Сама дисциплина философия способна стать объектом критического анализа. Каковы её пределы, и как следует их понимание отразить в учебном плане? Если не вдаваться в политику, то можно обнаружить множество концепций, которые расцениваются философами как адекватная тема и метод философии как дисциплины. Академические философы предлагают следующие концепции определения философии:
1. Определение философии по типу задаваемых ею вопросов, определяющих субдисциплину внутри философии. Например, «Что такое хорошая жизнь?», «Что есть реальность?», «Что есть знание?», «Что есть я?». Все эти вопросы являются философскими в той степени, в какой они считаются легитимными вопросами о базовой человеческой реальности и о том, что её окружает.
Данная широкая концепция часто включает в себя понятие о философии как рефлексии, размышлении и анализе условий человеческого существования. Иногда для выражения точки зрения привлекается материал из литературы либо из иных дисциплин. Учебники по введению в философию часто структурно организовываются вокруг подобных вопросов, и сегодня не удивительно, что в них включаются фрагменты из других сочинений.
2. Философия как рациональная система мышления, в противоположность мифотворчеству, либо стоящую особо от иных отраслей гуманитарных или социальных наук. Если мы оставим в стороне литературу, религию, психологию, социологию, антропологию и т. п., то философия в этом смысле окажется в метапозиции по отношению в производству собственно знания, занимаясь теоретизированием по поводу таких фундаментальных вопросов, как реальность, справедливость, личность.
3. Философия как история западной философии. Сюда относится вышеупомянутая концепция исследования мышления от досократиков до современной европейской и англо-американской мысли. По определению, всё, что находится за пределами данной традиции, не является философией в собственном смысле.
4. Философия как критический метод аргументации. В этой концепции философия есть строгое конструирование обоснованных доводов и эффективных контраргументов. Методология усваивает научный метод устранения тех предположений, которые фальсифицированы. Ими зачастую становятся пресуппозиции в аналитической философии. В этом аспекте современная европейская философия не является философией, ибо она не аргументирована, либо содержит такие предположения, которые и ни истинны, и ни ложны. Аналогичным образом, любая форма мышления, если она не содержит таких аргументов, которые изучаются этими философами, не является философией в собственном смысле слова. В узком понимании, данный подход способен исключать не только современную европейскую философию, но и иные философские традиции, такие как античная, средневековая, феминистская философия, этика и многое другое, что не вписывается в параметры современной англо-американской философии.
Зачастую азиатская философия или компаративная философия включаются в дисциплину философию под пунктом 1, в самом широком понимании. Многие из мультикультурных учебников по философии включают не только азиатскую мысль, но и иные философские традиции. Собственно, все эти философские вопросы были заданы и детально проанализированы в Азии на протяжении последних двух с половиной тысяч лет, если не более, и были созданы различные системы и целостные схемы.
Концепция номер два может включать в себя некоторые индийские философские системы, например, классические или ортодоксальные школы в индуизме ранних веков н. э., известные как логический реализм (ньяя), реалистический плюрализм (вайшешика) и эволюционный дуализм (самхъя), буддийскую метафизику [3] либо отдельные аспекты японской философии (например, теорию места Нисиды) [2] [1], но не допуская ничего лишнего, например, учения даосов.
Третья концепция исключает азиатскую философию, ибо она выходит за грани западной традиции. Четвертая концепция опять вынуждена допустить отдельные формы индийской метафизики либо буддийской диалектики, например, средний путь в школе мадхъямика, отличающейся высокой степенью техничности в плане логики, но вполне заурядной в разработке аргументации, а стало быть, и понятия философии, с опорой прежде всего на научный метод англо-американской аналитической традиции, так что всё чуждое этой традиции исключается. Если включать в поле специализации азиатскую философию, тогда постоянно приходиться нервничать и быть наготове дать объяснения о том, почему какое-либо азиатское учение вообще следует считать философией, перед лицом весьма несимпатичной аудитории, которая придерживается концепций 3 или 4, а быть может даже 2. Подобные переживания слишком хорошо ведомы всем, кто занимаются феминистской философией.
Однако, в реальности приверженцы второй, третьей и четвёртой философских концепций, все согласны с тем, что первая концепция представляет собой легитимный путь к пониманию философии как дисциплины. Поэтому, с одной стороны, да – азиатская философия относится к философии в той степени, в какой в ней ставятся правильные вопросы, но, с другой стороны, нет, она не вполне философия, потому что не анализирует вопросов и не отвечает на них должным образом. Мыслящий исследователь зачастую не отдаёт себе отчёта в том факте, что он и она обладают взаимопереключаемыми смыслами. Но если принять как саму собой разумеющеюся концепцию 1 в качестве легитимной субъективации философской материи, как на самом деле и поступают большинство людей в области философии, тогда переуступка в отношении концепций второй, третьей и четвертой с одновременным исключением азиатской философии требует дальнейшего оправдания. С этого места начинаются неприятные вопросы о легитимности, предрассудках, исключениях и требования полномочий.
Одним из подобных предрассудков истинно является европеоцентризм и относящиеся к нему проблемы, указанные ранее. Для приверженцев третьей концепции проблема существования незападной философии – не более, чем проблема определения. Но раз так, то они должны также утверждать, что в иных философских традициях вопрос типа «что есть хорошая жизнь» либо «что есть реальность» не задают, что легитимны лишь западные версии таких вопросов и ответов. Последнее предположение эмпирически ложно, первое положение – этноцентрично и в этом смысле европоцентрично, но по сути не отличается от иных культур, провозглашающих себя мерилом истины.
Почему следует принимать философские ответы на основании монополии на конкретные геополитико-исторические требования в ответ на общемировые философские догадки? Либо, в таком случае, от любой группы, включая свою собственную?
Однако, источник европоцентризма на самом деле глубже. Нельзя сказать, что Европа занимает привилегированное положение (этноцентризм), скорее, такая привилегия оправдана – тем, что её интеллектуальная история содержит в себе нечто универсально истинное, при помощи чего можно оценивать другие традиции. Именно это движет концепциями 2 и 4. Мера истины есть широко понимаемое научное мышление; это Просвещение, современная методология, требующая критического мышления, верификации и точной абстракции, в противоположность простой доверчивости, оказываемой представлениям либо авторитетам, досовременному образу мышления. Может статься так, что европейское мышление сугубо случайным образом соотносится как с универсальным, так и с неевропейским мышлением, тем не менее, именно в Европе впервые широко расцвела наука, а технология впервые получила крупномасштабное развитие. Именно поэтому считается, что Европа достойна своей современной культуры модернизма, определяемой как триумф рационализма над мифическими или религиозными представлениями, как триумф универсалистского мышления – над локальным знанием. Поэтому, если выражаться правильно, то данная форма европоцентризма представляет собой разновидность сциентизма либо модернизма, а этот метод применяется не только для критики неевропейских форм мышления, но и внутри Европы, например, для критики своих собственных Средних веков. Можно провести параллель между феминистской критикой маскулинной рациональности, мышления и универсальности, и феминной эмоциональности и телесности [4].
Согласие с тем, что научный модернизм имеет достоинства сам по себе, не значит ни склоняться к европоцентризму, ни автоматического сциентизма. Представление о превосходстве европейцев потому, что они создали эту культуру, является европоцентризмом, а утверждение о том, что всё, что не вписывается в критерий научного метода, не является ни знанием, ни ложным знанием, является сциентизмом.
Азиатская философия часто оказывается исключенной по обоим основаниям, либо потому, что она чересчур иностранна, т. е. создана не европейцами, либо в силу предрассудка об отсутствии у неё верного критерия знания. Исключение, основанное на европоцентризме, есть предрассудок, одна из версий ориентализма. Возражение со стороны сциентизма более лукаво (исключая более существенный вопрос об этноцентричности, универсальной обоснованности либо объективности научного метода). Даже если принять заданную структуру как саму собой разумеющеюся, а формальные признаки науки либо методов критического мышления допускают абстрагирование из европейской интеллектуальной истории, то всё равно научное мышление остаётся пригодным для понимания идей из иных культур, либо самими людьми в таких культурах. Если оно универсально, то, по определению, это свойство не является европейским, и не существует никакого оправдания исключению его до научного изучения незападного мышления.
Кто-то будет утверждать, что весь наш анализ сугубо западный, поскольку в нём применяется разработанный западной философией критический метод, противоположный азиатским методам. Однако, мы утверждаем, что сам по себе критический метод не обязательно является европейским и не подлежит монополизации западной философией. Для того, чтобы оценивать иные традиции как недоразвитые по причине отсутствия у них критического мышления, нужно быть европоцентристом, но мы данной точки зрения не придерживаемся.
Таким образом, исключение без серьёзного изучения – это также предрассудок. Как уже от отмечалось, в азиатском мышлении существуют такие системы, которые удаётся подогнать под определение научных, если набраться терпения пройти сквозь различные режимы презентации, как в индуистских либо в буддистских метафизических текстах.
Древнеиндийские режимы презентации могут показаться современному читателю совершенно отчуждёнными, но на самом деле они не более отчуждены, нежели античная греческая философия. Мы не утверждаем, что только научную разновидность азиатских текстов следует считать значимой с позиции сциентизма. Безусловно, существуют богатые традиции того, что на западе называется этикой, метафизикой, эпистемологией и эстетикой. В Азии всё это следует расценивать в своём собственном контексте, безотносительно к форме. Однако, остаётся открытым вопрос о том, следует ли применять критическое сознание к оценке их содержания, но это уже не вопрос запада/востока. Критика сциентизма как такового – это отдельный разговор на основе литературы постмодерна и научных исследований. Здесь у нас нет места предаваться этому.
Наконец, существует более лукавая форма исключения, которая реализуется в языке мультикультурной инклюзии как проблема стигматизации (tokenizing) и проблема геттоизации (ghettoizing). Именно здесь стереотипизация азиатских женщин выходит в практическую плоскость. Безусловно, язык мультикультурной инклюзии представляет собой большой шаг в правильном направлении, но остаётся проделать ещё большой путь. Часто учёные из Индии и Китая гордятся своей давней философской традицией, и уверены в своей способности внести собственный вклад в западную философию. Однако, к их глубокому разочарованию, они обнаруживают, что их инклюзия сама по себе не свидетельствует о включении их ингруппы в нечто внешнее. Они геттоизированы и лишены какой-либо связи с остальным академическим сообществом. Зачастую, единственный способ, которым подобное включение могло бы состояться, это уступка методам западной философии, с применением европейской либо англо-американской философии в качестве структуры объяснения своих собственных идей. Тем самым стимулируется европоцентризм, который в первую очередь их дискредитирует. Женщины и меньшинства получают мультикультурный инклюзивный допуск ради многообразия, но каждая женщина-философ и каждый философ из среды меньшинств отлично знают, что их мысли нельзя воспринимать слишком серьёзно, иначе их достоинства будут поставлены под сомнение.
По причине расовой коннотации термина азиатский, мы привыкли ожидать, что любой выходец из Азии либо носитель азиатско-американской идентичности что-нибудь да знает из азиатской философии, а потому наделяется авторитетом. Азиатка может почувствовать в себе потребность в изучении азиатской философии, например, чтобы перебросить мостик к общей массе. Либо она может посчитать свой аутсайдерский статус вполне естественным, своим местом для занятий немейнстримовой философией по причине своего колонизированного сознания и представления о том, что не следует быть самонадеянной. В это же самое время она может ощутить себя дисквалифицированной по причине маргинальности всего поля. Таков казус тройственной маргинализации – азиатка, женщина, выполняющая исследование в той области, которая продолжает оставаться невидимой. В этом отношении азиаты часто оказываются стигматизированы, если они занимаются азиатской философией, ровно также как стигматизированы женщины, которые демонстрируют свою компетентность в феминизме, но оказываются в аутсайдерах мейнстрима.
Женщина-азиатка наталкивается на дальнейшее препятствие. Характерные феминизированные свойства азиатской женщины способны создать проблему внутри феминистского дискурса как такового, особенно в Соединённых Штатах, где стандарт респектабельности тесно связан с понятиями автономности и независимости. Помимо феминистской этики, традиционное феминистское сознание сосредоточено преимущественно на понятиях угнетения, ниспровержения и революционных изменений. Несмотря на многообразие, понятие оппозиционного противодействия (патриархии, капитализму, мужскому доминированию, несправедливости, обездоленности) является центральным элементом феминистского движения. В этом смысле американцы азиатского происхождения сформировали у себя выраженное самосознание противодействия расизму – в этом американская часть азиатско-американской идентичности.
Данная модель конфронтации в действительности чужда многим азиатским женщинам, в особенности в тех странах, где прочны позиции конфуцианства. Иммигрантка из Тайваня может ощутить, что её культурное я не только не оценивается по достоинству, но и предстает в негативном свете как носительница ложного сознания (а потому оказывается под опёкой ибо нуждается в помощи). Хуже того, на неё можно будет наклеить ярлык антифеминистки в той мере, в какой она может быть воспринята как реально стремящаяся к пассивно-доминируемому статусу.
Среди азиатских феминисток сопротивление западному империализму превратилось в стандартную процедуру. На сегодняшний день любые попытки со стороны западных наблюдателей, включая феминисток, навязывать этноцентрические понятия высшего понимания, либо лучшее моральное решение, встречают всё возрастающий отпор со стороны азиатских феминисток, как учёных, так и общественных деятелей, которые ведут борьбу не только со своими собственными индигенными патриархальными институтами, но также с усилиями западных учёных, претендующими на то, чтобы в мировом масштабе говорить от лица женщин иных культур.
Если в рассматриваемом нами примере иммигрантка из Тайваня решит вступить в борьбу за своё дальнейшее освобождение и большую степень американизации, то её восприятие самоотчуждения в процессе ассимиляции лишь ухудшится. Кроме того, политическая идеология мультикультурализма имеет ограниченную представленность на различных факультетах. Поскольку дискурсы расы и многообразия сильнее всего развиты в США, большинство иностранных учёных, даже из Европы, склонны расценивать как иностранную саму идею политизации академического дискурса подобным образом. По этой причине многие учёные из Азии специализируется на учении Конфуция, на индийской философии либо на компаративной философии, не проявляя сильного интереса к расовым проблемам, вплоть до отказа от участия в конкурсе стипендий по культуре и политике, и специализируются в таких узких областях, как логика, эпистемология или метафизика.
Проблема видится либо в геттоизации, либо в восприятии себя ассимилированными, а потому невидимыми в качестве выходцев из Азии. Если считать само собой разумеющимся, то зачастую привилегированный доступ к сознанию женщин, меньшинств, иммигрантов и т. п. оценён в полной мере, а заинтересованность в таком доступе существует подлинная, следует только быть на чеку в отношении латентных позывов к его исключению – печать инакости, лежащая на азиатах, в особенности на азиатских женщинах, незрима, выражаясь языком инклюзивности.
Если философия как практика играет в данном вопросе свою роль, то она должна, по минимуму, подвергнуть критике свои собственные гипотезы и методологию, и устранить те требования, которые необоснованны, например, автоматический предрассудок против любой незападной мысли, с тем, чтобы критические исследования и рефлексия по поводу этих проблем обеспечивали бы продвижение вперёд по пути реального понимания, которое в дальнейшем должно быть письменно зафиксировано. Понимание должно отвечать требованию предоставления действительного пространства для формулирования, интерпретации, теоретизирования и рефлексирования по поводу связей между ними. Подлинное пространство должно быть непринудительным и направлять нас в мир вашего восприятия.
Следует выделить несколько трудностей, стоящих на пути азиатской женщины в философию.
Во-первых, с учётом той культуры, в которой нормы поведения не поощряют визуальной заметности, оппозиционного действия, подрывных действий, азиатская женщина утрачивает самый инструмент для навязывания несправедливости и порождения перемен. Однако, даже если в ней проснулось осознание необходимости визуальной различительности и действия, то преобразование её сознания в отмеченную выше установку необходимо вызовет самоотчуждение.
Во-вторых, раз возникла необходимость в визуальной заметности, то, в силу своей азиатской принадлежности, далее необходимо решать проблему европоцентризма либо ориентализма, и связанных с ними предрассудков.
В-третьих, существует удвоение, утроение, и даже учетверение проблематики межкультурных договорённостей, связанных с тем, что азаиатки не только должны решать женские проблемы, но и феминизироваться. Кроме того, они могут в дальнейшем столкнуться с проблемой внутреннего отчуждения от уже маргинализированного поля азиатской философии (или феминизма, или того, что может представиться ещё более адекватным с дисциплинарной точки зрения), а могут возникнуть трения даже и с самим феминизмом по причине негативных коннотаций феминизации.
Таким образом, интегрирование азиатских женщин представляет собой многоуровневую задачу, связанную с развитием самокритики в отношении возможных предрассудков против азиатов, женщин, неевропейского либо американского мышления, иных способов быть женщиной, чем предусмотрено европоамериканскими стандартами. Несмотря на то, что европоцентричная белая мужская философия широко и повсеместно распространена и требуется ей противостоять, но критический метод философии отбрасывать не следует, ибо благодаря одному ему возможна критика. Всегда следует оставаться на чеку, чтобы выявлять нелегитимные основания для доминирования и маргинализации, независимо от того, где они возникают.
Библиографический список
- Abe M. Nishida’s Philosophy of ‘Place // International Philosophical Quarterly, 1988. No. 28. Issue 4. P. 355 – 371.
- Feenberg A., Arisaka Y. Experiential Ontology: The Origins of the Nishida Philosophy in the Doctrine of Pure Experience // International Philosophical Quarterly, 1990. No. 30. Issue 2. P. 173 – 205.
- Philips S. H., Classical Indian Metaphysics. Chicago: Open Court, 1995.
- Tuana N. Woman and the History of Philosophy. New York: Paragon Issues in Philosophy, 1992.