В настоящее время одними из самых передовых теорий являются активистско-деятельностные, или теории structure-agency. Это теория структурации Э. Гидденса, практики Н. Мозелиса и морфогенеза М. С. Арчер в Великобритании, теория габитуса П. Бурдье и условно акторно-сетевая Б. Латура во Франции, теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса в Германии, культуральная социология Дж. Александера и условно фрейм-анализ И. Гофмана в США.

Некоторые трудности могут возникнуть при необходимости перевода термина «agency» с английского на русский язык, который в тех теориях является одним из ключевых. У этого слова нет общепринятого перевода, его часто переводят как «агент», «агентность», «агенство», «агентивность», «действие», «действенность», «деятельность». [См. так же Кравченко С. А., 2011] Из-за этого постоянно есть риск спутать «agency» с «agent», «action», «activity». При столкновении с некоторыми из теорий на английском языке это станет особо принципиально, как, например, с теорией морфогенеза М. С. Арчер. Интересно отметить, что «action» и «agency» этимологически происходят от одного корня [Online], но в современном английском языке разводятся.

Прежде всего, «agent» не значит «деятель». Слово «агент» (от лат. «agens» – «действующее») пришло в социальные науки из естественных: «в физике и химии употребляется в том же смысле, как „сила”». Это «нечто, внутреннее существо чего хотя неизвестно, но должно быть принимаемо за причину известных явлений». Например, причина испарения – агент тепла, колебание маятника – агент тяжести, агентом являются тепло или катализаторы в химических реакциях. [Брокгауз Ф. А., Ефрон И. А., 1890: 139] Так же и агент в социальных науках – это то, что меняет конфигурации структуры. Соответственно, «agency» – это то, носителем чего является «agent».

Из изданий на английском языке следует, что «action» более соответствует русскому «действие» в том смысле, как о действии писал М. Вебер, «agency» чаще рассматривается в связи со «structure» и употребляется в контексте, когда речь идёт о действии, независящим от принуждения внешней среды (соответственно, действие, зависимое от structure – под принуждением). [См. напр., ArcherM. S., 2000; CallinicosA., 1988; FuchsA., 2001; WangY., 2008] Переводные словари с английского языка тоже приводят к такому выводу. [Аберкромби Н., 2004: 109-110, 121-122] На русском языке проблеме интеграции structure и agency посвящено несколько обзорных материалов. [См. Ритцер Дж., 2002: 446-482]

Важно отметить, что «action» (действия) не может быть много или мало, а вот «agency» может быть больше или меньше, и оно измеряется. «Agency» видно в языке [MouzelisN., 2008: 28] – оно может измеряться в дискурс-анализе в транзитивности, номинализациях, модальностях [См., напр. Филлипс Л. Дж., Йоргенсен М. В., 2008]. При измерении agency на языковом эмпирическом материале, Мозелис Н. призывает разграничивать дискурсивное и недискурсивное, различать то, что  сказано, и то, что сделано. [MouzelisN., 2008: 28-32] Сказанное может, как соответствовать, так и не соответствовать сделанному. Ч. Лонг и С. Хилтин предлагают психологическими тестами измерять agency по таким параметрам, как самоэффективность, локус контроля, персональный контроль, мастерство, компетентность в процессе принятия решений (planfulcompetence), опустошение эго и самоконтроль. [LongCh., HiltinS., 2009]

Англоязычные исследователи указывают на то, что «они [структура и agency – А. К.] отражают категории переменных, не сами категории. Солидной научно-исследовательской работе необходимо пойти дальше и указать, какие конкретные переменные представляют структуру и какие переменные представляют agency. Более того, чаще всего […] будут использоваться структурные или акторные (actor-based) переменные без использования понятий „структура” или „agency”». [Интервью, 2013: 82] В этой связи можно приводить примеры того, в чём реализуется «agency». Например, у П. Л. Лаврова оно реализуется в способности личности критически мылить и творить прогресс, изменяя тем самым общественные формы. Или, например, Г. Элдер и С. Хилтин рассматривают четыре типа «agency»: экзистенциальный («дорефлективная способность бросить вызов социальному диктату, фундаментальный элемент „свободной воли”»), прагматичный («способность к инновациям, когда оказываются неудовлетворительными рутинные правила»), идентичность («способность действовать в пределах социально предписанных ролевых ожиданий») и жизненный курс («ретроспективный анализ решений, сделанных в точках поворота и переходах»). [ElderG. H., HiltinS., 2007]

«Agency» можно было бы соотнести с человеческим свойством, вызывающим способность осознанно воздействовать на окружающий мир, быть независимым от окружающего мира; эта категория ближе к русскому «деятельность», чем «действие» [См. Новая, 2010] и похожа на категорию «воля к власти» философа Ф. Ницше.

Н. Мозелис называет в качестве предшественников подхода structure-agency таких фигур, как Г. Спенсер, Э. Дюркгейм, М. Вебер, К. Маркс, Т. Парсонс,  Р. Дарендорф, Дж. Ст. Милль, акцентирующую на agency «интерпретативную микросоциологию» – символический интеракционизм и этнометодологию, теории рационального выбора, институционализм и структурализм М. Фуко. К подходу structure-agency он относит культуральную социологию Дж. Александера и теорию габитуса П.Бурдье. [MouzelisN., 2008: 1-40]

Проблема structure и agency исследовалась задолго до Э. Гидденса, но в иных реализациях. По нашему мнению, именно на русских примерах лучше было бы объяснить, что такое structure и agency. Наиболее удачными иллюстрациями оказываются цитаты из русской социологии и социальной философии XIX в. и дискуссии о роли личности в истории. Вопрос structure-agency может быть истолкован как продолжение дискуссии о роли личности («agency») или законов истории, законов развития («structure») в общественном развитии.

Русские социологи XIX в. в силу своего социального положения, создавали теории, в которых искали прогресс, попытки уйти от несовершенств жизни тех времён, которые беспокоили российский народ в целом и интеллигенцию в частности. Русские социологи были знакомы с новейшими достижениями социальных наук мира того времени, в России которых критиковались зарубежные теории тех времён, на основании критики и в условиях высокой организации науки возникали оригинальные теории. [См. Развитие, 2004] Оригинальными для тех времён теориями, которые близки к подходу structure-agency, являются теории из направлений, обозначаемые в истории русской социологии как «субъективизм» и «психологизм».

Показательна цитата Н. К. Михайловского: «Пусть […] великий человек есть даже просто нуль или самое большее бессознательное орудие осуществления высших и общих исторических законов; пусть его деятельность должна изучаться с точки зрения этих общих законов; но кроме них существуют же какие-нибудь частные законы отношений между великим человеком и движущейся за ним массой» [Михайловский Н. К., 1998: 6] (выделено мной – А. К.). В вышеприведённой цитате – «человек и его деятельность» – это близкое к «agency», «высшие и общие исторические законы» – к «structure». В этой теории признаётся взаимозависимость по модели «structure↔agency».

Так же, на других примерах можно ту же самую проблему увидеть у П. Л. Лаврова. Он пишет о «критически мыслящих личностях» («agency») и «социальных формах» («structure»). Социальные формы формируются критически мыслящими личностями, творящими прогресс. Но и эти же социальные формы ограничивают жизнь людей, человек находится всегда в их рамках («structure↔agency»). [Лавров П. Л., 1965а, 1965б, 1965в]

Активистская социология С. Н. Южакова [Южаков С. Н., 2008], так же, является, по сути, теорией structure-agency, в его учении «структура» называется «факторами социальной эволюции», а «agency» реализуется в «деятельности»[1]. Н. К. Орлова иллюстрирует этот аспект его теории на схеме («культура» – часть «факторов социальной эволюции», соответствует марксовым «средствам производства», «продукты» – результат человеческой деятельности): [Орлова Н. К., 2008: 17]

Если искать некоторые аналогии с современной терминологией, то «структура» здесь реализована в «культуре», «agency» в «активности». Взаимодействие «индивидуальности» и «культуры» представляют собой взаимодействие индивидов и социальных образований, что у Д. Локвуда называлось «социальным» и «системным» уровнями.

Так же, заметна в этой связи социологическая теория прогресса и теория личности Н. И. Кареева. [Кареев Н. И., 1914, 2010] У него «structure» и «agency» выглядело как «культурная» и «прагматическая стороны истории». Подход Г. В. Плеханова [Плеханов Г. В., 2010: 330-367, 528-535] считают противоположным кареевскому в том смысле, что если Н. И. Кареев более считал личность двигателем истории («structure←agency»), то по Г. В. Плеханову, личность действует только в условиях тех или иных ситуаций («structure»), которые её принуждают что-то делать («agency») («structure→agency»).

Не можем не выразить сожаление тому факту, что в современном дискурсе русские социологи часто искажаются, им приписывают мысли, которые они не высказывали, вроде консерватизма, охранительства, православности и т. п. Однако, прочтение их трудов показало сильное сходство с теориями 1980-х – 2000-х гг., от которых в современной социологии идёт отсчёт. Сходство не может не позволить интегрировать эти подходы, пусть и созданные разными людьми в разных странах и в разные исторические эпохи. Одновременно, такое сходство позволяет думать о возможной целесообразности применять русские теории XIX в. для эмпирических исследований современных проблем. Ведь, раз теории структурации, практик, фреймов, морфогенеза считаются одними из самых современных в том смысле, что по ним можно исследовать современные проблемы, и раз с ними схожи теории XIX в., почему бы не дать русской социологии второе прочтение, поставив их на повестку дня при исследовании тех проблем, на которые они могли бы дать ответ? Но, при этом, следует продолжать осваивать современную зарубежную социологию.

Все статьи автора «Кучинов Артемий Михайлович»