Важную роль при переходе гуманитарного познания от преимущественно описательно-эмпирических методов исследования на новый уровень абстрактно-теоретических обобщений, систематизации и моделирования сыграл структурализм. Его сторонники стремились придерживаться основных критериев научности знания: точности, непротиворечивости, строгости, а также выдвигали требование математизировать и формализовать основные положения теории. Методология структуралистского направления исходила из принципа «существенности»: ограничивать рассмотрение разнообразия фактов одним ракурсом – с одной точки зрения, признавая определенные черты важными для данного исследования и, тем самым, исключая другие как несущественные [2, с. 161]. Существенным, для структуралистов, становится рассмотрение строения объекта исследования – структуры, внутренне присущей ему, или системы функций. Соответственно, внешние связи представляются несущественными. Тем самым, структурализм отказывается от подчинения принципу детерминизма в познании, согласно которому объект рассматривается как одно из звеньев в цепочке причинно-следственных связей, а не как самодостаточное явление [1, с. 267–268]. На первый взгляд, структурный анализ противостоит распространенной в ХХ веке научной методологии позитивистского толка, но в то же время остается в рамках научной нормативности. Исследования структуралистов, направленные на решение конкретной научной проблемы доступными теоретическим средствами, избегают чрезмерной всесторонности, характерной для ненаучного знания. Поскольку специфика научного знания, в частности, заключается в выделении определенных уровней бытия, которые предстают в виде физической, химической, исторической и, в том числе, лингвистической или другой предметной реальности.

Однако структурализму не удалось остаться в пределах исключительно научного знания, выйдя, во многом благодаря К. Леви-Строссу, в более широкую область – философского обобщения и рефлексии. По мнению Леви-Стросса, в науке есть два пути исследования: редукционистский и структуралистский. Редукционистский подход исходит из того, что сложные явления одного уровня могут быть сведены к более простым явлениям других уровней. Структуралистский подход востребован тогда, когда мы сталкиваемся с очень сложным явлением, которое невозможно свести к явлениям низшего порядка. Тогда мы можем подойти к нему с позиций анализа взаимоотношений и попытаться охватить систему, которую они создают.

Структурному анализу подвержены любые знаковые системы. Главным объектом исследования структурализма становится культура как тотальность знаковых систем. Подсистемы культуры (наука, искусство, мифология, религия и т.д.) формируются на общем фундаменте – на основании языка. Так, наука, если применить структурный подход, рассматривается как метаязык, надстраиваемый на системой естественного языка. Это «операция», которая, по определению Л. Ельмслева, является описанием, основанным на эмпирическом принципе, и обладающим такими характеристиками, как непротиворечивость (связность), исчерпывающий характер (полнота) и простота. В основе операции описания лежит изучение реальных и значащих объектов. Каждая новая наука – это новый метаязык. История гуманитарных наук, с этой точки зрения, воспроизводит диахронию метаязыков, поскольку каждая наука в зародыше уже содержит собственное отрицание в форме языка, который в дальнейшем сделает ее своим предметом [2, с. 159–160].  Предметом гуманитарного познания, таким образом, становятся не непосредственно доступные объекты, а предшествующий метаязык.[1]

Мир означаемого – это мир языка. Как отмечает Р. Барт, «как только мы переходим к системам, обладающим глубоким социальным смыслом, мы вновь сталкиваемся с языком» [2, с. 114]. А смысл есть только там, где предметы или действия названы. Поскольку любая система знаков (изображений, предметов), которая что-либо значит, выстраивается на основании дифференциации действительности с помощью языка, то в дальнейшем наука о знаках может стать, по мнению Барта, частью всеобщей «транслингвистики».

Пионером на пути развития новой методологии гуманитарных исследований в ХХ веке стала структурная лингвистика Ф. де Соссюра. Основатель современной лингвистики, прежде всего, разграничил понятия языка как совокупности реальных высказываний (фр. parole, живая речь) и языка как системы слов, их значений и правил употребления (фр. langue, язык). Далее по принципу дихотомии он выстроил бинарную классификацию исследуемых явлений: означаемое и означающее, денотация и коннотация, значение и значимость и т.п. Структурный анализ основан на выявлении взаимосвязей между составляющими в языковой системе в ее синхроническом измерении. Соссюр настаивал на приоритетном изучении языка как сложившейся системы знаков и считал лингвистику разделом общей науки о знаках – семиологии.

Смысл, являющийся предметом нашего рассмотрения, в контексте структурализма подвергается двойной детерминации: в первую очередь, со стороны значения, во вторую – значимости. Чтобы выяснить содержание этих понятий, проследим логическую цепочку их взаимоопределения. Знак наделен диалектической природой. Она выражается во взаимосвязи означаемого и означающего – относительно устойчивых единиц структурного анализа. Означаемое – это концепт, идея, или психическое представление о вещи. Означающее выполняет функцию материального посредника, внешнего выражения означаемого. Внутреннее соотнесение означаемого и означающего в акте речи проявляется в значении, которое относится к содержанию. С понятием значения сопоставляется понятие значимости, осмысливаемое в оппозиции к нему. Это понятие позволяет выйти за пределы внутреннего строения знака в сферу его речевого окружения. Внешние связи с другими знаками, окружение знака обусловливают его значимость, которая относится к форме.

Значение и значимость являются процессуальными характеристиками означивания. Значение – это «акт, объединяющий означаемое и означающее, акт, продуктом которого и является знак» [2, с. 135]. При этом значимость более важна, чем значение.[2] Это понятие занимает центральное место в структурной лингвистике, поскольку значимость принадлежит плану языка, а не речи. Таким образом, лингвистика отходит от сферы влияния психологии, приближаясь к идеалу математизированного знания, в частности воплощенного в экономике (которая тоже изучает структуры, и не является ни естественной наукой, сосредоточенной на изучении объективной действительности, ни гуманитарной – направленной на субъективное значение). Здесь, очевидно, проявилось стремление структурного анализа вывести лингвистику на новый уровень научного знания, подобно тому, как оно понималось позитивизмом.[3] Однако установка на разрыв с психологией поддерживалась не всеми структуралистами. Например, Э. Сепир исходил в своих исследованиях из глубинной взаимосвязи между различными дисциплинами гуманитарного цикла: лингвистики, истории культуры, психологии и др.

Барт так описывает значение структурализма: «… он со всей очевидностью обнаруживает тот сугубо человеческий процесс, в ходе которого люди наделяют вещи смыслом. Есть ли в этом что-нибудь новое? До некоторой степени, да; разумеется, мир всегда, во все времена стремился обнаружить смысл как во всем, что ему предзадано, так и во всем, что он создает сам; новизна же заключается в факте появления такого мышления (или такой «поэтики»), которое пытается не столько наделить целостными смыслами открываемые им объекты, сколько понять, каким образом возможен смысл как таковой, какой ценой и какими путями он возникает. <…> можно было бы сказать, что объектом структурализма является не человек-носитель бесконечного множества смыслов, а человек-производитель смыслов, так, словно человечество стремится не к исчерпанию смыслового содержания знаков, но единственно к осуществлению того акта, посредством которого производятся все эти исторически возможные, изменчивые смыслы. Homo significans, человек означивающий, – таким должен быть новый человек, которого ищет структурализм» [3, c. С. 259].

Структурализм как метод исследования сложных систем взаимосвязанных частей нашел свое применение не только в лингвистике и литературоведении (Р. Якобсон, Р. Барт), но и в антропологии (К. Леви-Стросс), психологии (Ж. Пиаже), истории (М. Фуко), психоанализе (Ж. Лакан), философии (М. Мерло-Понти) и т.д. Продолжительное время велись дискуссии по поводу того, можно ли назвать структурализм отдельным направлением или школой в гуманитарном знании. В конце концов, он получил признание как общий подход в науках о человеке, сущность которого заключается в предположении наличия определенной смысловой структуры, общей для мира и сознания. Это значит, что мир идей структурирован так же, как и мир вещей [6, с. 11].

Язык, с точки зрения структурного анализа, – соединяющее звено между звуком и мыслью, и одновременно – сфера артикуляций (от лат. articulare – расчленять). По сути, речь преобразует хаотический континуум действительности в упорядоченный мир, выделяя в тотальности непрерывно-длительного бытия отдельные вещи, явления или события. Задача семиологии в будущем, прежде всего, будет заключаться в том, чтобы «установить способы членения человеком реального мира» [2, с. 139]. Структуралисты отмечают, что ведущая способность, благодаря которой становится возможным означивание, язык и речь в целом – это способность к разъединению, противопоставлению, распределению, а не к объединению, идентификации. Именно процедура расчленения и упорядочения дает нам возможность говорить о понимании мира, языка, социальных связей и т.п. Так, Барт, следуя Соссюру, акцентирует внимание на том, что смысл образуется в результате одновременного распределения двух «аморфных масс»: идей и звуков, которые существуют параллельно друг другу. До этого разделения смысл не существует. Смысл возникает только как следствие расчленения и, тем самым, упорядочения этих масс. Смысл – это упорядоченность хаоса путем одновременного расчленения и объединения идей и звуков.

В результате разъединения мы получаем отдельные составляющие исследуемого объекта, в тоже время объединение воспроизводит взаимное расположение – конфигурацию этих составляющих, которая порождает определенный смысл. По определению Барта, «структура – это, по сути, воспроизведение предмета, но воспроизведение направленное, заинтересованное, поскольку модель предмета обнаруживает нечто такое, что оставалось невидимым, или, если угодно, неинтеллигибельным, в самом моделируемому предмете. Структуральный человек берет действительность, расчленяет ее, а затем соединяет расчлененное; [...] в промежутке между этими двумя объектами, или двумя фазами структуралистской деятельности, рождается нечто новое, и это новое есть не что иное, как интеллигибельность в целом. Модель – это интеллект, приплюсованный к предмету, и такой добавок имеет антропологическую значимость в том смысле, что он оказывается самим человеком, его историей, его ситуацией, его свободой и даже тем сопротивлением,  которое природа оказывает его разуму» [3, c. 255]. Благодаря формированию нового типа объектов исследования – функциональных моделей, структурный анализ способствовал компьютеризации исследований многих языковых явлений и ментальных процессов.

В современной методологии гуманитарного знания к структурализму часто относятся весьма пренебрежительно, принимая во внимание, прежде всего, критику в его адрес. При этом, игнорируют значительные достижения структуралистов и не замечают, откровенно говоря, неклассические познавательные установки, которыми они, осознанно или нет, руководствовались в области гуманитарного знания. В частности, актуальными и новаторскими можно считать призывы структуралистов выйти за пределы классических гносеологических норм, применяемых в то время сторонниками позитивистской методологии. Во-первых, принципа детерминизма при объяснении значения элементов произведений, подлежащих анализу, а также взаимосвязей между произведением и автором, произведением и эпохой и т.д. Во-вторых, принципов объективности и научной строгости, за которыми, с точки зрения структуралистов, маскируются идеологические догмы: поскольку любое научное исследование не может избежать опоры на общефилософские предпосылки, содержащие наиболее общие представления о человеке, истории, литературе и т.д., то проблемы познания возникают не потому, что эти предпосылки неустранимы, а потому, что ими пытаются пренебречь, сделав вид, что их не существует. В-третьих, корреспондентного критерия истинности: структуралисты избегали оценки произведения с точки зрения истины как соответствия между объективной действительностью и ее отражением в творчестве.

Пристально всматриваясь в критерий истины, нельзя отрицать, что он подвержен ударам, по крайней мере, с двух сторон. Если рассматривать гуманитарные науки не как совокупность знаний, а как деятельность, то следует признать, что деятельность нельзя охарактеризовать как истинную или ложную. Уместным здесь будет пример литературной критики, которая не является ни таблицей результатов, ни совокупностью оценок. Она, по своему существу, является деятельностью, то есть последовательностью мыслительных актов субъекта деятельности, глубоко укоренившихся в конкретно историческом и субъективном существовании. Не случайно Барт ставит вопрос: может ли деятельность быть «истинной»? И дает на него отрицательный ответ, поскольку деятельность подчиняется совсем иным требованиям [4, с. 272]. С другой стороны, поскольку объект гуманитарных наук – это не мир, а особая реальность, которая возникает в процессе его отображения, воспроизведения или осмысления, то есть имеет творческую природу, то оценка результатов гуманитарно-научного познания согласно критериям истины или лжи также представляется достаточно проблематичной. Так, предмет литературной критики – «слово, слово другого», которое трудно однозначно оценить как истинное или ложное, поэтому его научная ценность, в основном, оценивается исходя из критериев оригинальности, эвристического потенциала, т.е. его наполненности новым смыслом и способности порождать новые смыслы. И если учесть, что, с точки зрения структуралистов, мы имеем доступ к миру только через посредничество языка, который не просто называет вещи, а собственно делает их «вещами», то есть дискретными предметами или явлениями, различая и выделяя их из континуальной тотальности бытия, то объект любого гуманитарного исследования доступен нам только через слово. То, что у Дильтея представлено как духовный мир, у структуралистов – языковой мир. «Мир существует, писатель пишет – вот что такое литература» [4, с. 272]. Эту сентенцию Барта можно переформулировать следующим образом: мир существует, человек творит – вот что такое гуманитаристика. Так создается объект гуманитарных наук.

Конечно, возникает вопрос: «правомерно ли ограничивать гуманитарное познание сферой косвенного, знакового, за пределами которого остается сама действительность?». То есть, правомерно ли ограничивать, например, историю как науку изучением артефактов, которые сохраняют отклики прошедшего, оставляя за пределами познаваемого само прошедшее как действительность? Проблематичность ответа на этот вопрос, очевидно, раскрывает несостоятельность попыток одного из типов методологии, в данном случае, – структурализма, оставаться в пределах сугубо научного подхода и одновременно пытаться охватить все сферы гуманитарного (духовного, человеческого). Кроме того, недостаточной оказалась и ориентированность структуралистов исключительно на такие формальные критерии истинности, как связность, логичность, системность. Впрочем, для нас важно, что структурализм привлекает внимание к новому видению и пониманию истинности в гуманитарных науках. В рамках данного подхода, любые претензии знания на истинность представляются самообманом, иллюзией. Гуманитарий, жаждущий истины, на самом деле, сталкивается с той или иной идеологией, теоретико-методологической ангажированностью определенной мировоззренческой или философской позицией.

В гуманитарном познании место истины занимает смысл. Толкование смысла структурализмом отличается своей спецификой. Чтобы избежать самообмана или «спокойной совести», как пишет Барт, целью исследования должна стать не расшифровка смысла, а «воспроизведение правил и условий выработки этого смысла». Если речь идет о литературной критике, то литературное произведение рассматривается как некая семантическая система, призванная «вносить в мир “осмысленность” (du sens), а не какой-то определенный смысл (un sens)» [4, c. 274]. Как правило, произведения не бывают ни полностью понятными, ни полностью непонятными, они обременены смыслами. Это системы означающих, не раскрывающиеся непосредственно как обозначенные объекты. Смысл нельзя получить или схватить, он юркий и неуловимый: «смысл настойчиво предлагает себя и упорно ускользает». Этими характеристиками смысла обусловлены возможности произведения «с одной стороны, задавать миру вопросы (расшатывая устойчивые смыслы, опирающиеся на верования, идеологию, здравый смысл людей), и притом не отвечать на них (ни одно великое произведение не является “догматическим”), а с другой стороны, оно бесконечно открыто для новых расшифровок» [4, c. 274]. Такой предстает природа литературы, сущность которой не в содержании и смыслах, заложенных в ней, а в системности. Поэтому структурализм и настаивает на исследовании литературы как системы знаков.

Итак, вывод структурализма: если смысл – неуловимый, то напрасно ставить перед собой цель схватить его, стоит сосредоточиться на доступной гуманитарному познанию формальной структуре, системе функций внутри исследуемых объектов. Структурализм сознательно ограничивает себя рамками доступного в пределах науки, хотя и отдает должное таким подходам в гуманитарном познании, которые признают субъективность и объективность, историчность и экзистенциальность, тоталитаризм и либерализм. Если рассматривать литературную критику как пример какого-либо гуманитарного исследования, или метаязык, то следует признать его и продуктом эпохи – «исторического вызревания знаний, идей, духовных стремлений», и субъективных предпочтений – опытом «выборов, удовольствий, отталкиваний и пристрастий» исследователя [4, c. 275]. Такой дуализм, характерный для языка научного исследователя, удваивается еще и дуализмом языка, присущим автору исследуемого произведения. Гуманитарное познание сталкивается с диалогом «двух эпох и двух субъективностей», особенность которого заключается в том, что он полностью посвящен настоящему. Задача исследований гуманитариев не в том, чтобы проявить преклонение перед истинами прошлого, а в том, чтобы дать толчок к созданию будущего; «критика не “чтит” истину прошлого или истину “другого”, она занята созиданием мыслительного пространства наших дней». [4, c. 275].

Учитывая сказанное, возникает вопрос о правомерности критики структурализма (формализма), в частности М.Бахтиным, который выделил такие его недостатки: 1) разрывы между языком и социальным окружением, историко-культурной целостностью, 2) пренебрежение диалогической природой языковой реальности, 3) выхолащивание гуманитарной природы языкознания и литературоведения, к которому приводит применение структуралистской методологии и т.д. [5]. На наш взгляд, такие обвинения представляются несколько односторонними и исходят из слишком упрощенной схемы стуктуралистской методологии, не учитывающей многогранности самого феномена структурализма.

Еще одним основанием для критики структурализма стала мировоззренческая позиция, которая, якобы, формируется в результате применения подхода, предложенного структуралистами. Поскольку цель этого подхода – выявление скрытых структур как совокупности отношений, которые остаются инвариантными при определенных преобразованиях, в частности глубинных установок культуры, которыми бессознательно руководствуется человек, то структурализм, якобы, ставит под сомнение возможность свободной, автономной деятельности человека, в том числе и познавательной, поскольку сознание человека всегда опосредовано знаковыми системами. При этом, сами системы интерпретируются как бессознательные, то есть независимые от частного человеческого сознания и до конца не осознаваемые субъектом. Таким образом, человек рассматривается скорее как результат, а не причина, продукт действия системных отношений, а не их создатель. Структурализм, соответственно, обвиняют в антигуманистическом характере.

Однако направленность структурализма на отношения, а не сами объекты (их природу, характеристики) можно рассматривать и как преимущество, которое позволяет проложить видимый мост между философией, формирующей основы методологии, и отдельными науками. Поскольку так подготавливается почва для реализации извечного стремления философии к формированию всеобщего знания, не ограниченного спецификой объектов той или иной предметной области.

Также структуралистов критиковали за игнорирование исторического подхода к языку, который лежал в основе сравнительного языкознания. Хотя это позволило им, с одной стороны, выйти за рамки XIX века в этой области знания, но с другой – привело не только к новым свершениям, но и к потере многих достижений наук о языке, среди которых наиболее важное – установление взаимосвязи между языком, мышлением, сознанием и культурой. Идеи структуралистов противопоставлялись идеям последователей В. фон Гумбольдта, согласно которым разные языки обеспечивают человеку разные точки зрения, с которых он способен смотреть на мир. Без внимания оставалось утверждение, что языки – картины мира, однако не застывшие, а живые и творческие.

Хотя до сих пор находят немало оснований для критики структурализма, некоторые исследователи, в частности С.Повторева, обосновывают парадигмальный статус модели структурной лингвистики в современной гуманитаристике. Выдвигается ряд аргументов, в частности – отход от акцентирования внимания на постоянстве языковых структур, раскрытие изначальных духовных основ языка и мышления, что привело к выводу о релятивности, виртуальности, изменчивости, хаотичности и случайности как онтологических основаниях не только языка и речи, но и жизни человека и общества [7].

По нашему мнению, нельзя не отметить соответствие идей структурализма современным научным представлениям о физической природе действительности, в частности их созвучность принципу дополнительности. Язык, в частности, можно рассматривать как дуальное единство длительности и дискретности: «бесконечного текста», которым является живая речь, или синтагма, с одной стороны, и застывших значимых единиц – отдельных знаков или парадигматических элементов системы языка – с другой.

Наиболее остро  критика в адрес структурализма прозвучала, как это ни странно, не со стороны сторонников исторического подхода или тех, кто требовал учитывать субъективные факторы в гуманитарном познании, а от «идейных потомков» – постструктуралистов, которые, в целом поддержав основы структурализма, обнаружили их неспособность преодолевать трудности, решать противоречия и избегать внутренних парадоксов, возникающих при последовательном применении структурного анализа.

1. Барт Р. Две критики // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика / Пер. с фр.  Г.К. Косикова. М., 1989. – С. 262–268.
2. Барт Р. Основы семиологии // Барт Р. Структурализм: «за» и «против»/ М., 1975. – С.114–163.
3. Барт Р. Структурализм как деятельность // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М., 1989. – С. 253–262.
4. Барт Р. Что такое критика? // Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика. М., 1989. – С. 269–275 c.
5. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
6. Дьяков A.B. Философия пост-структурализма во Франции. Нью-Йорк, 2008.
7. Повторева С.М. Структурний підхід – структуралізм – постструктуралізм (еволюція методології та її поширення в гуманітарних студіях): монографія. Львів., 2010.

Все статьи автора «Olga Ruptash»