Все возможные типы художественных текстов неизбежно являются плодом авторского воображения, при этом некоторые тексты поражают читателя как более вымышленные, чем другие тексты [1], [2], [3]. В связи с этим тексты категорируются в терминах читательского восприятия виртуальной реальности. Если повествование описывает узнаваемый мир, то оно воспринимается читателем как реалистичное, если воспроизводится действительность, отличная от повседневности, читатель всецело полагается на авторское воображение, стремится декодировать гротескную образность и утопию, карнавальное мироощущение и нелинейное развитие сюжета [4], [5]. Карнавал предстает «зрелищем без сцены», в котором персонажи-участники являются одновременно и актерами и зрителями. Я персонажа проявляет устойчивую зависимость от Я других персонажей, более не трактуется как самодетерминируемое явление. В карнавальном тексте Я чувствует, что за ним постоянно наблюдают другие. Только другие имеют возможность узреть это Я.
В исследовании «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» М.М. Бахтин анализирует феномен юмора в народном карнавале, проявлявшийся в форме массовых зрелищ на рыночных площадях, устных и письменно зафиксированных пародиях, бранном и богохульном употреблении языка. Карнавальные празднества характеризовались временным освобождением людей от превалирующих в народном сознании истин, установленного в социуме незыблемого порядка, пренебрежением каких бы то ни было иерархических рангов, норм и запретов [6].
Данные вольности, ставшие основой гротескного реализма известного романа Ф. Рабле, ярко воплощались в «амбивалентном» карнавальном смехе, непринужденном общении, вербальных и физических оскорблениях, образах «телесного низа». Время от времени М.М. Бахтин интерпретирует карнавальную культуру в терминах утопических понятий, которые включают в себя выявление и регенеративного потенциала гротескной образности, и карнавальной праздности как «второй жизни» людей, которые на какое-то мгновение погружаются в утопическую реальность свободы, равенства и достатка (более подробно об этом см. [7]).
Полагаем, что исследование комплексных отношений между карнавальным мироощущением и преодолением различного рода канонов и стандартов является оптимальным на уровне модернистских текстов Дж. Джойса, в рамках которых наблюдается драматическое вторжение гротеска в повествовательные пространства. Роман «Улисс» переполнен карнавальными пространствами, порождающими соответствующий подтекст повествования о дублинской повседневности. Джойсовский Дублин изобилует карнавальной гротескной образностью и языком, масками, инверсиями, пересекающимися пространствами вымышленного и реального мира, которые конструируют нетипичное повествование (о специфике нетипичного повествования см. [8], [9], [10]).
На страницах данного романа автор исследует социальные, культурные и политические реалии дублинской повседневности, которую хорошо знал с детства. Будучи модернистом, автор вырабатывает экспериментальный карнавальный стиль повествования, предполагающий разноуровневый повтор языковых средств, неологизмы, пространные предложения, множественное выражение точек зрения, непоследовательную пунктуацию, озадачивающие читателя умозаключения. При этом категория времени в тексте романа не отражает линейное развитие сюжетной линии художественного повествования, воплощается как органичное смешение прошедшего, настоящего и будущего.
Конструируемая карнавальная реальность выявляет всю многогранность авторского модернистского воображения, основанного на непоследовательностях и коллаже: автор комбинирует несовместимые повествовательные элементы, которые, воспринятые в совокупности, порождают синтез значений и смыслов. Одной из важных стилистических находок Дж. Джойса является «разрушение» традиционных представлений о пространстве и времени. Так, одновременно проистекающие события, конструируются автором как результат чистого – но значимого – совпадения, синхронности.
Автор вырабатывает уникальный стиль повествования, воспринимаемый проницаемым читателем как эксперимент с драматическими формами, проявляющими устойчивую зависимость от диалогов между персонажами. Наиболее последовательно данный эксперимент реализуется в эпизоде «Цирцея». Реплики персонажей оформляются в прозаической манере, но характер их связности предопределяет драматическое звучание голосов участников карнавального взаимодействия. Ср.:
(1) “– Did Tom Kernan turn up? Martin Cunningham asked, twirling the peak of his beard gently. – Yes, Mr Bloom answered. He’s behind with Ned Lambert and Hynes. – And Corny Kelleher himself? Mr Power asked. – At the cemetery, Martin Cunningham said. – I met M’Coy this morning, Mr Bloom said. He said he’s try to come. The carriage halted short. What’s wrong? – We’re stopped. – Where are we? Mr Bloom put his head out of the window. – The grand canal, he said” [11, c. 74].
Диалог персонажей как элемент прозаического текста может быть с легкостью трансформирован в драматическое произведение. Весь эпизод приобретает драматическую образность. Отражаемые в нем события более не оцениваются читателем как реальные или нереальные. Даже обыденные приветствия, произносимые друг другу мужем и женой, выявляют очередной уровень смыслов в джойсовской «драме»:
(2) “BLOOM Molly!
MARION Welly? Mrs Marion from this out, my dear man, when you speak to me. (satirically) Has poor little hubby cold feet waiting so long?
BLOOM (shifts from foot to foot) No, no. Not the least little bit” [11, c. 359].
На первый взгляд, обмен приветственными репликами между персонажами не содержат ничего необычного. Но внимание читателя сосредотачивается на скованности ног Блума, которую можно рассматривать как проекцию на внутренний субъективный мир персонажа, его фантазии и ночные кошмары.
Читательское внимание к тексту романа поддерживается и беспрестанной языковой игрой. В частности, джойсовские персонажи время от времени выражаются «косыми» словами, отражающими внутреннее напряжение, эмоциональный выплеск как спонтанную реакцию по будничную повседневность:
(3) “I’m the bloody well gigant rolls all them bloody well boulders, bones for my steppingstones. Feefawfum. I zmellz de bloodz odz an Iridzman” [11, c. 37].
Персонаж уподобляется заводной кукле, которая выдает автоматические дребезжащие звуки, что придает высказыванию персонажа особую карнавальную образность. Образный язык и стиль повествования, в свою очередь, становятся основой психоповествования в тексте романа (о феномене психоповествования см. [12]), реализуют «неявное знание» [13], [14] . Ср.:
(4) “Mr. Bloom ate his strips of sandwich, fresh clean bread, with relish of disgust pungent mustard, the feety savour of green cheese. Sips of his wine soothed his palate. Not logwood that. Tastes fuller this weather with the chill off” [11, с. 142].
В данном случае рассказчик прибегает к образному языку в целях введения психоповествовательной техники отражения повседневности персонажа. Во фрагменте наблюдается сдвиг от представления события рассказчиком в прошедшем времени (soothed) – к цитированию монолога персонажа в настоящем времени (Tastes fuller this weather). Данный сдвиг маркируется сегментом, не содержащим предикат (Not logwood that), который «спаивает» повествование рассказчика и монолог персонажа.
В романе «Улисс» отмечается инновационная техника использования двоеточия как средства маркирования сдвига в перспективе повествования от голоса рассказчика – к голосу персонажа. Двоеточию предшествует образное описание ситуации, в которой оказался персонаж, что способствует плавному последующему вводу субъективного восприятия данной ситуации персонажем. Ср.:
(5) “The lions couchant on the pillars as he passed out through the gate: toothless terrors” [11, с. 29].
Двоеточие также может маркировать границу между двумя монологами персонажа, причем второй монолог может воспроизводиться рассказчиком как в полной, так и усеченной форме. Ср.:
(6) “Our great day, she said. Feast of Our Lady of Mount Carmel. Sweet name too: caramel” [11, с. 127];
(7) “For what we have already received may the Lord make us: Milly
was a kiddy then” [11, с. 127];
(8) “Dreadful simply! Child’s head too big: forceps” [11, с. 132].
Монологические фрагменты, приводимые после двоеточия, являются экспрессивным выплеском той мысли, которая содержится в предшествующем высказывании персонажа. В частности, в отрывке (6) после высказывания, отражающего психоповествование, вводится сопоставление двух монологов, которые формируют ассоциативную связь между тремя следующими друг за другом словами – Carmel, sweet, caramel. В функциональном плане двоеточие связывает лексему sweet с монологом персонажа, состоящим из одного слова caramel. В данном случае имеет место игра слов Mount Carmel и caramel, а ассоциация с вкусовыми рецепторами поддерживает общий лейтмотив высказывания (еда), который имплицитно связывает лексемы caramel и sweet.
Монологи персонажей различной протяженности и завершенности, отражающие внутренние размышления, время от времени прерываемые психоповествованием рассказчика, характеризуются той или иной степенью грамматической связности, выявляют такие психологические свойства личности персонажа, как память, впечатления, ментальные образы, испытываемые эмоции, реакции на внешнюю действительность, зарождающиеся мысли. Монологи персонажей могут приобретать форму целых текстовых абзацев, отдельных предложений, фрагментов предложений, отдельных слов и даже фрагментов слов или словесных сгустков. Они отражают разнообразные уровни карнавального восприятия персонажами внешнего мира, внутренние эмоциональные реакции на этот мир. Вместе с тем, внутренние монологи персонажей, репрезентируемые как поток сознания, последовательно выявляют различную степень осознания персонажем своего «Я». Во внутренней жизни персонажа сосуществуют ощущения, осмысление и ментальные образы себя и действительности, что находит отражение в грамматической оформленности монологов. Ср.:
(9) “Poor Mrs Purefoy! Methodist husband. Method in his madness. Saffron bun and milk and soda lunch in the educational dairy. Y. M. C. A. Eating with a stopwatch, thirty-two chews to the minute. And still his muttonchop whiskers grew. Supposed to be well connected. Theodore’s cousin in Dublin Castle. One tony relative
in every family. Hardy annual she presents her with. Saw him out at the Three Jolly Topers marching along bareheaded and his eldest boy carrying one in a market net. The squallers. Poor thing! Then having to give the breast year after year all hours of the night. Selfish those t.t’s are. Dog in the manger. Only one lump of sugar in my tea, if you please” [11, с. 132].
Пространные высказывания постепенно вырождаются в отдельные слова, которые, по всей видимости, отражают не речевую, а мыслительную деятельность персонажа – мысли, ментальные образы, интуитивные модели повседневности. Бессвязные и эллиптированные монологи репрезентируются с опорой на язык, который может быть понят, если читатель исходно осознает, что за этими монологами скрываются нелингвистические, довербальные – временами бессознательные – ассоциации, образы, испытываемые эмоции, запечатленные памятью события и чувственные впечатления. Подобные монологи выявляют тот факт, что мыслительные процессы, протекающие в сознании персонажа, оказываются бессвязными и семантически незавершенными в силу внутреннего эмоционального расстройства персонажа, которое время от времени маркируется и просодическими характеристиками внутренних размышлений, их особым синтаксическим оформлением. Ср.:
(10) “Looking down he saw flapping strongly, wheeling between the gaunt quaywalls, gulls” [11, с. 125].
В данном случае психоповествование, выявляющее внутренние размышления персонажа, в синтаксическом отношении может быть охарактеризовано тем, что позиция прямого дополнения семантически соотносится с позицией сегментов высказывания, следующих после предиката. Ср. также следующие фрагменты:
(11) “Hot mockturtle vapour and steam of newbaked jampuffs roly-poly poured out from Harrison’s” [11, с. 129]: номинативный сегмент высказывания, выполняющий функцию подлежащего, оказывается избыточно детализированным, репрезентирует завершенный образ окружающей персонажа действительности;
(12) “His slow feet walked him riverward, reading” [11, с. 124]: высказывание заканчивается словами, на которые падает эмфатический акцент.
В результате проведенного исследования мы пришли к следующим выводам, отражающим карнавальную драматизацию дублинской речевой повседневной реальности в тексте модернистского романа Дж. Джойса «Улисс»:
1. карнавальное мироощущение порождает в тексте романа вскрывает относительность объективной реальности для персонажа, освобождение от авторитарной версии языка, обеспечивает повествовательное пространство для множественных голосов и смыслов;
2. карнавальные элементы воплощаются в разнообразных формах и повествовательных пространствах романа: диалогических репликах персонажей, языковой игре, психоповествовательной технике воссоздания внутренней жизни персонажа;
3. категория карнавальности формирует речевую модель взаимодействия персонажа, испытывающего внутреннее эмоциональное расстройство, с внешним миром.
Библиографический список
- Клеменова Е.Н., Кудряшов И.А. Парадоксальность авторского мышления в аспекте когнитивной поэтики (на материале прозы Б. Поплавского) // Гуманитарные и социальные науки. 2014. № 2. С. 576–579.
- Котова Н.С., Кудряшов И.А. Проблема выражения точки зрения автора и персонажа-рассказчика в художественном тексте // European Social Science Journal. 2013. № 8–1(35). С. 235–242.
- Кудряшов И.А. Роман Б. Поплавского «Домой с небес» как форма социального дискурса: лексико-синтаксическая перспектива // Актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики. 2013. № 15. С. 133–138.
- Амирханян В.В., Кудряшов И.А. Образ персонажа в аспекте семантической структуры целостного художественного текста // Язык и право: актуальные проблемы взаимодействия: Материалы V-ой Международной научно-практической конференции. Ростов-на-Дону: Донское книжное издательство, 2015. С. 118–124.
- Клеменова Е.Н., Кудряшов И.А. Герменевтический анализ текста: когнитивные основания // Международный журнал прикладных и фундаментальных исследований. 2013. № 7. С. 109–113.
- Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990.
- Кудряшов И.А., Клеменова Е.Н. Диалогическая педагогика М.М. Бахтина и методы вузовского обучения // Современные исследования социальных проблем (электронный научный журнал). 2016. № 3(59). С. 53–73.
- Кудряшов И.А. Нетипичное повествование: архитектоника, рассказчик, смысл // Актуальные проблемы теории и методологии науки о языке: Международная научно-практическая конференция. СПб: Ленинградский государственный университет им. А.С. Пушкина, 2014. С. 144–149.
- Кудряшов И.А., Саленко А.Р. Текстуальный мир рассказчика в нетипичном повествовании // Филология и литературоведение. 2015. № 12(51). С. 37–42.
- Котова Н.С., Кудряшов И.А. Феномен двойничества в аспекте текстуальной поэтики // Современные научные исследования и инновации. 2015. № 12(56). С. 967–975.
- Joyce J. Ulysses. L., 1985.
- Клеменова Е.Н., Кудряшов И.А. Психоповествование как нарративная техника авторского моделирования художественного дискурса // Труды Ростовского государственного университета путей сообщения. 2013. № 1(22). С. 62–66.
- Азарова О.А., Кудряшов И.А. Когнитивный подход к исследованию неявного знания // Когнитивные исследования языка. 2015. № 21. С. 30–33.
- Котова Н.С., Кудряшов И.А. Лингвофилософская прагматика VS. когнитивная прагматика: два взгляда на одну и ту же проблему // Когнитивные исследования языка. 2016. № 25. С. 817–823.