Историки, изучавшие падение монархии в 1917г., всегда рассматривали бунт петроградского гарнизона, присоединившегося к городскому протестному движению, как одно из ключевых звеньев в смене политического режима в стране. Однако при достаточно единодушной интегральной оценке этого события исследователи резко расходятся в интерпретации поведения солдатской массы. Так, В.П. Булдаков указал на теснейшую связь солдатского бунта с социально-бытовыми условиями военной службы. Для вчерашних крестьян исполнение воинского долга было сродни полузабытой помещичьей барщине или отработкам. А введение сухого закона во время мировой войны и соответственно запрет пьяной гульбы на проводах солдат – новобранцев способствовали их еще большему отчуждению от системы. Поэтому вместе со снижением норм суточного потребления в армии в конце декабря 1916 г. и падением доверия к власти к этому моменту «хлебные» женские бунты в Петрограде в феврале 1917 г. легко увлекли за собой озлобленную солдатскую массу. 1.
Японский исследователь Ц. Хасегава предположил, что в революционизации солдат большую роль сыграла управленческая бездарность, нераспорядительность военных и гражданских властей столицы, нежели изначальная жажда влиться в митингующую городскую толпу.2 С точки зрения И.Л. Архипова, революционному брожению петроградского гарнизона способствовала чрезвычайно высокая плотность размещения людей: в некоторых ротах числилось свыше 1000 бойцов. Скучающие и раздраженные, они представляли собой благодатную среду для антиправительственной агитации.3 Не лишенные оснований, эти наблюдения все же не проясняют вопроса о побудительных мотивах перехода солдат на сторону восставших горожан и о механизме самого превращения вооруженной опоры правящего режима в его дестабилизирующую силу.
Пожалуй, единственным исследователем, проанализировавшим такое превращение, стал английский историк Т. Ашворт – автор статьи с характерным названием «Солдаты не крестьяне: моральные основания февральской революции 1917 г.». Построенная на основе социологии формальных организаций, теорий социального обмена и социальной солидарности, концепция Ашворта акцентирует внимание на солидаристских установках, управлявших поступками солдат. Автор отмечает, что именно военное товарищество служило главной опорной схемой поведения солдат, сбитых с толку петроградской заварухой. В свою очередь важную роль в усвоении этой схемы сыграла позиционная окопная война, по ходу которой солдаты учились проявлять повышенную чуткость к миролюбивым жестам неприятельской стороны и отвечать в той же плоскости4. Отработанная на основе оборонительной контр-культуры техника коллективного действия и определила стиль поведения петроградских военнослужащих не как разрозненных индивидов, а как членов ассоциированных групп. При этом лидерские позиции в них принадлежали ветеранскому меньшинству численностью примерно в 30 тыс. человек. Как и во время окопного сидения, в феврале нижние чины, направляемые ветеранами, стреляли поверх голов противника! Вразрез с марксистским взглядом на солдат как на переодетых в шинель крестьян, автор считает, что их поведение в гораздо большей степени было обусловлено военным этосом, нежели ценностями гражданских групп. В этом отношении, как подчеркивает историк, Февральская революция была заряжена не столько фактором накопившихся социальных противоречий, сколько фактором особых отношений внутри военного сообщества.5
Однако и эта версия, хорошо разъясняя клише социального действия, которому следовали инициаторы солдатского бунта, не отвечает на вопрос о том, почему же на четвертый день городских беспорядков солдатская масса вышла из повиновения и ударилась в вольный разгул.
Представляется, что поиски ответа должны вестись в плоскости этиологии насилия. В этой связи большое значение имеет закономерность вскрытая, канадским социальным психологом А. Рапопортом: сформированная неблагоприятной обстановкой склонность к агрессии индивидов, стремящихся к определенной цели, многократно возрастает при возникновении фрустрирующего фактора, в особенности, если такой фактор появляется в момент, близкий к овладению предметом желаний.6. Исторический опыт петроградского гарнизона в полной мере подтверждает этот вывод.
Вероятность солдатской «бузы» при малейшем колебании сложившейся в столице ситуации понимали и в духе наивного психологизма интерпретировали некоторые из офицеров. Вот что буквально со слов одного из них записал член Прогрессивного блока В.В. Шульгин, остановившийся как-то понаблюдать за учениями солдат: «Вы не смотрите на то, что на каждой площади и улице они «печатают» на снегу. С этой стороны за них взялись. Но этим их не переделаешь. Вы знаете, что это за публика? Это маменькины сынки! Это все те, кто бесконечно уклонялся под разными предлогами от мобилизации. Им все равно, лишь бы не идти на войну. А, кроме того, и объективные причины есть для неудовольствия. Люди страшно скучены. Койки помещаются в три ряда, одна над другой, как в вагоне третьего класса. Чуть что – они взбунтуются. Вот помяните мое слово».7
И все–таки, недовольный условиями проживания в казармах и муштрой воинский контингент был готов терпеть лишения и дальше. Главное, что, безусловно, удерживало его от протеста и перевешивало все видимые неудобства, это – пребывание в столице. Оно рассматривалось под углом зрения неофициальной брони, освобождающей от отправки на театр боевых действий. Однако ощущение безопасности, успевшее глубоко прорасти в сознании питерских «служивых», было подорвано сообщениями, поступившими с конференции представителей стран Антанты, проходившей в ноябре 1916 г. в Шантийи, а затем – в Петрограде. (Напомним, что Петроградская конференция завершилась 21 февраля 1917 г.) На очередь дня командованием была поставлена задача проведения кампании 1917 г. «с наивысшим напряжением и с применением всех наличных средств».8 Как всегда, России отводилась роль главного поставщика «пушечного мяса». Отсюда вытекала и необходимость срочного пополнения фронтовых группировок, так как предполагаемое наступление русских войск должно было начаться между 1 апреля и 1 мая 9. Тревожные слухи, нарушившие покой петроградского гарнизона, как раз и стали тем фрустрирующим фактором, который сформировал его агрессивные установки.
На этом фоне быстро созрела психологическая готовность гарнизона к сбрасыванию с себя оков дисциплинарных ограничений и к включению в анархическую вольницу. Однако эта готовность еще удерживалась от выплескивания наружу за счет сохранения привычного распорядка городской жизни и монотонности ежедневных занятий казарменных обитателей. (Не случайно, стороннему наблюдателю они напоминали заводных кукол, «приглаживающих снег деревянными, автоматическими движениями»).10
Высвобождающим стимулом, или канальным фактором для разрядки накопленной агрессии в таких обстоятельствах, как подчеркивает американский психолог Д. Майерс, становятся скандирующие выкрики толпы, бросание камней, пение хором и прочие внешние раздражители11. В контексте интересующей нас феномена следует полагать, что расторможению агрессивных реакций солдат как раз и послужили митинговые страсти, закипавшие на улицах и площадях Петрограда. Шумные манифестации сыграли роль спускового крючка, бросившего военнослужащих на штурм действующего порядка.
Однако влияние городских событий не сводилось только к механическому подталкиванию собственно солдатского возмущения. Толпа демонстрантов задала и изначального форму протеста солдат, отринувших деспотичный армейский порядок одновременно с отказом выполнять приказы командования по подавлению городских беспорядков. Образно говоря, протестные выступления горожан выполнили роль ледокола, прорубившего просеку в ледяных торосах официального режима и встроившего в нее петроградский гарнизон.
И все же, несмотря на прямую зависимость восстания нижних чинов от городских волнений, мы не можем сделать вывода об идейной близости или даже классовом сотрудничестве военных и рабочих. Увлеченное ритмикой и напором городских волнений, солдатское движение было подчинено собственной логике. В первую очередь в нем усматривается стремление к яростному высвобождению из-под прессинга военной машины, олицетворявшейся в командирах и военачальниках и других субъектах власти. Во вторую – стремление обеспечить свои корпоративные интересы, что побуждало солдатскую массу держаться обособленно и вести свою отдельную войну. Восстановим фактологию солдатского движения.
26 февраля 4-я рота Павловского полка, выведенная командирами против неспокойного гражданского населения, отказалась занять место в оцеплении и открыла огонь по конной полиции. 27 февраля отложение войсковых частей от военного командования стало уже поистине массовым явлением. Утром восстала учебная команда Волынского полка. Вскоре к ней присоединились рота запасного батальона Преображенского полка, 6-й запасной саперный батальон, а затем и остальные роты преображенцев. Вслед затем поднялся и Литовский полк. Протестные действия солдат сопровождались убийствами офицеров: в Волынском полку - штабс-капитана Лошкевича, в Литовском – двух офицеров. В Главном артиллерийском управлении, куда двинулись мятежные части, – заведующий складом генерал Матусов и начальник арсенала.12 К середине дня к зданию Таврического дворца явилось 25 тыс. солдат вместе со студентами Военно-медицинской академии для того, чтобы выяснить отношение Государственной думы к разгоравшейся революции. Около двух часов дня войска взяли под свою охрану выходы, телефоны и телеграф Таврического, а преображенцы заняли караульное помещение дворца.13 К концу дня численность революционного войска достигла 67 тыс. человек. По свидетельству А.Ф. Керенского, к исходу 27 февраля вся столица находилась во власти восставших войск.14 Как вспоминал впоследствии другой крупный деятель Февраля П.Н. Милюков, «Таврический дворец превратился в укрепленный лагерь. Солдаты привезли с собой ящики пулеметных лент, ручных гранат; кажется, даже втащили и пушку».15.
28 февраля к думскому центру начали подтягиваться и прочие соединения: лейб-гренадеры, 9-й запасной кавалерийский полк, Михайловское артиллерийское училище. К этому времени преображенцы, находившиеся в авангарде восстания, успели посадить под арест своих офицеров.16 Вечером 28 февраля в Петроград стали прибывать и воинские части, расположенные в окрестностях, так что в общей сложности счет перешедших на революционные позиции солдат измерялся 127 тыс. человек.
1 марта к ним примкнули Гвардейский экипаж, артиллеристы, пиротехники, минная подрывная рота Николаевской Военной академии, нижние чины жандармского дивизиона и второй Балтийский флотский экипаж. Прибывшие из Кронштадта матросы перед этим расправились с контр-адмиралом Р.Н. Виреном и несколькими старшими офицерами. А вооруженные силы революции увеличились до 170 тыс. человек. К ночи 2 марта произошла и смена караула у Таврического дворца: место преображенцев заняли волынцы, которые расположились снаружи по периметру здания с пулеметами и артиллерией. 17
Несмотря на стремительную концентрацию вокруг штаба революции в Таврическом, никакого политического самоопределения и тем более желания поступить под управление новообразованных органов революционной власти военнослужащие не выказывали. Напротив, за их поведениям отчетливо усматривалось стремление явочным порядком утвердить свое революционное солдатское право. Так, невзирая на призывы думцев к взбунтовавшимся солдатам вернуться под начало своих офицеров, те предпочитали с ними «разбираться» по-своему. Например, освобожденные по настоянию Временного комитета Государственной думы офицеры – преображенцы снова попали под арест, едва только переступили порог казармы. Представителям Временного комитета и Военной комиссии приходилось объезжать казармы и уговаривать солдат отпустить своих плененных командиров.18. Проблема восстановления офицерской власти уже в первые дни революции обострилась до такой степени, что Военная комиссия была вынуждена созвать на совещание 1 и 2 марта всех офицеров, находившихся в столице, для обсуждения мер по восстановлению военной дисциплины. 19
Предметом отдельной озабоченности новоявленных лидеров государства становились самочинные погромы правительственных зданий, обыски, аресты и реквизиции, производимые солдатами. Некоторые из эпизодов этого самоуправства были чреваты международными скандалами. 28 февраля на имя председателя Государственной Думы поступил письменный протест испанского посла. Ранним утром вооруженные солдаты ворвались в здание посольства и в поисках укрывающихся здесь российских граждан перевернули вверх дном весь первый этаж: не обнаружив никого из «врагов народа», ретировались, пообещав, однако, скоро вернуться для осмотра второго и третьего этажей.20 В тот же день было штурмом взято Николаевское кавалерийское училище, из которого было изъято все имеющееся в наличии оружие. Объектом нападения стал и Мариинский дворец, где располагался Совет министров. Некоторые из находившихся там членов старого правительства были схвачены, а остальные во главе с премьером Н.Д. Голицыным спешно переместились в здание Адмиралтейства. Однако и здесь они не нашли убежища, так как местная охрана из 800 штыков исчезла в неизвестном направлении.21 В течение 28 февраля и 1 марта в Таврический дворец доставлялись захваченные солдатами бывшие министры, полицейские чины и даже политики правого думского крыла. В числе прочих были привезены митрополит Петроградский и Ладожский Питирим и бывший военный министр генерал В.А. Сухомлинов, которого солдаты заставили снять с себя погоны.22.
Несмотря на отчаянные попытки новых руководителей страны остановить солдатское буйство и взять под свой контроль операции по экспроприации неугодных лиц, дело не налаживалось. Ни образованная в ночь с 27 на 28 февраля Военная комиссия Временного комитета, ни выдвинутые на улицы военные патрули, ни организующаяся городская милиция не владели ситуацией. Солдатский карающий меч обрушивался направо и налево, порой вслепую выбирая очередные жертвы. Около трех часов дня 28 февраля Государственная дума была обстреляна пулеметами из здания, расположенного напротив. 14 полицейских были расстреляны в близлежащем переулке. А около 6 часов утра 2 марта автомобиль председателя Военной комиссии А.И. Гучкова был обстрелян измайловцами, при этом смертельное ранение получил сидевший рядом с ним князь Вяземский. 23
Солдатские бесчинства обрели грозный размах и неукротимость по двум причинам. Первая была заключена в массовости, которая неизбежно снижает уровень личной ответственности каждого из действующих индивидов и открывает простор для проявлений особой жестокости. Вторая причина крылась в особом типе конфликта, затянувшем солдат, - злокачественном и деструктивном. Такой конфликт децентрализован, то есть, не сосредоточен на вопросах чести, репутации, имиджа и распределения ресурсов власти; по целям и мотивации он слабо рефлексируется участниками, которые «вовлечены в паутину защитных и наступательных маневров».24 Ввиду того поиск компромиссных решений на рациональной основе крайне затруднен.
Очевидно, именно в разрезе этой мало доступной регуляции конфликта на основе взаимных уступок и соглашений сторон и следует осмысливать конечный выход Февральской революции, реализовавшийся в специфической системе властных отношений и приказе №1. Общая растерянность либерального и революционно-демократического лагерей перед натиском необузданных солдатских порывов обусловила их неорганический консенсус. Он отразился в создании политического двоевластия, поддерживаемого с помощью координационных комиссий и некоторых других общих институций. Так, например, почти одновременно с Временным комитетом Государственной думы была образована Военная комиссия, объявленная штабом революционной армии. В нее вошли как деятели право-либерального, так и левого крыла в лице некоторых членов Совета рабочих депутатов. Примечательно, что в быстро дифференцировавшейся Военной комиссии возник даже автомобильный отдел, ведавший нарядами всех конфискованных солдатами грузовых и легковых автомобилей. 25
Наглядным примером прямого воздействия солдатской вакханалии на организационные решения творцов Февраля служила инициатива А.Ф. Керенского по институционализации контактов между правыми и левыми. Именно Керенский, которому пришлось увещевать стекавшуюся к Таврическому военно-революционную орду, раньше других осознал необходимость создания единого фронта для борьбы с неуправляемым солдатским движением. Эта идея, как признавался он сам, «словно вспышка молнии», озарила его бессонной ночью 1 марта, а наутро он убеждал товарищей по Совету делегировать его в правительство на правах представителя от бесцензовой демократии.26 Невзирая на то, что левые изначально были против кооптации своих коллег в состав буржуазного правительства, это предложение было встречено с пониманием.27 В своих воспоминаниях П.Н. Милюков также указывал на несвободу правых и левых, оказавшихся в положении осадных сидельцев Таврического дворца, и общую встревоженность непредсказуемым поведением людей с ружьем как на весомую психологическую предпосылку их взаимного соглашения по поводу принципов политической деятельности. 28
Эти принципы были изложены в «Декларации Временного правительства», подготовленной 2 марта и опубликованной 3 марта. Данный документ отражал пусть не очень прочный, однако, тактически необходимый компромисс, заключенный в целях самозащиты от дальнейшей эскалации насилия со стороны социальных низов и прежде всего солдатских масс. Так, по настоянию правых из окончательного текста Декларации был изъят пункт о выборности офицеров, а в пункт о распространении на солдат гражданских свобод было добавлено уточнение: «в пределах, допускаемых военно-техническими условиями». В свою очередь по желанию левых было включено заявление о неразоружении и невыводе из Петрограда «воинских частей, принимавших участие в революционных событиях». 29
Оформление этих принципов и взаимное признание двух органов революционной власти, совокупно отражавших самый широкий спектр социальных сил и политических течений, как бы воздвигали гигантский свинцовый саркофаг над ядерным реактором низового, солдатского беспредела. Новооформленная политическая и правовая надстройка снимала с солдат присягу прежней власти и выдавала им отпущение всех совершенных «грехов». Кроме того, она обеспечивала рациональным обоснованием нерациональный взрыв разрушительных инстинктов, потрясавший город в течение нескольких дней. Она же превращала расхристанную военщину в вооруженную опору нового строя, революцией «мобилизованную и призванную». А самое главное - сцепление двух центров силы создавало впечатление единого ансамбля репрезентативной власти и лишало всякого оправдания дальнейшие бесчинства.
По-видимому, в том же ключе – поиска организационного противовеса и способов структурирования солдатской отвязанной активности – должна быть рассмотрена и история приказа №1. Как известно, на его базе в армии вводились солдатские комитеты и выборы в Советы рабочих и солдатских депутатов. Оружие поступало в ведение комитетов. Отменялось вставание во фронт, отдание чести, титулование офицеров, их обращение к солдатам на «ты». 30 Идейно подготовленный конференциями социалистических партий – Циммервальдовской 1915 г. и Кинтальской 1916 г. – он был составлен 1 марта и обнародован 2 марта, иными словами в те дни, когда на карту была поставлена судьба новорожденных органов революционной власти. А.А. Искендеров обратил внимание на хронологическое совпадение двух фактов – составления приказа №1 и приближения к Петрограду карательного отряда под командованием генерала Н.И. Иванова.31 На основе этой логики рассуждений приказ №1 представляется мерой, намеченной испуганными деятелями революции для срыва карательной акции. Однако, с нашей точки зрения, задачи приказа, равно как и круг его потенциальных авторов, были много шире тех, которые с ним традиционно связываются.
Согласно общепринятой версии, документ был выработан комиссией солдат, которой руководил меньшевик, член Исполкома Петросовета Н.Д. Соколов.32 Вместе с тем представители левого фланга революционного движения отрицали этот факт.33 А.Ф. Керенский упоминал анонимную группу. Именно она якобы с неким своекорыстным расчетом составила и разослала приказ, предназначавшийся только для столичного гарнизона, по всем воюющим фронтам.34 По- видимому, сложность определения авторства, равно как и конкретного обстоятельства, обусловившего его появление на свет, не случайны. Единственно возможная тактика действий для всех политических сил, оказавшихся заложниками бесшабашного солдатского разгула, заключалась в осторожной попытке сбить его амплитуду и сузить ареал распространения. Собственно на эту самую задачу – первичного упорядочения неупорядоченного военного насилия и был ориентирован приказ. Самого пристального внимания заслуживает тот факт, что идея использования комитетов для направления в более или менее безопасное русло солдатского ажиотажа была апробирована еще до 1 марта 1917 г. Похожие органы уже действовали на кораблях черноморского флота и в отдельных воинских частях Северного фронта. Еще до того, как комитетская демократия вышла на всероссийский уровень, ее опытный образец уже был внедрен командующим 6-й армией, действовавшей на Румынском фронте, генералом А.А. Цуриковым в подчиненных ему воинских подразделениях. Локальный эксперимент дал вполне удовлетворительный результат: созданные с согласия военного начальства комитеты позволили предотвратить распад армии на данном участке боевых действий. 35
В опровержение довольно устойчивого представления о приказе №1 как о продукте коварного изобретательства «левых» следует заметить, что в стиле, сообразном с его буквой и духом, действовали и «правые». Назначенный 27 февраля Временным комитетом военный комендант Петрограда полковник Б.А. Энгельгардт утром 1 марта от своего имени издал приказ, который запрещал офицерам изымать оружие у солдат, а офицерам, уличенным в таких акциях, угрожал смертной казнью36. Короче говоря, и военный уполномоченный правых политических сил был более всего озабочен тем, чтобы не спровоцировать новую вспышку солдатских безобразий. Теми же соображениями был продиктован отказ Энгельгардта 1 марта от издания каких- либо собственных распоряжений по петроградскому гарнизону. Все организационные и дисциплинарные решения он передавал на усмотрение военного министра, готовящегося вступить в должность.37. Стремление к умиротворению агрессивного солдатского большинства пронизывало и текст первого официального заявления Временного правительства. Подготовивший его авторский «коллектив» из представителей Временного комитета и Совета намеренно уклонился от декларирования своего отношения к войне, продемонстрировав еще раз категорическое нежелание играть с огнем солдатского мятежа.38 Таким образом, пресловутый приказ №1 в конкретных условиях конца февраля – начала марта играл на руку абсолютному большинству политических деятелей складывающегося режима.
Суммируя все перипетии Февральской революции, необходимо еще раз подчеркнуть сильное прямое давление, которое оказало на ее исход бурное пробуждение армии. Вырвавшийся из казарм монстр солдатского мятежа на террористической основе принудил к капитуляции полномочных представителей старой власти в Петрограде и продиктовал ряд условий публичным политикам. Под действием военно-анархической угрозы совершилось форсированное становление новых органов революционной власти, а лидеры разных лагерей проявили гораздо большую склонность к компромиссу, чем это, в принципе, допускали их идеологические разногласия. В экстремальной обстановке по инициативе революционной демократии и с согласия либеральной демократии были приняты конъюнктурные решения, касавшиеся устройства политии и армии. Разрядив в краткосрочной перспективе социальную и политическую напряженность, в долгосрочной они создали препятствия для стабилизации политической обстановки и закрепления итогов демократических преобразований.
1 Булдаков В.П. Истоки и последствия солдатского бунта: к вопросу о психологии «человека с ружьем». // 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. Под ред. П.В. Волобуева. М., 1997. С. 208- 211;
Он же. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 2010. С. 56, 63.
2 Хасегава Ц. Февральская революция: консенсус свидетелей? //1917 год в судьбах России и мира. С. 100.
3 Архипов И.Л. Российская политическая элита в феврале 1917: психология надежды и отчаяния. СПб., 2000. С.86.
4.Aschworth T. Soldiers not Peasants:The Moral Basis of the February Revolution of 1917. || Sociology. The Journal of British Sociological Association. Vol. 5. 1999. №3. P. 463.
5 Ibid. P. 469.
6 Rapoport A. Approaches to the Study of Conflict. N.Y.,1989.
7 Шульгин В. Последний очевидец. Мемуары. Очерки. Сны. М., 2002. С. 421.
8 Мировые войны ХХ в. Кн. 1. Первая мировая война. Исторический очерк. М., 2002. С. 202-203.
9 Там же. С. 203.
10 Шульгин В. Указ. соч. С. 421.
11 Росс Л. Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии. М., 1999.
С. 100.
12 Февральская революция 1917. Сб. документов и материалов. Под ред. А.Д. Степанского. М., 1996. С. 111.
13 Там же. С. 112.
14 Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте. Мемуары. М., 1993. С. 139.
15 Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. С.455.
16 Февральская революция 1917. С. 121.
17 Там же, С. 139.
18 Там же, С. 121.
19 Там же. С. 123.
20 Там же. С. 121.
21 Там же. С. 122.
22 Там же, С. 122,130.
23 Там же. С. 135.
24 Дейч М. Шикман С.Ш. Конфликт: социально- психологическая перспектива. // Политическая психология: современные проблемы и подходы. М., 1988. С. 11-12.
25 Февральская революция 1917. С. 118.
26 Керенский А.Ф. Указ. соч. С.145.
27 Там же. С. 146.
28 Милюков П.Н. Указ. соч. С. 462.
29 Керенский А.Ф. Указ соч. С. 147.
30 Старцев В.И. Внутренняя политика Временного правительства. Л., 1980. С. 69-70.
31 Искендеров А.А. Закат империи. М., 2001. С. 583
32 Старцев В.И. Указ. соч. С. 69.
33 Там же. С. 70.
34 Керенский А.Ф. Указ. соч. С. С. 142.
35 Там же. С. 143.
36 Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль-сентябрь1917 г. М., 1991. С. 344; Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 142.
37 Керенский А.Ф. Указ. соч. С. 142.
38 Февральская революция 1917. С. 139-140.