Публикация подготовлена в рамках поддержанного РГНФ научного проекта № 14-01-00349.

Ряженье является одной из универсальных форм обрядового поведения и отмечает почти все основные праздничные циклы русского народного календаря. Общим чертам русских ряжений посвящена монография Л.М. Ивлевой [1]. Как и другие элементы обрядности, маскирование включает не только общеславянские и русские, но и межрегиональные, региональные и локальные элементы, выявление и анализ которых не менее важны для выяснения исторического развития явления. В этом ракурсе о традициях масленичного ряженья в Новгородской губернии конца XIX – I трети XX в. и пойдет речь в данной статье.

Масленичное ряженье, по замечанию В.Я. Проппа и В.К. Соколовой, является более бедным по сравнению со святочным аналогом [2, с.145; 3, с.49]. При этом исследовательница замечает, что этот элемент масленичной обрядности в XX столетии расширил сферу своего влияния [3, с.49-50], что предполагает еще меньшее значение масленичного ряженья в прошлом.

Подобная характеристика верна прежде всего по отношению к классическим «святочным» формам ряженья, связанным с хождением в Масленицу «окрутников», «нарядников», «кудес» и др. Действительно, во многих местностях Новгородской губ. говорят об отсутствии традиции масленичного ряжения: «нарядниками [ходили] только в Рождество на третий вечер», «на Масленую не наряжались» [4, Т.2. л.27об.-28, 31-31об.], «снарядников не было», «срядники нарядятся да придут… – это на святки», «ряженых не было», «самокруток не было» [5, Т.1. л. 26об.-27, 33-34, 46-47] «нарядников не было», «ряженых не было» [6, Т.1.л.30; Т.2.л.3,12,40об.], «рядих не было» и т.д. [6, Т.3. л.16, 29об.].

Часть сравнительно немногочисленных примеров ряженья в масленичную неделю в новгородском регионе была почти идентична святочным персонажам: «Вырядчики тоже ходили, выряжались всяким этым, вот [как на] святках-то всякие ходили по избам, так же [было]» [7], «наряжались и пожилые, веселые бабы – гармонь играет, да пляшут» [5, Т.1. л.34об.-35], «была такая женщина – Денисова Екатерина – сетями обвернется и ходит; и еще – Анюта Комина. И на лошади ездили, и так ходили» [5, Т.1. л.5], «и обрядники ходили как побирахи – торбы по бокам – и милостыню просили» [8, Т.2. л.12].

Близость масленичного ряженья святочному, конечно, не означает того, что оно было перенесено со Святок, как думали некоторые ученые и на что обращала внимание Л.М. Ивлева, т.к. переодевание присутствовало там изначально [1, с.108, 120]. Но, вероятно В.Я. Пропп и В.К. Соколова всё же правы в том, что некоторые идентичные святочным масленичные персонажи (например, цыганки, солдаты, барыни и т.п.) действительно могли быть перенесены со Святок на масленичное пространство [2, с.145; 3, с.49-50].

Идентичность в костюмах не говорит полной схожести обычаев ряженья на этих праздниках. Л.М. Ивлева указывает, что в отличие от «ночного» святочного ряженья, для масленичных окрутников характерно дневное время хождения и приуроченность главным образом к последнему дню масленичной недели [1, с.102, 108]. Добавим, что в отличие от святочной традиции, где ряженые делали представления в домах, в Масленицу они действовали главным образом на уличном, открытом пространстве. Кроме того, в роли масленичных ряженых чаще выступала не молодежь, а взрослые и пожилые люди.

Отчасти различалась и публика, на которую были направлены действия святочных и масленичных ряженых. Если действия святочных ряженых были направлены на «посиделочную» аудиторию (главным образом как развлечение и игра с эротическим подтекстом) и на всех домохозяев (в основе магический ритуал), то на Масленицу подобное ряженье ориентировалось на дома с молодоженами, что является отличительной особенностью последней. Примером таких форм является обычай хождения в Боровичском у. ряженых женщин цыганками и, возможно, другими персонажами, по домам с молодоженами, где они плясали («попляшут, да пошутят») и получали за это угощение («поднесут кому рюмочку, кому пивца») [5, Т.1. л.37].

Затем, в целом масленичное ряженье отличалось от святочного сравнительно бедным ассортиментом и более узкой специализацией. Если на Святках мы повсеместно видим множество равноценных антропоморфных и зооморфных ряженых персонажей [2, с.130-145; 1, с.81-101], то основным традиционным персонажем масленичного ряженья во многих регионах Европейской России и Сибири, как указывает В.К. Соколова, выступает образ уходящей зимы (старого года, Масленицы) в виде наряженных лошади и кучера в санях (нередко и всадника), представляемых с атрибутами старости, увядания, выполненных в гипертрофированном, вызывающем смех виде. Обычно этот образ создавали с помощью необычных атрибутов, странной запряжки и транспорта или старой лошади (клячи), рваной упряжи, старых дровней, старых людей, находящихся в санях [3, с.28-30].

Говоря об этом способе персонификации Масленицы, В.К. Соколова и Л.М. Ивлева акцентируют внимание на ряженом человеке [3, с.30-34; 1, с.102-103]. На мой взгляд, не меньшее значение в этом масленичном обычае играла и лошадь, без которой ряженье теряет масленичный облик. Более того, лошадь как важный персонаж ряженья присутствует на Святках и других праздниках русского народного календаря [2, с.81-160; 1, с.78-230; 9, с.198-200]. Разница между ними состоит в том, что в Святки обычно использовали лошадь-куклу, представляемую ряжеными, а в Масленицу лошадь была настоящей.

Новгородские материалы по масленичному ряженью с лошадью имеют различные варианты.

В южной части Демянского у. зафиксирован случай введения лошади в дом: «А там ходили ряженые – там, где катались в этой деревне. Там была такая женщина Катя, такой чудик, то… нарядится, то обвязала лошадь соломой и эту лошадь завела в дом. Смешила народ» [7]. Подобный вариант масленичного ряженья в новгородском регионе является эпизодическим. Сходный обычай, но на Святках, зафиксирован в Валдайском и Кирилловском уездах. В первом случае это была ряженая лошадь, во втором – без атрибутов ряженья [10, л.46; 11, с.231]. Не наряжали лошадь при вводе в дом и во время свадьбы в Демянском и Старорусском уездах [12, Т.1.л.11об.; 13, с.30].

Святочной, свадебной и праздничной (во время местных, т.н. «пивных» праздников), а не масленичной традицией являлся и обычай вождение живой лошади по домам в Вологодской, Вятской и Костромской губ. [11, с.209, 231].

Наиболее логичным объяснением ввода лошади в дом во время Масленицы в Демянском регионе является предположение о расширении таким образом пространства святочной и свадебной традиции. Однако оно может быть верным только при условии, что и в эпоху Московской Руси, т.е. до переноса даты Нового года Петром I, мы имеем такую же картину бытования обычая. К сожалению, у нас нет таких данных, поэтому лучше воздержаться от конкретизации первоначальной зоны возникновения обычая и дальнейших векторов его распространения.

Более распространенной (но также не сплошной, как в Святки, а очаговой) в Новгородской губ. была традиция катаний в Масленицу на наряженной «для смеха» лошади, запряженной в сани.

Для этого на лошадиные ноги во многих районах надевали старые порты: «помню, шутили: конь запряжен в дровни и одет в штаны» [14, л.12], «моя мама веников навешает на лошадь, и подштанники оденет – и катала ребятишек по деревне», «у нас была такая Никитиха: веников навяжет на лошадь, штаны оденет на передние ноги» [15, Т.1. л.35-35об., 42об.], «коню надевали штаны на передние ноги, попона одета, колокольчики к уздечки, и катаются по деревне. [Так] городецкие приезжали» [8, Т.10. л.35об.], «нарядят [бабы] лошадь в штаны, когда провожали Маслену, все четыре ноги. Такую тихую лошадь возьмут. Сряжены сидят – одна правит, а друга[я] кнутом стегает. Тихую [лошадь] выберут, чтоб ребятищки сзади бежали. Сами оденутся: выворотят пальтушки шубные, да рушникам обернутся. Зайдут к кому: пирогов им дадут» [5, Т.1. л.31об.], «на ноги лошадям надевали шаровары» [16, с.343].

В другом варианте лошадь обували: «мой деверь – у него маленький мерин был, он веники попарно навяжет – [как] «борки» (бубенцы – М.В.), лапти привязал – в лаптях лошадь», «ездили [на катанье] в Масленцу [и видели]: один мужик всяких бубенчиков повесит, и лошадь в чуни обует – и катает всех» [5, Т.1. л.34об.-35, 37].

В некоторых случаях (юг Демянского у.) в масленичных действиях с наряженной лошадью явно просматривается «святочный» сценарий: «обували лапти на лошадь и водили по деревне… Коня в лаптях могли в шутку продавать…» [17, л.201)].

Сходные обычаи ряженья лошади существовали и в ряде соседних регионов: Псковской губ. [18, с.244], в Пермской губ. [19, с.224], а также некоторых районах Сибири [3, с.30].

Важным материалом для масленичного ряженья в ряде районов (Демянский, Боровичский уезды) выступала солома: «лошадей, сбрую на них и себя обвязывали соломенными вязками…» [16, с.343], «обвязала лошадь соломой…» [7].

В разных частях губернии (Новгородский, Тихвинский, Демянский уезды) некоторые домохозяева или старик-весельчак запрягали лошадь не в обычные дровни, а в корыто [12, Т.2. л.1; 20, Т.2. л.4], «желоб» для кормления скота или в «подсанки» для вывоза леса, привязывая их к веревочным гужам или оглоблям и разъезжали на них по деревне. В одних случаях такой шутник сидел в корыте или подсанках, в других – верхом на лошади [12, Т.2. л.3]. Для усиления смеховой ситуации к шлее, оглоблям (при дужной запряжке – к дуге) привязывались веники, гремевшие при езде [21, Т.1. л.16]. В Боровичском уезде встречались случаи катаний позади лошади стоя на лыжах, держась за веревочные постромки. [21, Т.2. л.2; 13, с.35-36].

В с.Оскуй Новгородского у. на «подсанках» катались «старик Фрол со старухой», при этом старик держал в руке помело. Особенностью этого варианта обычая было магическое представление о том, что катаются «на длинный лен» [13, с.35-36; 20, Т.1. л.11об.].

Магия плодородия в катаниях ряженых на Масленице хорошо прослеживается и в Старорусском уезде: «а пораньше наряжали лошадь: ноги опутают тряпкам до колен, и к дуге [тряпки]. Вот на этой-то лошади и катались ребятишки и кричали: «Долгой лён! Долгой лён!». Другой старик кричит: «Мою-то лошадку возьмите, покатайтесь, покричите: «Долгой лён!»» [8, Т.2. л.12-12об.].

В отдельных селениях Демянского у. (д.Великий Заход) магическую функцию «на долгий лен» имело и простое хождение ряженых: «бабы нарядятся и идут из одного конца деревни в другой. [Говорили]: «Идем в ваш край, чтобы лен длинный вырос»» [12, Т.2. л.4об.].

Катание ряженых на лошади в корыте (в ряде случаев поставленном на сани) применялось и в юго-западных районах (Гдовском, Лужском у.) Санкт-Петербургской губ. [18, с.52; 22, л.156] и центральных районах Псковской губ. [23, с.27], Вологодской губ. [24, с.43-44].

Нечто похожее совершалось и женщинами. Только в отличие от мужчин они запрягали лошадь не в корыто или «желоб», а в дровни. В Боровичском у. для такого действия подбирали смирную лошадь, которая тихо ходит. Обычно лошадь и упряжь они убирали разноцветными тряпочками и ленточками, рядились и сами. К дуге и оглоблям привязывали один-два веника. Распевая песни, катались по окрестным деревням. При этом одна из женщин нередко садилась верхом на лошадь (Старорусский, Демянский, Боровичский уезды). При этом в Боровичском уезде она сидела задом наперед, держась за хвост лошади [21, Т.2. л.15об.]. В Демянском уезде сидящая на дровнях женщина играла на гармони, а сидящая верхом кричала: «Невеста едет! (или: «Зять на длины!») и распевала песни [12, Т.2. л.3; 13, с.36]. Сходным образом вели себя ряженые женщины («в двоих или троих, завесой завернутся…») в Старорусском уезде: «кума сядет на коня в раскорячку и песни поет; вожжи были, она сидела там для смеха» [25, Т.1.л.11об.].

Катание женщин задом наперед на лошади фиксируется в Вологодской губ. [24, с.41].

В некоторых селениях лошадь и упряжь были обычными для праздничного катанья и основную нагрузку выполняли ряженые, в роли которых выступали зрелые люди, часто пожилые женщины. Вероятно, многочисленные упоминания о ряженых-женщинах характерны именно для XX в., когда в результате двух мировых войн была выбита значительная часть мужского взрослого населения.

В Боровичском у. «на последний день ряженые катаются: ребятишек посадят [и ездят]. Ряженые – токо чтоб посмеяться: и бороды привяжут, и на дугу, и на хвосту сделают [ленточки], и гриву [украсят]» [5, Т.1. л.22].

Сходная традиция зафиксирована на юго-западе Демянского у. (Велильская вол.): «в Масленицу нарядятся: старуха Дунька такая старая. У меня тетя у попа в Холме жила – [у нее] салфетка красивая была – покроем ее, тряпками обвешаем – это знаешь как интересно, ой лихонько. Сажали в санки, я ее и везу на коне Ваське. [Она] пела Масленицу: «Масленица дорогая, блинов масленых не едали…». Говорили, надо покатать, чтоб лен родился – ну и лен был на славу – вот стоишь, вот под грудь» [4, Т.1. л.37-37об.].

Очевидно, что основная новгородская масленичная традиция ряженья связана с переодеванием зрелых и пожилых людей, в отличие от молодежных святочных ряжений. Главными образами были изображения стариков, старости, что воспринималось как завершение зимы, наступление Великого поста, а в некоторых случаях – «молодоженов». Подобная ситуация характерна и для соседних с Новгородской губернией территорий: Псковской [18, с.424, 613; 23, с.27, 203], Санкт-Петербургской[18, с.52], Вологодской губ. [24, с.43-44], отчасти Пермской губ. [19, с.244-245].

Также следует указать на серьезные отличия масленичного ряженья Северо-Западного региона России от центрально-поволжских, южнорусских регионов, южного Приуралья и ряда районов Сибири, где отмечается практически полный «святочный» ассортимент ряженых [3, с.49; 19, с.220-224; 26, с.52].

Затем, на Северо-Западе встречаются различные варианты масленичного ряженья путем раздевания и демонстрации голого тела. Как и в случае с другими видами ряженья, частота употребления их на Масленицу уступала святочным [9, с.211; 27, с.248-249]. Таким был обычай ряженья «бочкай» в д.Назимово Торопецкого у. Псковской губ., состоящий в том, что раздетого догола «шутного» мужчину ставили на сани, привязывали, и в таком виде (он «калотитца и дражить») везли по деревне, предлагая нацедить «пива» из этой «бочки» [23, с.203]. В приграничной с Новгородским уездом д.Заупора Лужского у. Санкт-Петербургской губ. это был ряженый всадник без одежды: «катались: кто верхом – голый, это Бирюк (Архипов Николай), без седла» [15, Т.2. л.2об.]. Вполне возможно, что подобные подражания встречались и в соседних деревнях Новгородской губернии.

Помимо Северо-Западного региона, сюжет масленичного ряженья путем демонстрации голого тела эпизодически встречается на Европейском Севере (Онежский у. Архангельской губ.) и нередко в Сибири [3, с. 29, 31]. В отличие от демонстрации старости и увядания в лохмотьях, здесь доминирует эротический подтекст и одновременно акт-заклинание против злых сил [28, с.101-102].

Особенно интересны в этом плане материалы по Онежскому у., где с ряженого персонажа, находившегося на лодке, снимали штаны и мазали суриком, т.е. красной краской всю задницу [3, с.29]. Данный сюжет идентичен святочной эротической сценке «солнышко», «солнце казать», «межевая яма», демонстрируемой на новгородских молодежных посиделках: парни предлагали девушкам посмотреть «солнце», «межевую яму», которые показывал старик или мальчик на печи, спускавший штаны и демонстрировавший задницу [29, л.173; 30, л.51, 75]. Вероятно, данное действие семантически сходно с применявшимся женщинами при посадке капусты актом-оберегом против колдунов – оголением задницы против тех, кто оказывался поблизости от капустной грядки [29, л.44; 31, Т.1. л.13-13об.].

Часто атрибуты масленичного ряжения во многих районах (Новгородский, Тихвинский, Демянский уезды) сводились к одним веникам, которые привязывались к оглоблям, шлее, дуге, иногда даже к конскому хвосту. Они гремели при езде («лоскотали»), т.е. представляли по сути масленичный вариант-пародию на звучание бубенцов [13, с.35; 12, Т.1. л.2об-3,11об,16об.-17; 21, Т.2. л.7об.].

Веники использовались в масленичном ряжении и других регионов: Ярославской, Пермской губ., местами в Сибири [3, с.29-30; 19, с.223].

В ряде случаев смеховая ситуация создавалась необычностью самого действия. В некоторых селениях Боровичского и Устюженского уездов пожилые женщины, глядя на катающуюся молодежь, вывозили ручные санки и для шутки тоже начинали «катание»: одна садилась в них, а другая везла ее. В Демянском у. вместо санок использовалось корыто и, кроме того, женщины выходили ряжеными [13, с.37]. Сведения о подобных катаниях в корыте имеются по Псковской губ. [23, с.27].

В некоторых местах мы видим ряженых, имитирующих боронование и сев, процесс ткачества и др. [32].

В ряде мест ритуально-смеховой обряд проводов масленицы и встречи поста переходил на первый день Великого поста – «Чистый понедельник». Так, в Череповецком уезде Новгородской губ. (это называлось обычаем «вытирания мутовки») в этот день одетые в костюмы «посмешней» девушки запрягали самую дряхлую лошадь, на сани ставили квашню с мутовкой, к оглоблям привязывали грязные полотенца или тряпки – «вытирать мутовку». В таком виде – «с блинами» – они разъезжали по деревне, вызывая общий смех и шутки [33, л.22].

В северо-восточной части Новгородского у. (Грузинская вол.) ряжение с лошадью в Чистый понедельник выглядело так: «в понедельник берут… соломенную ставню, мочалой все переверчено (для закрывания окон от холода – М.В.), с оглоблями соединяют, запрягают лошадь и ездют по деревне: один сидит, правит вожжами, а другой – дорогу разметает, а третий собирает у кого что есть – пиво, водка (как угощение), чтоб ничего праздничного не оставалось» [34, Т.1. л.22].

Случаи ряжения в Чистый понедельник отмечаются и в соседней Вологодской губ. [24, с.43-44].

Сходные и несколько отличные сценки масленичного ряженья (с самоваром и угощением чаем, «пиво цедить», имитацией пахоты сохой и др.) встречаются и в других регионах Северо-Запада России, в частности Гдовском у. Санкт-Петербургской губ. [18, с.52], Торопецком у. Псковской губ. [23, с.203].

Нельзя согласиться с тезисом, высказанном рядом исследователей, что роль главного ряженого в Масленице «исполнял какой-либо крестьянин, специально выбранный для этого обществом» и «участие в обряде не унижало, а даже возвышало» [3, с. 31; 35, с.335]. На самом деле, ряжеными среди пожилых крестьян выступали самые веселые, артистические натуры, а не самые уважаемые (напр., старосты и другие выборные лица, состоятельные крестьяне) члены общин: отсюда и наименование их «чудными» или «разбитными». В силу своего характера они «самовыдвигались» на выполнение этой роли или шли на это ради «даровой» выпивки. Смешливость, шутовство, хотя и привлекали к себе всеобщее внимание, имели в иерархии православного общества низкий статус [36, с.10-19]. Причиной завышенной оценки учеными статуса ряженого является приписывание этим персонажам исключительно магической (обрядовой, жреческой) функции, что не отвечает действительности. В реальности обрядовая функция, по крайней мере на протяжении последних столетий, сочетается с развлекательной, игровой, профанической, что и приводит к обозначению таких самодеятельных артистов «чудными», «потешными» и др.

Что касается масленичной куклы/чучела, в которой В.К. Соколова видит прототип живого ряженого, то подавляющее большинство новгородских информантов отрицают присутствие на масленичной неделе этого атрибута: «чучело, куклу – не делали», «чучела, куклы – не было», «чучело, куклу – не помню», «чучело не делали», «чучело у нас только на огороды ставили», «чучело – это только на огороде» [5, Т.1. л.33, 34об.-35, 37, 46; Т.2. л.11об., 15об., 47; 6, Т.1. л.30; Т.3. л.16, 29об.; 8, Т.6. л.25].

В некоторых случаях мы имеем сомнительные данные об этом атрибуте, что является следствием неопытности и предвзятости собирателей [37]. Лишь в отдельных селениях Боровичского, Демянского и Устюженского уездов этот атрибут присутствовал при катании ряженых.

В частности, о нем рассказывают старожилы юго-западной части (Перелучская вол.) Боровичского у.: «старухи нарядятся, лошадь дадут им, бантов навяжут (и ко хвосту, и к гривы), нарядятся посмешнее – и катаются по деревням. А на лошадь поставим пук с соломы, верьхом на седелке – соломенную бабу – и как голову сделаем, тряпкой обвяжешь. Покатаются, потом солому положишь – солома ведь всегда надо» [5, Т.1. л.19].

Сходная картина дается по юго-западу Демянского у. (Велильская вол.): «делали куклу: сделают солому, шапку сделают, нос, руки сделают с пинжака, ноги с соломы и штаны [оденут], сажают на лошадь, а в дровнях народ – и ездили по деревне. Куклу делали, [если] мужчина – «Касатик», если женщина – Софья Никитична (что она сохла). Чево докатаются, она и ростреплется. [На Масленицу] собирали солому, веники – и куклу сюда – и сжигали» [4, Т.1. л.33об.-34].

Особняком стоит описание женского чучела-куклы на юге Устюженского у. (д. Даниловское Никифоровской вол.), приводимое вологодскими исследователями: «Чучело сделают, повезут вдоль деревни взад-вперёд… А потом где-нибудь у етой теплины (костра – М.В.) или поближе к деревне ево сожгут – из соломы сноп, дак долго ли. Ну, народ-то бежит-то гледеть-то, как ёна выряжёна: кофта какая-нибудь одета – сноп дак. Юбка – [чтобы] там не видать на коле – ткнута. Голова какая-нибудь привязана, накутана» [38]. К сожалению, информация страдает некоторой неясностью (где сжигалась), неполнотой (где находилась при перевозке) и не подтверждена другими информантами.

Данные факты вместе с вышесказанным свидетельствуют о том, что в новгородском регионе существовала устойчивая очаговая традиция масленичного ряжения в виде конной запряжки с санями и возницами (возможно, иногда и просто всадник на лошади) как элемента катаний на лошадях, имитирующая образ уходящей зимы и наступающего Великого поста (ср. образы этого же поста в Западной Европе [39]), с атрибутами старости, увядания (даже в образах «молодых»), подаваемыми в стиле народной смеховой культуры.

Эпизодически встречающиеся материалы по масленичным куклам отражают особый вариант этого масленичного атрибута (на коне, небольшого размера, слабо оформленные фигуры разного пола, имеющие вспомогательное значение) и хорошо вписывающийся в вышеназванную новгородскую традицию. Образ этой куклы разительно отличается от «центрально-поволжской» масленичной кукольной традиции, где присутствует одетая в сарафан женская и большая по размерам фигура, которую возят на санях, которую затем разрывают, хоронят или сжигают как самостоятельный символ Масленицы [3, с.24-29; 40, с.45-56].

Устюженский вариант, судя по описанию, лучше согласуется с «центрально-поволжской» масленичной кукольной традицией и если он действительно существовал, мог быть занесен из смежных районов Тверской или Ярославской губ.

Отметим, что сходный вывод о том, что сведения о масленичных ряженых в регионе «устойчиво связаны с катаниями», делают и авторы исследования псковского праздничного календаря [18, с.52]. Причем в д. Гоголево Холмского у. зафиксированы сведения о соломенной кукле, которую также усаживали верхом на лошадь [23, с.28].

Как показывают материалы, образ ряженого человека в санях или верхом на лошади (вариант: без саней) охватывает не только Северо-Западный регион, но и более восточные территории Европейской России и Сибири. Правда, здесь наряду с ним широко представлено, а в ряде поволжских регионов доминирует, женское чучело на санях [3, с.25-27, 29-30; 1, с.102-103; 41, с.217-218].

В Новгородской и соседних северо-западных губерниях почти не встречается распространенный в ряде районов Европейской России и в Сибири обычай изготовления особого масленичного поезда с ряжеными, описываемого многими дореволюционными и советскими исследователями, в котором ощущается явное влияние западноевропейского карнавала [42, с.401; 43, с.43; 3, с.29-34; 19, с.230]. В этой связи трудно согласиться с позицией Л.М. Ивлевой, считающей более близким аналогом употреблявшейся в таком масленичном поезде лодки не привнесенный в Россию западно-европейский «carrus navalis», а древневосточный «корабль Исиды» [1, с.103]. Если следовать логике исследователей-семиотиков, самой близкой для нас будет погребальная ладья Древней Руси, а не древневосточный аналог.

Подобный карнавальный вариант масленичного поезда активно использовался с петровской эпохи как центральный элемент праздника-маскарада, организуемого для царского двора, когда использовавшиеся сани связывались вместе, имитируя корабль или на сани устанавливалось судно с помостом или мачтой с площадкой-марсом для ряженого [3, с.29, 32-34].

Наиболее приближенным к классическому варианту и единственным случаем подобного рода в Новгородской губ. является сообщение корреспондента Тенишевского бюро 1898 г. из Льзичской вол. Боровичского у., в котором сообщается, что лет 10-12 назад «мужики и молодые парни устраивали на дровнях балаган, покрытый рогозами и половиками… Посредине балагана ставили жердь, конец которой выставлялся на 1¾ или 2 аршина, на этот конец надевалось колесо, а на него сажали женскую куклу (Широкая Масленица), а чтобы она не валилась, привязывали к жерди. Лошадей запрягали гуськом в две, иногда три пары. На переднюю лошадь сажали мальчика, садились в закрытый балаган и разъезжали по деревне, при этом колотили в доску, заслонку, колокол и бубен» [16, с.343]. Исчезновение без видимых причин такого поезда еще в 1880-х гг. дает основания полагать, что этот образ был занесен сюда кем-то из крестьян-отходников или из барской усадьбы.

Явно заимствованным из столичной карнавальной культуры элементом является зафиксированный в Старорусском у. случай запрягания в хозяйственные санки свиньи: «А то свинья запряжон: санки, запряжон свинья и ездят. Это для смеху» [8, Т.11. л.38об.].

Еще один вариант с намеком на карнавальную форму – с использованием «полога» или палатки на санях – эпизодически встречался в западной и южной части губернии. В частности, он указывается на масленичном катании в одной из деревень Старорусского у.: «А в [деревне] Веряжи на катаньи в субботу – в пологу катаются (на дровнях полог повешен), в гармонь [играют], поют – смешат народ [8, Т.11. л.34]. Сходный вариант зафиксирован в с.Бель Валдайского у.: «дровни, поставят по краям 4 кола, накроют брезентом и там балаган получается, и оттуда выглядывают намазанные, что и морды не узнать» [10, л.52].

Последний вариант масленичной карнавальной формы – с палаткой-балаганом на дровнях – встречался в Ярославской, Вятской, Московской губ., Среднем Поволжье и некоторых районах Сибири [3, с.29-30].

Как указывает В.К. Соколова, в употреблявшихся в различных частях России карнавальных масленичных представлениях наряду с заимствованными городскими традициями ряженья присутствуют и «традиционные народные персонажи и элементы»: образы старика и старухи, соломенная кукла, колесо на шесте, веники и др. [3, с.33].

По нашему мнению, колесо на верху шеста не является исконным народным элементом масленичного поезда, поскольку отражает морскую тематику – мачту с наблюдательной площадкой-марсом, под которую приспособили тележное колесо. Свидетельством этого является использование шеста с колесом только в масленичных поездах городского типа, в то время как оно отсутствует в традиционном сельском масленичном ряженье с использованием саней (см. выше).

Также маловероятно, что шалаш/кибитка на санях являлась подобием «погребального катафалка» [3, с.30]. Кибитка-катафалк отсутствует в народной культуре, не было его и в петербургских карнавальных поездах.

Даже в карнавальном корабле можно увидеть при желании не только западноевропейские истоки явления, но и местный элемент – корыто или даже ладью, в котором катались или ставили на сани (см. выше). Однако с точно такой же доказательной базой (а точнее, ее отсутствием) можно говорить о том, что корыто может представлять народную версию адаптации и включения в народную культуру новации – карнавального корабля петровского времени.

В тоже время можно согласиться с позицией В.К. Соколовой по вопросу в целом. Масленичные поезда и их упрощенные варианты, несмотря на влияние западноевропейских карнавальных форм, в своей основе представляют тот же тип ряженья в виде конной запряжки с санями и возницей/всадником, который характерен для Новгородской губ., других территорий Северо-Западного региона и отчасти более восточных регионов Европейской России.

Добавив к этой области ряженья территорию масленичных карнавальных форм, увидим, что полученный ареал охватывает большую часть территории России, за исключением ряда центрально-поволжских и южнорусских регионов, где доминирует кукла в санях. В почти полном соответствии с этими ареалами выступает и пол масленичных персонажей: в первом случае нередко преобладает мужской, в последнем – женский образ [3, с.25-34; 44, с.88].

Это позволяет утверждать, что ряженье в виде конной запряжки с санями и возницей/всадником (вариант: всадником без саней), выступающее в качестве олицетворения Масленицы и ее проводов, является более общим, едва ли не общерусским элементом масленичной обрядности по сравнению с женским чучелом на санях. Отметим, что на протяжении последних полутора столетий нет никаких данных об уменьшении ареала женского чучела на санях или расширении зоны с ряженым возницей/всадником. Наличие определенных различий в указанных образах не исключает присутствия в них общих, причем существенных типологических черт: в структуре образов одинаково присутствуют лошадь, сани и ряженый/чучело-кукла. Исходя из этого, можно утверждать, что образы развились из одного корня и характеризуют последний этап в масленичном ряженье.

Опираясь на типологическое сходство, а также всеобщность – региональность указанных образов, можно говорить о том, что лошадь с санями и ряженым человеком как базовый вариант имеет несколько большую древность по сравнению с женским чучелом на санях, которое представляет по сути региональный вариант подобного ряженья. Вероятно, ряженью с санями и возницей стадиально предшествуют варианты без саней: лошадь с поводырем / всадник на лошади. Важным аргументом в пользу древности образа лошади с человеком является широкое его бытование в русской календарной обрядности [3; 9].

Таким образом, в вопросе об исторической глубине этих двух масленичных образов наша позиция в значительной мере противоположна мнению В.К. Соколовой [3, с.34-36] и отлична от позиции Л.М. Ивлевой, которая воздерживается от ответа на вопрос «насколько обе формы символизации… равноправны исторически» [1, с.103].

Подводя общий итог сказанному, можно констатировать наличие более слабой и менее разнообразной масленичной традиции ряженья по сравнению со святочным ряженьем в новгородском регионе. Некоторые персонажи масленичного ряженья были внешне сходными со святочными, однако отличались от последних «уличным» характером и определенной связью с молодоженами. Характерным персонажем масленичного ряженья в Новгородской губ. выступает лошадь с санями и возницей/всадником, имитирующих образ уходящей зимы и наступающего Великого поста, с гипертрофированными признаками старости, увядания и смеховыми элементами (соломенные вязки, веники, езда задом наперед, езда в корыте, сатирические выкрики и др.).

Эпизодически встречающиеся масленичные куклы представляют особый вариант этого масленичного атрибута (на коне, слабо оформленные фигуры разного пола, небольшого размера), вписывающийся в новгородскую традицию и разительно отличающийся от «центрально-поволжской» масленичной кукольной традиции (на санях, женская кукла, крупного размера). Наконец, ряженье в виде конной запряжки с санями и возницей/всадником представляется нам одним из основных (наряду с Масленицей-костром) образов Масленицы у русских, имеющих большую хронологическую глубину по сравнению с женским чучелом на санях.

1. Ивлева Л. М. Ряженье в русской традиционной культуре. СПб.: Рос. ин-т ист. ис-в, 1994. 235 с.
2. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники (Опыт историко-этнографического исследования). М.: Лабиринт, 2000. 192 с.
3. Соколова В. К. Весенне-летние календарные обряды русских, украинцев и белорусов. XIX – начало XX в. М.: Наука, 1979. 287 с.
4. Командировка ст. науч. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Холмский район Новгородской обл., 5 – 13 декабря 1991 г. Полевая тетр.1-2 // Личный архив автора, б/н.
5. Командировка ст. науч. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Боровичский район Новгородской обл., 15-24 июля 1992 г. Полевая тетр.1-3 // Личный архив автора, б/н.
6. Командировка ст. науч. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Пестовский район Новгородской обл., 28 июля – 6 августа 1992 г. Полевая тетр.1-3 // Личный архив автора, б/н.
7. Этнокультурологическая экспедиция НовГУ в Демянский район Новгородской обл., 4 – 23 июля 2005 года. Материалы отчета // Архив УНЛ этнологии и истории культуры ГИ НовГУ, б/н.
8. Командировка ст. науч. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Волотовский район Новгородской обл., 29 июня – 11 июля, 19 июля – 11 августа 1993 г. Полевая тетр.1-12 // Личный архив автора, б/н.
9. Чичеров В.И. Зимний период русского народного календаря XVI-XIX веков. (Очерки по истории народных верований). М. : изд. Акад. наук СССР, 1957. – 236 с.
10. Отчет архитектурно-этнографической экспедиции в Валдайский и Окуловский районы (13 июля – 12 августа 1987 г.). I этап. Валдайский район (13 – 29 июля 1987 г.). Ч. II /Соб. Васильев М.И., Ефимова С.Л. // Архив НГОМЗ, № 2353/2. 70 л.
11. Морозов И.А., Слепцова И.С., Островский Е.Б., Смольников С.Н., Минюхина Е.А. Духовная культура северного Белозерья. Этнодиалектный словарь. М., 1997. 432 с.
12. Командировка внешт. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Демянский и Маревский районы Новгородской обл., 11 – 14 июня 1987 г. Полевая тетр.1-2 // Личный архив автора, б/н.
13. Зимние катания новгородских крестьян (методические рекомендации) / Сост. М.И. Васильев. Новгород, 1992. 52 с., с 12 л. илл.
14. Командировка внешт. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Старорусский район Новгородской обл., 26 – 28 июня 1987 г. Полевая тетр.1 // Личный архив автора, б/н.
15. Командировка ст. науч. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Батецкий район Новгородской обл., 12-16 мая 1992 г. Полевая тетр.1-2 // Личный архив автора, б/н.
16. Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы “Этнографического бюро” князя В.Н. Тенишева. Том 7. Новгородская губерния. Ч. 1. Белозерский, Боровичский, Демянский, Кирилловский и Новгородский уезды. – Санкт-Петербург : Навигатор, 2011. 503 с.
17. Отчет архитектурно-этнографической экспедиции в Маревский район Новгородской области (28 ноября – 7 декабря 1989 г.) /Соб. Андреева О.В., Абрамова Ю.В., Васильев М.И., Варенцова М.А., Гудыма Л.А., Ефимова Н.Н., Королева М.К., Красноречьев Л.Е., Разина Н.А. // Архив НГОМЗ, № 2832. 259 л., с табл.
18. Народная традиционная культура Псковской области: Обзор экспедиционных материалов из научных фондов Фольклорно-этнографического центра: В 2 т. / Сост., науч. ред. Мехнецов А. М. СПб.; Псков, 2002. Т. I 688 с.
19. Черных А.В. Русский народный календарь в Прикамье. Праздники и обряды конца XIX – середины XX в. Ч.II. Зима. Пермь: Изд-во «Пушка», 2007. 368 с.
20. Командировка внешт. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Чудовский район Новгородской обл., 23 – 25 июня 1987 г. Полевая тетр.1-2 // Личный архив автора, б/н.
21. Командировка внешт. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Любытинский, Боровичский и Хвойнинский районы Новгородской обл., 15 – 21 июня 1987 г. Полевая тетр.1-3 // Личный архив автора, б/н.
22. Историко-этнографическая экспедиция в Батецкий район Новгородской области (23 января – 1 февраля 1992 г.) /Соб. Андреева О.В., Гусарова Ю.В., Ефимова Н.Н., Разина Н.А. // Архив НГОМЗ, № 2473. 187 л.
23. Народная традиционная культура Псковской области: Обзор экспедиционных материалов из научных фондов Фольклорно-этнографического центра: В 2 т. / Сост., науч. ред. Мехнецов А. М. – СПб.; Псков, 2002. Т. II. 815 с.
24. Народная традиционная культура Вологодской области. Т.1: Фольклор и этнография среднего течения реки Сухоны. Ч. 1: Песни, хороводы, инструментальная музыка в обрядах и праздниках годового круга / Сост., науч. ред. А.М. Мехнецов. – СПб.; Вологда: ОНМЦК и ПК, 2005. 416 с.
25. Командировка внешт. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Холмский район Новгородской обл., 26 – 28 апреля 1987 г. Полевая тетр.1-2 // Личный архив автора, б/н.
26. Золотова Т.Н. Локальные особенности и место в общерусской традиции календарных праздников русских Тоболо-Иртышского региона // Гуманитарные науки в Сибири. 2000. № 3. С. 51-56.
27. Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сла. СПб.: ТОО «ПОЛИСЕТ», 1994. 448 с.
28. Байбурин А.К., Топорков А.Л. У истоков этикета. Этнографический очерк. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1990. – 165 с.
29. Отчет историко-этнографической экспедиции в Маловишерский район Новгородской области (11 – 20 июля 1991 г.) // Соб. Васильев М.И., Андреева О.В., Абрамова Ю.В., Левицкая Н.И., Демина П.В., Гусарова Ю.В., Китаева Е.В., Матушкина В.Н. // Архив НГОМЗ, № 3271. 209 л.
30. Отчет архитектурно-этнографической экспедиции в Пестовский район Новгородской области (8 – 17 июля 2000 г.) // Соб. Паршина Л.В., Бевз О.А., Кузнецова Е.А., Иванова О.В., Ильина Ю.В., Китаева Е.В., Кузнецова О.В. Архив НГОМЗ, № 3198. 209 л.
31. Материалы Васильева М.И., собранные в Волотовском районе Новгородской области, февраль 1982 г. Полевая тетр.1 // Личный архив автора, б/н.
32. Попова И.С. Типология фольклорных форм в системе масленичных обрядов Новгородской области. Автореф. дис… канд. искусствоведения. СПб, 1998. 27 с.
33. Супинский А. К. Обряды населения Архангельской и Вологодской областей, 1938-48 гг. // Архив МАЭ РАН. – Ф. К-V. – Оп. 1. № 92. 46 л.
34. Командировка ст. науч. сотр. НОЦНТ Васильева М.И. в Чудовский район Новгородской обл., 22-28 июня 1992 г. Полевая тетр.1-2 // Личный архив автора, б/н.
35. Русский праздник: Праздники и обряды народного земледельческого календаря. Иллюстрированная энциклопедия / Авт.: О.Г.Баранова, Т.А.Зимина и др. СПб.: Искусство – СПБ, 2001. 672 с.
36. Яковлев А.М. “Устав о жизни по правде и с чистой совестью” и проблема развлечений в России XVI-XVII вв. // Развлекательная культура России XVIII-XIX вв.: Очерки истории и теории / Ред.-сост. Е.В. Дуков. – СПб., 2000. C.10-19.
37. Васильев М.И. Новгородские традиции проводов Масленицы (в контексте ареальных исследований Г.А. Носовой и В.К. Соколовой) // Гуманитарные научные исследования. 2015. № 9 [Электронный ресурс]. URL: http://human.snauka.ru/2015/09/12554
38. Календарные обряды и фольклор Устюженского района / Сост. А.В. Кулев, С.Р. Кулева. Вологда: ОНМЦК и ПК, 2004. – 263 с. URL: http://www.onmck.ru/resources/folklore_and_ethnographic/text/calendar_ustyuzhna/
39. Календарные обычаи и обряды в странах Зарубежной Европы. Конец XIX – начало XX в. Весенние праздники. М.: Наука, 1977. 357 с.
40. Носова Г.А. Картографирование русской масленичной обрядности (на материалах XIX – началаXX века) // СЭ. 1969. № 5. С. 45-56.
41. Корепова К.Е. Рус. календ.обряды и пр-ки Нижегор. Пов-я. СПб: Тропа Троянова, 2009. 479 с.
42. Зеленин Д.К. Восточнославянская этнография. М. : Наука, 1991. 507 с.
43. Савушкина Н.И. Русский народный театр. М.: Наука, 1976. 151 с.
44. Золотова Т.Н. Русские календарные праздники в Западной Сибири (конец XIX-XX вв.). Омск, ООО «Издатель-Полиграфист», 2002. 234 с.

Все статьи автора «Васильев Михаил Иванович»