.Б. Собрание сочинений. М., 1980. Т. 1. С. 265.

[31] Лу Синь. Указ. соч. С. 67.

[32] Там же.

[33] Там же. С. 68.

[34] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 109.

[35] Вэй Су-юань – один из соратников Лу Синя, принимавших участие в обществе «Без названия», в частности выполнивший перевод на китайский «Шинели».

[36] Лу Синь. Указ. соч. Т. 3. М., 1955. С. 133, 134.

[37] К слову заметим, что В.М.Алексеев, изучая творчество Лу Синя, высказал мысль, что изображение китайского босяка в его повести «Подлинная история А-Кью» – результат влияния Горького (Алексеев В.М. Горький в Китае // М.Горький и страны зарубежного Востока. М.: Наука, 1968. С. 39). Кроме того, проводятся параллели также и с Л.Андреевым. Лу Синь, изображая А-Кью, так и не смог доискаться до его фамилии и установить подлинный иероглиф его имени. «Как родился, никто по отчеству … не называл», – жалобно восклицает Гараська из андреевского рассказа «Баргамот и Гараська» (1898) (Шнейдер М.Е. Указ. соч. С. 175).

[38] В дневнике Лу Синя сохранилась запись от 3 ноября 1935 года о том, как он вместе с женой присутствовал на шанхайском спектакле – постановке «Ревизора».

[39] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. М., 1956. С. 28 – 29.

[40] Семанов В.И. Лу Синь и его предшественники. М.: Наука, 1967. С. 105 – 106.

[41] Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. Вариации к теме. М.: Наука, 1996. С. 31.

[42] Там же. С. 33.

[43] В Китае приговорённые к смерти перед казнью пели песни, чтобы показать своё мужество.

[44] Лу Синь. Указ. соч. Т. 1. М., 1954. С. 182.

[45] Там же. С. 349.

[46] Там же. С. 351.

[47] Там же. С. 354.

[48] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 213 – 214.

[49] Цитируется в: Серебряков Е.А. Указ соч. С. 227.

[50] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 26.

[51] Там же. С. 217.

[52] Там же. С. 207.

[53] Следует особо отметить тот факт, что в 1922 году Лу Синь перевёл новеллу Акутагавы Рюноскэ «Нос», отмеченную влиянием Гоголя. Сюжет рассказа японского писателя взят из сборника «Кондзяку моногатари» («Стародавние истории») (XII в.), где содержится анекдот о буддийском монахе Дзэнти в сане найгу, которому чрезвычайно длинный нос причиняет много хлопот и мучений. Акутагава вспомнил забавный рассказ из старинной книги, вероятно, прочитав повесть Гоголя «Нос», которая произвела на него глубокое впечатление. Рассказ Акутагавы связан с гоголевской повестью – прежде всего в изображении психологии героя, его переживаний из-за своенравного носа. Этой точки зрения придерживаются и К.Рехо (Указ. соч. С. 295), и В.С.Гривнин (Гривнин В.С. Акутагава Рюноскэ: Жизнь. Творчество. Идеи. М.: Издательство Московского университета, 1980. С. 39). И «Нос» Акутагавы, и «Записки сумасшедшего» Лу Синя созданы в русле национальной традиции, встретившейся с традицией, идущей от Гоголя.

[54] Лу Синь говорит об этом в письме Хуан Юаню (14 августа 1934 года) (Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 206).

[55] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 209.

[56] Цитируется в: Серебряков Е.А. Указ. соч. С. 250.

[57] Цитируется в: Серебряков Е.А. Указ. соч. С. 250.

[58] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 219.

[59] Цитируется в: Серебряков Е.А. Указ. соч. С. 250/.

[60] Гэн Цзи-чжи – известный переводчик русской литературы.

[61] Лу Синь солидаризовался с мнением Котляревского и в письме Сяо Цзюнь от 29 октября 1935 года.

[62] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 220 – 221.

[63] Там же.

[64] Цитируется в: Серебряков Е.А. Указ. соч. С. 255.

[65] Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений. В 14 т. Т. 10. Письма. 1820 – 1835. М.: Издательство Академии Наук СССР, 1940. С. 255.

[66] Там же.

[67] Цитируется в: Серебряков Е.А. Указ. соч. С. 254.

[68] Там же.

[69] Там же. С. 254 – 255.

[70] Там же. С. 251.

[71] Там же.

[72] Лу Синь. Указ. соч. Т. 4. С. 221.

[73] Там же. С. 223.

[74] Дин Лин, Цао Юй. Пятнадцать изданий «Мёртвых душ» (Гоголь в Китае) // Комсомольская правда. 1959. 6 марта.

[75] Шнейдер М.Е. Указ. соч. С. 182.

[76] Цитируется в: Серебряков Е.А. С. 256.



Все статьи автора «Екатерина Суровцева»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: