ТЕМА БАЛКАНСКОГО КРИЗИСА И РУССКОГО ПАТРИОТИЗМА В ПУБЛИЦИСТИКЕ В.П. МЕЩЕРСКОГО 1870-Х ГГ

Щербакова Галина Ивановна
Тольяттинский государственный университет
доктор филологических наук, доцент, профессор кафедры журналистики

Аннотация
В статье исследуются произведения русского публициста- консерватора В.П. Мещерского, издателя журнала-газеты «Гражданин», написанные по следам его командировок на театр военных действий русско-турецкой войны 1877-1878 гг. В статье анализируется комплекс проблем, поднятых автором, оппозиционным правящему режиму относительно внешней и внутренней политики. Рассмотрена доминантная проблематика, система образов, выразительных средств, дано обоснование выбора жанровых форм и особенности авторской позиции.

Ключевые слова: гражданская позиция, консерватизм, общественная инициатива., общественное мнение, оппозиция, патриотизм


THE THEME OF THE BALKAN CRISIS AND RUSSIAN PATRIOTISM IN PUBLICISM OF V.P. MESHCHERSKIY IN 1870TH YEARS

Shcherbakova Galina Ivanovna
Togliatti State University
Ph.D., Associate Professor, Professor, Department of Journalism

Abstract
This article examines the works of Russian publicist conservative V.P. Meshchersky, publisher of the magazine-newspaper «the Citizen», written in the footsteps of his trips to the theatre of war Russo-Turkish war of 1877-1878, the article examines the complex issues raised by the author, opposition to the regime regarding foreign and domestic policy. Considered the dominant issues, system images, expressive means, the substantiation of the choice of genre forms and peculiarities of the author's position.

Keywords: citizenship, conservatism, opposition, patriotism, public initiative, public opinion


Рубрика: Журналистика

Библиографическая ссылка на статью:
Щербакова Г.И. Тема балканского кризиса и русского патриотизма в публицистике В.П. Мещерского 1870-х гг // Гуманитарные научные исследования. 2014. № 10 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2014/10/8042 (дата обращения: 23.02.2024).

Тема внешней политики России, ее международного статуса стала предметом острого интереса в русской прессе второй половины XIX века: политическое и экономическое взаимодействие России с западной цивилизацией становилось все более интенсивным, а геополитические интересы крупных европейских государств стали пересекаться и конфликтовать с российскими. Одной из болезненных тем отечественной прессы стала русско-турецкая война 1877-1878 гг., имевшая двухлетнюю предысторию в виде народных восстаний на юге Балкан. Россия не могла поддержать освободительную борьбу славянских народов, скованная международными соглашениями, подписанными после поражения в Крымской войне 1854-56 гг.

Во второй половине 1870-х гг. «Гражданин» активно включился в обсуждение балканского вопроса, волновавшего русское общество, вопреки стремлению политического режима к закрытости внешней политики, о чем говорит принятое 5.10.1875 г. Постановление, запрещавшее в статьях по восточному вопросу критиковать действия русского правительства. «Гражданин» поступил вопреки запрету, из-за чего за два года, с 1876 по 1878,  о нем было представлено пять «всеподданнейших докладов», ему было объявлено три предостережения, шесть раз он был приостановлен, однажды сдвоенный номер «Гражданина» был арестован, еще один раз редактору было объявлено замечание.

Стремясь разобраться в происходящем, Мещерский совершил несколько продолжительных поездок на балканский и кавказский театры военных действий. Итогом стали книги «Правда о Сербии» (1877), «Кавказский путевой дневник» (1878), «Сборник воен­ных рассказов. 1877–1878» (Ч. 1–3, 1880–1882) и серия статей в «Московских Ведомостях» и «Гражданине». Освещение балканской темы было весьма опасным делом в цензурном отношении, т.к. власть должна была соблюдать обязательства, принятые после русско-турецкой войны 1854-1856 гг. Однако замалчивание данной темы противоречило интересам общества. Мещерский, сделавший своей целью борьбу с бюрократией, критику чиновничьего пренебрежения к общественным интересам, страстно включился в обсуждение балканской темы, несмотря на цензурные преследования. Например, до начала военных действий Мещерский получил сведения о тайных переговорах Александра II и австрийского императора, о чем написал резкую предупреждающую власть статью, где «напомнил предания измены и коварства Австрии и доказывал, что есть для России нечто хуже и опаснее войны – роль прислужницы Европы и мир, купленный ценой русского позора» [1, с.449]. Активная позиция издания по славянскому вопросу принесла журналу осенью 1876 г. удвоение подписки как признание читателей и запрет на выпуск журнала на два месяца от цензуры. Мещерский использовал вынужденный отпуск для поездки на Балканы и написал книгу о Сербии.

Вторая книга – «Кавказский путевой дневник» – написана через год с небольшим. Произведения имеют общую тему, место и время событий. В центре обоих произведений – русский солдат, его отношение к войне, врагу, к офицерам, к жизни и смерти, к народам тех территорий, на которых разворачиваются военные события. Оба произведения продолжают критику  деятельности правительства, высших военачальников, чуждых интересам армии и народа, замкнувшихся в эгоистических корпоративных интересах, подчас враждебных русскому делу. Примером этого служит воспроизведенный автором диалог интендантских чиновников, цинизм которых является саморазоблачительным, для них война – способ наживы и карьерного продвижения:

-Хорошо, кабы война была, – сказал один.

-А на что вам так хочется? – спросил его знакомый господин.

-Как на что? Спустить надо целую партию мундиров.

-Зачем же спустить?

-А за тем, что как война, все сходит, а в мирное время такой партии не спустишь.

-А что, дурна, что ли?

-Залежалась…»[2, с. 4].

Автор умел находить подобные красноречивые факты, говорящие сами за себя. Еще один объект вызывал постоянную негативную оценку Мещерского – высший свет, утративший тесную связь со своим народом, живущий космополитическими интересами. Публициста болезненно тревожил внутренний раскол России, существующий между народом и правящей элитой:  «Космополиты из большого света захватили власть в свои беленькие ручки, а между тем непонятно как, черные ручищи смиренного, тихого, кроткого, но глубоко верующего народа двигают события, без криков и шума с другой частью высшего общества. Великое таинство народа, совершающего свое историческое признание, совершается в воздухе, но исправники и становые озадачены, ибо не могут внести оное в официальные рамки»[2, c.5]. Понятие народ для  него – это не только солдаты, крестьяне, но и те представители элиты, которые отказались от узко сословных предпочтений, поставив интересы России и славянского братства выше собственных. «Нашел Москву разделенную, как и Петербург, на два духовных мира: мир унылых и мир верующих и надеющихся, – пишет автор в начале «Кавказского дневника». – Известная частица московского high-life(высшего света – Г.Щ.), подражая по обычаю петербургскому, благосклонно находит, что нам нечего больше желать, как мира, благосклонно октроированного нам Турцией! Эти барыни и их кавалеры молятся Богу по-французски… Им не только дела нет до цели драмы, до ее характера, до ее исторического смысла для России; им даже дела нет до той правды, которая свидетельствует, что мы никакого постыдного поражения не потерпели в этой войне, и что неудавшиеся наши атаки не могут быть названы поражениями. Нет дела и до того, насколько наши войска покрыли себя славою. Нет, им нужен скорее мир, чтобы без малейшей  fausse honte (осложнений) предаваться тем пустякам, которые составляют сущность великосветской жизни»[2, c.2]. Изображение раскола описано и в самом начале «Писем из Сербии»: это символический эпизод в петербургском ресторане Дюссо, где пирует великосветская молодежь. Случайно встречаются двое знакомых: один, недавно произведенный в офицеры, сейчас праздновал свою отставку. Он отказался от карьеры, чтобы поехать в Сербию добровольцем. Его бывший сокурсник, отговаривая приятеля, презрительно замечает: «Туда одна шваль едет!» и добавляет: «Зачем ехать в Сербию за трусов-славян драться – своя шкура, а не чужая!» На что получает ответ, что отговаривать его бесполезно, здесь душе тошно, поэтому он поедет сражаться «за идею». Противопоставление идеализма одних и унылого своекорыстного прагматизма других лейтмотивом проходит по обоим произведениям.

Гораздо больше внимания Мещерский уделяет отношению народа к турецкой войне, в котором видны разительно отличающиеся от элиты духовные приоритеты. Важным моментом повествования «Писем из Сербии», задающим его нерв, стало описание митинга в Москве, посвященного проводам поезда с русскими добровольцами, отправляющимися на Балканы: «На Брестском дебаркадере было много провожавших, около 15 тыс. Толпы запели «Спаси, Господи, люди твоя», и молитва разнеслась по всему протяжению длинной галереи. Потом, точно где-то был среди этих тысяч народа дирижер, все смолкло разом.(… ) Я испытал сильное впечатление: меня точно жгло умиление, я чувствовал, что между этими тысячами народа, и между каждым из этих десятков тысяч установилось чудное общение молитвы»[3, c.30-31]. Автор описывает, как стеснялся своих слез, пока не увидел, что все соседние лица тоже залиты слезами. От краткой эмоциональной ремарки Мещерский мгновенно возвращается к стилю документального репортажа, фиксируя последние мгновения прощания в телеграфном стиле: «Потом звонки: второй, третий. Потом опять «Спаси, Господи…» Потом свисток кондуктора. Потом единое невообразимое «Ура!» Потом свисток локомотива. Потом молчание. Страшное молчание – чувствовалось, что молчали десятки тысяч народа. Поезд тронулся. Тысячи рук поднялись, перекрестили три раза поезд, перекрестили себя. Толпа постояла – постояла и начала тихо расходиться»[3, c. 32].

Сходный прием использован и в «Кавказском путевом дневнике» [подробнее см.: 4], чтобы выяснить отношение народа, Мещерский однажды пытался спровоцировать собеседника-мужика и сбить его с толку, заставив признать вред войны за каких-то далеких и неведомых болгар, однако тот незатейливо, но категорично защитил справедливость помощи славянам. Во время другой остановки в донских степях Мещерский опять попробовал узнать народное мнение о войне:

-Много воевать пошли?- спросил я у одного старого казака.

-Много,- ответил он.

-А казачки небось скучают? – сказал я, глядя на двух молодых казачек, стоявших облокотившись на перила балкона.

- А пускай скучают: казаку воевать, а жинке скучать,- ответил, ухмыляясь, казак.- Скажи только Царь, все казаки пошли бы на войну. Турка казака боится,- прибавил он не без самодовольства»[2, с.12].

Еще одной проблемой, объединяющей «Сербские письма» и «Кавказский дневник» является недостаток взаимодействия государственных структур и общественных организаций. В пореформенной России был дан старт различным формам общественного самоуправления: от земства до создания Красного Креста. Но бюрократическая машина упорно не допускала укрепления общественной инициативы. Мещерский, немало писавший об этом конфликте в «Гражданине», теперь демонстрирует его драматизм и пагубность в условиях военных действий. Самое пристальное внимание журналиста направлено на медицинское обслуживание. Болью и возмущением исполнены строки, когда он описывает действия военно-медицинского ведомства, не способного справиться с потоком больных и раненых и, тем не менее, ставящего препоны к поступлению раненых в госпитали Красного Креста как общественной организации. То же самое противодействие публицист отмечает и относительно распространения между ранеными лекарственных средств, костылей и прочего снаряжения, если они предоставлены Красным Крестом. Следствием ведомственного эгоизма становятся страдания больных и раненых воинов, не получивших своевременной медицинской помощи. Единственным исключением стало признание государством благотворной помощи сестер милосердия, приехавших от данной общественной организации. Впрочем, автор высказывает гипотезу о причине последнего исключения: во главе сестринской организации стояла супруга главнокомандующего.

Если в Сербию Мещерский ездил, выполняя только журналистские обязанности: увидеть описать, показать события и людей, но и этого хватало для констатации того, что властные структуры не умеют, не хотят работать с общественными организациями, боятся общественной инициативы, кстати, эти факты отмечены на примере не только русских властей, но и сербских [подробнее об этом: 5].  Во второй поездке на  фронт русско-турецкой войны Мещерский взял на себя дополнительные функции: он поехал и как журналист, и как волонтер, представитель Красного Креста, повез собранные в Москве посылки для раненых и больных – слишком большое и тяжелое впечатление произвели на него страдания в Сербии раненых русских добровольцев, лишенных необходимой медицинской помощи.

Пока в столичных салонах обсуждали, быть или не быть войне, на Кавказе, где она была реальностью, дилемма перешла в иную плоскость: как к ней относиться, насколько вкладывать в нее свою душу, чем жертвовать ради нее. Мещерский показывает, сколь беззаботно и формально исполняют обязанности те, кому по долгу службы положено заботиться о проливающих свою кровь русских воинах. Этот контраст им создается на фоне столкновения двух структур: военно-медицинского ведомства и общественного Красного Креста. За одним стоит вся мощь государства и его финансовых ресурсов, за другим – сострадание и милосердие лучшей части общества. Мещерский нисколько не переоценивает размах помощи Красного Креста: вклад последнего он оценивает, как каплю в море: «Когда мы принялись рассчитывать, как разделить все то, что я привез с собою на пожертвованные деньги, и распределять по отдельным отрядам, увы!- все, что мне казалось так много в Москве, здесь, на месте, оказалось весьма малым»[2, с.46]. Количество военных госпиталей в десять с лишним раз превышало количество госпиталей, основанных Красным Крестом, но, посещая и сравнивая учреждения, относящиеся к различным ведомствам, Мещерский с печалью констатирует, что военные госпитали носят печать рутины, несмотря на квалификацию военных врачей. Последние завалены бумажными отчетами, на которые уходят основные силы и время, а сам процесс лечения раненых, а тем более их психологическая поддержка уходят на второй план. Лечение не сопровождается личным общением, состраданием, в чем не менее чем в лекарствах и операциях нуждаются раненые. Мещерский приводит цитату из услышанной им некогда речи одного из главных лиц военно-медицинского ведомства: «Это что, это все пустяки, говорило сие важное лицо, называя пустяками разные заботы о раненых – а вот главное – статистические данные; мы теперь перещеголяли Америку!»[2, с.76]. Бумажная рутина тормозит лечение, умножает человеческие потери, например, в случае необходимости экстренного получения препаратов для раненых врачи военно-медицинского ведомства вынуждены заводить длительную переписку, что извращает саму идею неотложной медицинской помощи.

Медсестры Красного Креста без устали, днями и ночами заботились и ухаживали за раненными и больными солдатами, являя собой примеры истинно христианского сострадания и самоотвержения. «Г-жа Тимашева и сестры обходят госпитальные бараки по нескольку раз в день, обо всем заботятся, во все входят, пишут для раненых письма и вообще заставили себя полюбить и уважать. В числе сестер нашел чрезвычайно молодых. Одной восемнадцать лет, пошла по неодолимому призванию, и ею очень довольны»[2, с.86]. Подводя итог теме лечения в госпиталях, Мещерский пишет: «Общее впечатление отрадное во всем, что касается ухода за ранеными. Видишь и чувствуешь, что они в руках хороших людей, безотрадное же относительно помещений и условий гигиены. Хуже трудно себе представить, и велик грех тех, которые из денег, назначенных на постройку помещений для раненых, извлекли себе так много, а раненым так мало. Гадко и грустно натыкаться на такие резкие проявления недобросовестности и бесчеловечности»[2, с.87]. При посещении другого госпиталя Мещерский узнал свою московскую знакомую, Н.А.Ш. (Шереметьеву), с которой недавно виделся в московских гостиных и разговаривал обо всем, о чем говорят в гостиных.  И вот через несколько месяцев он встретил ее в «переднике Красного Креста, в простом платье, в образе неутомимой простой работницы; говорит она о каждом раненом с какою-то горячей любовью, всякий медицинский термин ей знаком», и все ее мысли и чувства, все ее время отданы раненым. Размышляя об этой метаморфозе, Мещерский пишет, что цель его не хвалить даму, зная, что похвала ей будет неприятна и она в ней не нуждается. «Тут что хорошо: это образ русской женщины, он благословен, верующей, любящей, могучей волею, самоотвержением, бессословностью»[2, с.94]. Обычно такие выводы венчают в дневнике цепочку зарисовок, посвященных доминантным темам произведения.

Тема суровых военных будней рядовых солдат – одна из самых главных в и в «Сербских письмах», и в «Кавказском путевом дневнике», ей автор посвятил много страниц, где с восхищением рассказывал о тягостях военной жизни рядовых служащих. В Сербию ехали только добровольцы. Правительство закрывало глаза на стремление части солдат и офицеров помочь братскому славянскому народу, не препятствуя, однако, получить отставку ради участия в боевых действиях. Публицист признает, что не все добровольцы «едут за идею». Встречаются разные: едут изверившиеся во всем люди, в надежде найти смысл жизни, едут бесшабашные удальцы, соскучившиеся в мирной жизни, едут ради пособия, выдаваемого Славянским комитетом, едут пропившиеся, проигравшиеся, промотавшиеся люди, волоча за собой на войну все нажитые пороки. Но и они для Мещерского не «шваль», потому что готовы ради очищения души отдать свою жизнь на благородное дело.  Автор «Писем из Сербии» рисует один за другим портреты русских людей, по разным мотивам приехавшим в Сербию, но с одним желанием – постоять за правду, за славян, за христиан – это люди, ощутившие потребность самопожертвования. Перед читателем проходят силуэты героев: молодой, только что обручившийся офицер, провожаемый невестой и матерью-старушкой, бывший московский учитель Гольдштейн, ставший безбоязненным фотографом, сын московского переплетчика Бараша, совсем молодой, почти подросток, убитый в первом же бою и успевший прошептать с улыбкой: «Скажите матери, что я убит»[3, с.117], потомок славной военной династии Раевских, также убитый, москвич Киреев, ставший легендой: трусливо брошенный сербскими солдатами, он остался с оторванной рукой на поле боя и бился с турками до последнего. Красноречивый эпизод произошел в Белграде: Мещерский встретил отставного унтер-офицера, который сказал: «Сто рублей и голову свою принес на славянское дело – больше дать не могу»[3, с.47].  Автор отмечает у русских добровольцев «нравственную потребность быть храбрыми». Он всматривается в характеры далеко не идеальных людей: беспокойного генерала М. Черняева, интригами буквально выдавленного из России, московского купца Хлудова, который мог бы наслаждаться всеми прелестями жизни богача, а он «сидит в худом шатре на Делиградском поле, ест корку хлеба с дурным чаем. Ему мила удалая и безалаберная жизнь. Однажды он скакал к Черняеву по кукурузному полю и увидел пробиравшихся по нему сербских солдат, покинувших поле боя. Он их собрал хлыстом, построил и повел в бой к Черняеву. Их оказалось 600 человек, и они очень пригодились во время боя»[3, с.102]. За восхищением героизмом русских солдат скрыто сожаление Мещерского, что современная Россия не дает развернуться народным силам: власть не оставила им простора.

Нередко Мещерский заменяет свои впечатления рассказами встреченных им людей, сам контекст включения их пересказа в повествовательную ткань свидетельствует, что автор хочет развить дорогую для него мысль не только за счет собственных высказываний, но и за счет своих идейных союзников, демонстрируя тем самым установившееся на войне общественное мнение. «Да, говорил один из военных,- русский солдат, это такое зрелище, которым можно насладиться! Офицеры и генералы храбры! Но каждый ли из них есть личность; у каждого есть впереди цель, мечта, приманка, отличие, карьера. А у солдата – ничего! Одно сознание долга, и именно сознание,- вот что великолепно!»[2, с.58].

Развивая тему контраста, Мещерский немало пишет об офицерском составе армии; и здесь, как в светском обществе, есть карьеристы, для которых жизнь солдата ничего не значит: «При главной квартире есть немало генералов, негодных к делу по невежеству и неспособности, но с громкими именами, которые не дают покоя и все предъявляют требования на командование отрядами, с одной лишь целью отличиться и получить Георгия, воображают себя гениями, знать не хотят никаких инструкций»[2, с.72]. Оставаясь самим собой, открывая свои мысли и размышления о происходящих событиях, действиях или сложившихся обстоятельствах, описывая ситуацию, комментируя ее, автор-журналист дает тем самым оценку; как правило, образ автора-публициста полностью совпадает с позицией автора – реального человека: «Пишу наскоро, в состоянии души, которое выразить не могу. Никогда ничего подобного этому состоянию души не испытывал. Что-то страшное по своей величественности, по захватывающему душу драматизму и душевной боли. Боль душевная сильная и благоговение беспредельное. Не знаешь, как выразить. Плакал не раз, и все плакать хочется от мысли, сколько наших легло, ложится и ляжет еще до утра»[2, с.225]. Мещерский временами как бы перестает быть публицистом, становясь лириком: в задушевной манере обнажает свое переживание и ход мыслей, описывает противоречивое состояние души, когда, прислушиваясь к звукам битвы, он пытается угадать ее ход. То ему кажется, что наша атака заглохла, и всем вокруг становится страшно, что русскую армию постигла неудача. Мещерский описывает, как бросился на колени и молился, «как молишься нечасто в жизни», а рядом молились два солдата по колено в снегу. Но вдруг опять разгорелся бой, послышались выстрелы. Все точно ожили. «Что за ужас,- фиксирует он свое состояние, не боясь показаться смешным, – пришла в голову мысль- пальба означает смерть наших, а мы радуемся»[2, с.231]. Таким образом, лирическое не отступает перед публицистическим и документальным. Мещерский мастерски сочетает тончайший психологический анализ собственных переживаний с публицистической рельефностью и полемической остротой. Он предстает в  нескольких обликах – вдумчивого собеседника, резкого критика, честного наблюдателя, возвышенного поэта, проницательного политика, оставаясь всегда собой – патриотом и гражданином России, бесконечно любящим свой народ и осознающим свой долг перед ним: «Когда на месте увидишь и поймешь всю святость нашего солдата и всю глубину претерпеваемых им страданий и нужд, тогда любовь к нему становится до того сильною и до того требовательною, что невольно для души становится потребностью сознавать, насколько мало мы для этого солдата делаем и даем от избытка того, что имеем и можем дать» [2, с.206].

Не одних карьеристов видел автор в офицерской среде. Перед читателем предстают образы русских офицеров, преданных родине, исполненных высочайшими понятиями чести и долга, презирающих страх и опасность. Главный критерий настоящего офицера для Мещерского – не личный героизм, а отношение к солдатам. Он описывает эпизод краткой передышки после боя: «В одном из этих полков привезли на стоянку воду. Кто бывал в это время в походах, тот знает, какое это событие – привоз воды. Сутки солдаты не пили, жара страшная, вода в той местности редкость, солдатам приходилось раздавать по маленькой порции. После распоряжения о раздаче солдатам воды полковой командир отправился к начальнику дивизии, Вернувшись через час и зная, что его полк получил воду, он приказывает свою порцию отдать лошади. Оказывается, ее уже напоили солдатики, отделив от своих порций целое ведро для лошади»[2, с.178]. Такова солдатская признательность хорошему, заботящемуся о них командиру.

Но и примеров обмана воинов-героев немало описано на страницах путевого дневника: то раненых не кормили в дороге, выдав им накануне по куску хлеба и 10 копеек денег. При этом комиссар получил по 40 копеек на человека, разведал автор и произвел подсчет: комиссар исхитрился сделать аферу, обобрав людей, пострадавших за отчизну на поле боя, и получив в свой карман за одну поездку две трети из полученного от казны содержания на нужды солдат. «Бедная Россия, бедная казна!»- восклицает автор в конце этих незамысловатых подсчетов[2, с.136]. И примеров такого пренебрежительного отношения военных бюрократов к человеку, своему гражданскому долгу и  обязанностям встречается немало: то командир три месяца не выплачивал содержание казакам, но зато расплатился с карточными долгами в сорок тысяч [2, с.194], то извозчики завышали стоимость провоза груза в госпитали, как только видели срочность заказа, то купцы взвинчивали цены ввиду массового заказа – везде, и особенно в бюрократических службах, отмечал Мещерский корысть, неблагородство, недобросовестность. Это Русь официальная, чуждая всему человеческому, отгородившаяся от народного горя частоколом бумажных отчетов, в которых простым людям не разобраться. Особенно его задевает сравнение размеров довольствия русского воина и турецкого пленного офицера: «пленным пашам на обзаведение дали 1 тысячу рублей, тогда как русскому раненому офицеру подчас не хватает 7-8 рублей, чтобы доехать до дома. Неужели мы хотим заслужить почетные грамоты от Европы за ложную гуманность!»[2, с.57].

Упреки высшей администрации постоянно звучат в путевом дневнике Мещерского: то это резкие инвективы на грани обвинения в антипатриотизме, то строгие доказательства с цифрами и фактами халатности и недальновидности, то горькие сожаления об утрате дворянской и офицерской чести, о всеобщей розни в обществе и разгуле эгоизма, об отсутствии сострадания и щедрости. Противопоставление двух духовных миров – еще один лейтмотив двух произведений, посвященных балканской кампании.

Для переиздания в книжном формате Мещерский не перерабатывал газетные материалы, что позволяет наблюдать, как энтузиазм начальных глав путешествия в Сербию уступают место горьким и нелицеприятным раздумьям о том, кому и зачем нужна была война, о роли западных держав, влиянии их политических амбиций на исход событий на Балканах, о незавидной участи России, обреченной жертвовать своими интересами из-за «ложно» понятых партнерских обязательств перед западными союзниками. Мещерский разделяет простой народ и аристократию по восприятию войны. Для народа – это  слепая и бескорыстная преданность интересам «братушек», страдающих христиан, это готовность поделиться последним, даже отдать жизнь. Наряду с этим Мещерский рисует интересы другой России, аристократической, озабоченной своим комфортом, более связанной имущественными и духовными интересами с Европой, а потому опасающейся недовольства последней, не верящей ни в энтузиазм и бескорыстие, ни в христианскую взаимопомощь. Подобная точка зрения нашла приверженность в образованной части общества, с возмущением отмечает Мещерский, которая очернила святой порыв народа.

Князь Мещерский резок в критике того, что кажется ему аморальным, низким и недостойным. Вместе с тем он искренний и правдивый повествователь, как предписывают законы синтетического жанра- соединения дневника с путевыми записками. Он восхищается картинами жизни, отражающими высокую нравственность и чистоту мыслей русских людей, их безграничную преданность Родине, чувство долга, которое сильнее не только голода, болезней, но, порой, и смерти. Мещерский выбрал жанры, максимально обеспечивающие его творческую свободу, дающие простор для сочетания документализма и авторского субъективизма. Оба жанра: письма и путевой дневник, широко использовались в русской художественной литературе и публицистике [См. подробнее: 4].

Публицистическое письмо берет истоки в жанре личного письма, что сохраняется в субъективности, доверительности, это психологически воздействует на читателя и незаметно превращает его в союзника автора. Этот жанр позволяет охватить отнюдь не личные проблемы человека, но самые острые и значимые вопросы социального, экономического и культурного характера. Автор письма делится своими впечатлениями и размышлениями с читателями, составляющими целевую аудиторию его журнала, он участвует в формировании общественного мнения, включается в дискуссию по злободневным вопросам. Близко к публицистическому письму стоит и дневник или его разновидность – путевой дневник. Мещерский сплавляет в едином произведении жанровые характеристики дневника и путевых записок. От первого он берет принцип обязательных подневных записей, право на выражение личного мнения, на экспрессивность, полемичность изложения, т.е. есть право говорить от первого лица. Принцип же путевых заметок реализован в произведении Мещерского посредством документализма: точное описание местности, топонимики, названий воинских частей, фиксация дат военных сражений, наблюдателем которых был автор, упоминания подлинных имен героев сражений и сестер милосердия, иногда замаскированные  криптонимами. Общая черта, свойственная данным жанрам: принцип документализма, осуществляющийся иногда посредством цифровой информации – результатом собственных изысканий автора, либо сведений, предоставленных его собеседниками: военными, политиками, журналистами, медсестрами и врачами, интендантскими чиновниками, местными жителями и проч. Выбор таких синтетических жанров, как письмо и дневник, обусловлен широтой поднятых проблем и особенностью избранной автором позиции: свидетеля и трибуна, журналиста и представителя общественности. Мещерский пытается использовать синтетические жанры, чтобы обязанность обстоятельного и объективного отчета об увиденном не исключала возможности рассказа о внутреннем мире автора; сливаясь, стихии объективного и субъективного обеспечили высокий эффект достоверности.


Библиографический список
  1. Mещерский В.П. Мои воспоминания. М.: Захаров, 2003. 862 с.
  2. Mещерский В.П. Кавказский путевой дневник. СПб.: Тип. Г.Е. Благосветлова. 1878. 383 с.
  3. Mещерский В.П. Правда о Сербии. Письма кн. В.П. Мещерского. – СПб.: Тип. кн. Оболенского, 1877. 380 с.
  4. Щербакова Г.И. Жанровые особенности «Кавказского путевого дневника» В. Мещерского // Вектор науки Тольяттинского государственного университета, 2011. №2(16). – С. 197-201; Русская журналистика как фактор расширения духовного пространства Международный научно-практический симпозиум в Петербурге, посвященный Дню славянской письменности «Славянский мир: единство и многообразие». – СПб, 2012. – С.131-142; http://slavprostranstvo.ru/page/page47.html


Все статьи автора «Щербакова Галина Ивановна»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: