Первый придворный театр появился в России при Алексее Михайловиче, он был рассчитан только на царя и на его приближенных. Петр I впервые вывел театральные зрелища на площадь и сделал их публичными. Они просуществовали недолго, так как не удовлетворили царя, который хотел, чтобы пьесы в первую очередь отражали его деятельность во внутренней и внешней политике. Позже в стенах Славяно-греко-латинской академии возник школьный театр, который выполнил возложенные на него функции. Пьесы создавались на библейские сюжеты, но ощущалась их связь с политическими событиями [1, с. 64–70].
Петровский театр развивался как раз в то время, когда в русской культуре господствовало барокко, которое «в известном смысле… дало синтез Возрождения и средневековья» [2, с. 399]. «Барокко в истории русской культуры послужило мостом к новому времени, – пишет Д. С. Лихачев, – и недаром оно созрело и развилось как раз в той социальной среде, которая проводила и так называемые петровские реформы» [3, с. 212].
Общеизвестно противоречивое отношение Петра I к Церкви. Но, несмотря на это, в пьесах школьных театров ряд персонажей, представляющих Петра I, взят из Библии. С чем это было связано? Мы попытаемся ответить на этот вопрос.
Царь вводит в жизнь идею полного подчинения церковной власти государству. Идеалом для Петра I было четко организованное и управляемое государство. Как отметил Б. А. Успенский, даже «молитва сама по себе, в отрыве от «службы», представляется Петру ханжеством, а государственная служба – единственной подлинной молитвой» [4, с. 131].
Петр I проводит ряд мероприятий с целью подчинения духовенства, вследствие чего значительно изменяется церковное управление. «После смерти патриарха Адриана восстанавливается Монастырский приказ, – пишет В. М. Живов, – в ведение которого переходит церковное имущество и церковные доходы (которые, надо заметить, Петр употребляет не только на ведение войны, но и, например, на устройство театра), ряд церковных владений подвергается прямой конфискации» [5, с. 370]. Со смертью последнего патриарха Адриана Петр I приостанавливает патриаршество, а затем учреждает Синод и назначает себя «главою Церкви». В русскую культуру вводится новое явление, которому А. М. Панченко дал название «светская святость». Он поясняет, что «это, конечно, обожествление монарха», когда цари уравниваются в духовом плане с отцами Церкви [6, с. 391]. Б. А. Успенский пишет, что «с определенного времени отношение к монарху в России приобретает религиозный характер» [4, с. 206]. Так, Исаак Масса, голландский купец, путешественник и дипломат, писал, что русские «считают своего Царя за высшее божество» (цит. по кн.: [4, с. 206]).
Петр I пытался разными способами ослабить влияние Церкви. Одним из средств подобного ослабления стало создание Всешутейшего собора. Б. А. Успенский отметил, что «основной задачей этого учреждения была, несомненно, дискредитация духовной власти и борьба с традиционным почитанием, которым эта власть пользовалась в России» [4, с. 259]. Среди множества реформ Петра I была «реформа веселья», суть которой состояла в изменении отношения к смеху в общественном сознании. Петр создавал «школы веселья» не только по западным образцам, но и на основе тех форм искусства, которые культивировались на Руси (скоморохи, балаган и др.). Церковь негативно относилась к определенным формам смеха, а скоморошье ремесло считала антицерковным и языческим по происхождению видом деятельности [6, с. 355–356, 359].
Противоречивое, неоднозначное отношение царя к Церкви не помешало использованию в пьесах школьных театров библейских персонажей для представления образа царя. Конечно, это было связано с традицией барокко, для которого характерно соединение христианских и античных мотивов, взятых из Библии, древнегреческой и древнеримской мифологии, средневековой литературы.
В пьесах мы встретили 4 аллегорических имени библейского происхождения, указывающих на образ Петра I: апостол Петр (пьеса «Царство мира», 1702 г.), Иисус Навин («Ревность православия», 1704 г.), Давид («Божие уничижителей гордых уничижение», 1710 г.), царь Езекия («Образ победоносия», 1728 г.) [7]. Данные библеизмы можно рассматривать как своеобразные аллегории. Аллегория – это «многочленная развернутая метафора-загадка, служащая формой косвенного дидактического разъяснения» [8, с. 92]. В данном случае библейские имена являются такими метафорами-загадками, которые аллегорически соотносят нравственные качества, а также подвиги и достижения библейских персонажей с качествами и деяниями Петра Великого (в основном речь идет о русских победах над шведами в Северной войне).
В пьесах встречаются образы, заимствованные из Нового завета (апостол Петр) и Ветхого завета (Давид, Иисус Навин, царь Езекия).
Петр (апостол Петр). Русская церковная форма имени имеет греческое происхождение («из греч. Petros камень…; лат. Petrus» [9, с. 177]). Петр был одним из двенадцати учеников Иисуса Христа. Двенадцать апостолов (апостол – греч. «посланник») – это ученики Иисуса, призванные им, «чтобы посылать их на проповедь и чтобы они имели власть исцелять от болезней и изгонять бесов» [10, т. 1, с. 355]. Как пишет В. В. Кусков, «апостольская деятельность Петра, посрамляющего язычество, одерживающего победу над Симоном волхвом и Нероном, служит в пьесе аллегорическим изображением борьбы царя Петра с нечестивым шведским королем» [7, с. 493].
Петр I регулярно уподобляется современниками апостолу Петру. «Создается цепочка символов с государственным значением, в основе которых лежит образ апостола Петра, переносящийся на образ Петра-императора» [4, с. 136]. Это можно проследить и в топониме «Санкт-Петербург» (сокращенный вариант «Петербург»). Название города переводится как «Град Святого Петра», что указывает на апостола Петра. Сокращенный вариант – «Петербург» – переводится как «Петроград», и это имя ассоциируется с императором, а не с апостолом [4, с. 137].
Давид. Русская церковная форма имени (рус. Давыд, церк. Давид) имеет древнееврейское происхождение («из др.-евр. dāwīḏ возлюбленный» [9, с. 85]). Давид (евр., возможно, «любимец») – «царь Израильско-Иудейского государства (10 в. до н. э.), ветхозаветное повествование о котором… придало ему черты эпического героя, царя-воителя», «предание характеризует его как юношу, «умеющего играть, человека храброго и воинственного, и разумного в речах, и видного собою» [10, с. 343].
А. С. Елеонская пишет, что «аналогия между взаимоотношениями России со Швецией и ветхозаветным преданием была проведена самим Петром I в его замечаниях на текст церковной службы, созданной ректором Славяно-греко-латинской академии Феофилактом Лопатинским» [7, с. 502]. В пьесе «Божие уничижителей гордых уничижение» Мужество приводит Давида, который хочет сразиться с Голиафом. Давида сопровождают Помощь божия и Крепость. «Является Голиаф, по прежнему взывая на поединок борца, Давид же к нему с Помощию и Крепостию божиею приходит, каменем убивает // и главу мечем его отсекает, пособствующым ему во всем Помощи и Крепости божией» [7, с. 231]. В 13 явлении Давида венчают царем («Является Давид, емуже Сила с небес всемогущая вручает Царство исраилево, и венчает его венцем и посаждает с Царством на престоле…» [7, с. 232]), что также указывает на соотнесенность этого персонажа с Петром I.
Иисус Навин. Русская церковная форма имени имеет древнееврейское происхождение («из др.-евр. yehōšūʻa бог спасет» [9, с. 117]). Иисус Навин (евр. «бог /Яхве/-помощь») – «в ветхозаветной традиции помощник и преемник Моисея, руководивший завоеванием Ханаана Израилем» [10, с. 488].
Образ взят из «Книги Иисуса Навина». Современникам Петра I была известна проповедь Стефана Яворского, в которой он сравнивает царя Петра Алексеевича с библейским героем Иисусом Навином: «Во всей библии не найдете так мужественнаго воина, якоже Иисус Навин. Добр был воин Гедеон, и Самсон, и Давид, и Иуда Маккавей, но со Иисусом Навином поверстати не могут. От стены Иерихонские одним трубным гласом испроверже, он пять царей амморейских плени, Иордан пресече, солнце и луну от течения застонови, Амаликову силу Сиона, царя амморейска, и Ога, царя васанска, и вся царствия он сокрушил». Это сравнение успехов Петра с победами Иисуса Навина и реализуется в пьесе «Ревность православия» [7, с. 496]. В реальности отношение между Петром I и Церковью неоднозначны и напряженны, но в пьесе царь в образе Иисуса Навина выступает в качестве защитника Церкви и Благочестия. Он вступает в бой с врагами вместе с Марсом православным и Мужеством.
Езекия (царь Езекия). Персонаж встречается в пьесе «Образ победоносия» (автор – иеромонах Исаакий Хмарный), которая была поставлена через три года после смерти Петра Великого. Как пишет А. С. Елеонская, «в заглавии пьесы он назван «подвигоположником» – термином, который впервые был применен к Петру I еще Иосифом Туробойским в предисловии к описанию триумфальных врат 1704 г. Во втором действии драмы прямо сказано, что Езекия – это Петр Великий» [7, с. 519].
Езекия (евр. «сила Иеговы», «крепость Господня») – «известный благочестивый царь Иудейский, сын и преемник Ахаза. Ему было двадцать пять лет от роду при вступлении на престол, и первым делом его царствования было восстановление истинного богослужения и истребление всех памятников и обрядов идолопоклонства, в которое впал было народ Иудейский в царствование Ахаза. Езекия неутомимо стремился к тому, чтоб снова обратить Иудеев к храму и истинному богослужению их отцов и вознаградить их за понесенные ими потери и поражения в предшествовавшее царствование.» [11].
Имена библейских персонажей используются как с уточняющим элементом (апостол Петр, царь Езекия), так и без него (Давид, Иисус Навин).
Любопытно сравнить употребление интересующих нас поэтических имен с другими именами, не связанными с Библией, но также указывающими на образ Петра I – с Марсом (пьесы «Страшное изображение втораго пришествия» и «Торжество мира православного») и Ревностью (пьеса «Свобождение Ливонии и Ингерманляндии»).
Имя античного божества Марса используется в сочетании с эпитетом «российский»; Ревность (аллегорическая фигура) дополняется эпитетом «росская». Чтобы провести аналогию между царем и этими персонажами, которые еще не «укоренились» в сознании людей, их «русифицировали» подобным образом. Так как используются «уточняющие» эпитеты, то эти имена должны восприниматься как имеющие непосредственное отношение к России, и народ должен был понимать, что Марс «российский» и Ревность «росская» – это, несомненно, Петр I. В данный период существовал и другой способ «русифицирования» античных персонажей, основанный на замещении иностранного слова русским аналогом, вобравшим в себя заимствованные семантические элементы. Так, имя «Фортуна» было переведено как «Счастье» [12, с. 44]. Отличие библейских имен заключается в отсутствии «русификации» в какой бы то ни было форме (ни через уточняющее определение, ни через семантическую кальку). Эти имена были известны русскому народу, и поэтому им не требовалось никаких пояснений.
Обращает на себя внимание и необычный для современного русского языка порядок слов – относительное прилагательное стоит после имени существительного. В текстах первой трети XVIII века еще не существовало устойчивых норм словорасположения, и прилагательное могло стоять как перед существительным, так и после него [13, с. 66–67].
Названные библеизмы были употребительны в речи как самого царя, так и его ближнего окружения. Например, в одном из писем князя Ф. Ю. Ромодановского, русского государственного деятеля, обращенном к Петру I, можно прочитать: «… и по всему твоему делу мним тя быть подобна многим верою ко Богу, яко Петра, мудростию, яко Соломона, силою, яко Самсона, славою, яко Давида» [14, с. 596]. В данном письме Петр I сравнивается с апостолом Петром, Соломоном, Самсоном и Давидом, при этом апостол Петр соотносится с верою в Бога, Соломон – с мудростью, Самсон – с силою, а Давид – со славою. Любопытно, что из четырех интересующих нас имен, два встретились в письме Ф. Ю. Ромодановского.
Интересующие нас библейские аллегории встречаются и в других видах и жанрах искусства первой трети XVIII в. В. И. Федоров пишет: «Для барочной панегирической литературы, в том числе и жанра проповеди, было характерным смешение христианской и античной мифологии, когда, например, Петр I мог быть назван и «вторым Моисеем» и «российским Геркулесом» или: «Нам и Ромул, и Нума, и Давид, и Соломон – един Петр» [15, с. 19].
Усложнение семантики библеизмов связано с тем, что пьесы школьных театров стали выполнять пропагандистскую функцию. Г. А. Гуковский отметил, что при Петре I «театр мог стать могучим массовым средством пропаганды политических действий Петра и новой культуры», Петр «хотел организовать театр как средство массовой пропаганды и средство воспитания широких городских слоев» [16, с. 30]. Конечно, пьесы писались на библейские сюжеты, их первоначальной целью было религиозно-нравственное воспитание граждан. Вместе с тем, как пишет А. А. Морозов, «оставаясь еще в русле старых традиций, петровский школьный театр посильно служит новому времени. Традиционные аллегорические фигуры становятся носителями злободневного содержания» [17, с. 189]. «Школьные пьесы продолжают сохранять свою внешнюю религиозную оболочку, – отмечает Д. Д. Благой, – но изображаемые в них библейские события и библейские персонажи выбираются с таким расчетом, чтобы зритель все время ощущал тесную аллегорическую связь между ними и современностью. Связь эта обычно и прямо подсказывается путем соответственных надписей и разъяснений» [1, с. 70]. Например, в пьесе «Божие уничижителей гордых уничижение» на сцене появляются Гидра с надписью «Озлобляю», Лев – «Ругаю» и Терпение – «Претерпеваю, но и смиряю» [7, с. 230]. Так почти в каждом явлении выходят герои с различными разъяснениями, указывающими на их роль в данной сцене.
Таким образом, отождествление в пьесах школьных театров библейских персонажей и Петра I, с одной стороны, соответствовало эпохе барокко, с другой, служило пропаганде петровских преобразований, став одним из средств формирования «светской святости». Будучи хорошо известными народу, многозначные поэтические имена-аллегории, указывающие на образ Петра I, выполняли пропагандистскую функцию, становились частью новой светской культуры, использовавшей для своих нужд и традиционные библейские образы.

1. Благой Д. Д. История русской литературы XVIII века. 2-е изд., перераб. М.: Учпедгиз, 1951. 687 с.
2. История русской литературы: в 4 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Редкол.: Н. И. Пруцков (гл. ред.) и др. Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1980–1983. Т. 1. Древнерусская литература. Литература XVIII века / Редкол. тома: Д. С. Лихачев, Г. П. Макогоненко. 1980. 814 с.
3. Лихачев Д. С. Развитие русской литературы X–XVII веков. Эпохи и стили. Л.: Наука, 1973. 254 с.
4. Успенский Б. А. Избранные труды: в 3 т. 2-е изд., испр. и доп. М.: Школа «Языки русской культуры», 1996–1997. Т. I. Семиотика истории. Семиотика культуры. 1996. 608 с.
5. Живов В. М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2002. 760 с.
6. Панченко А. М. О русской истории и культуре. СПб.: Азбука, 2000. 464 с.
7. Пьесы школьных театров Москвы / под ред. А. С. Демина. М.: Наука, 1974. 584 с.
8. Москвин В. П. Выразительные средства современной русской речи. Тропы и фигуры. Терминологический словарь. 3-е изд., испр. и доп. Ростов н/Д: Феникс, 2007. 940 с.
9. Суперанская А. В. Современный словарь личных имен: Сравнение. Происхождение. Написание. М.: Айрис-пресс, 2005. 384 с.
10. Мифы народов мира: энциклопедия: в 2 т. / под ред. С. А. Токарева. М.: Большая Российская энциклопедия, 2003.
11. Никифор (Бажанов А. М.), архимандрит. Библейская энциклопедия // Азбука веры: сайт. URL: http://azbyka.ru/otechnik/Nikifor/biblejskaja-entsiklopedija/1357 (дата обращения 31.10.2016).
12. Семенов А. И. Брауншвейгское «Счастие» // Вестник Северо-Восточного государственного университета. 2014. № 21. С. 42–45.
13. Ковтунова И. И. Порядок слов в русском литературном языке XVIII – первой трети XIX в. Пути становления современной нормы. М.: Наука, 1969. 231 с.
14. Письма и бумаги императора Петра Великого. СПб.: Государственная типография, 1887. Т. 1. (1688–1701). 996 с.
15. Федоров В. И. Русская литература XVIII века: учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Просвещение, 1990. 351 с.
16. Гуковский Г. А. Русская литература XVIII века: учебник / вступ. статья А. Зорина. М.: Аспект Пресс, 2003. 453 с.
17. Морозов А. А. Эмблематика барокко в литературе и искусстве петровского времени // XVIII век. Л.: Наука, 1974. Сб. 9. Проблемы литературного развития в России первой трети XVIII века / под ред. Г. П. Макогоненко, Г. Н. Моисеевой. С. 184–226.

Все статьи автора «Дворянова Анастасия Александровна»