Г.И. УСПЕНСКИЙ О РУССКОЙ ИДЕЕ: К ВОПРОСУ О ПОЛЕМИКЕ ПИСАТЕЛЯ С Ф.М. ДОСТОЕВСКИМ

Кудряшов Игорь Васильевич
Арзамасский филиал Нижегородского государственного университета им. Н.И. Лобачевского
доктор филологических наук, профессор кафедры литературы

Аннотация
Анализируется полемика Г.И. Успенского с Ф.М. Достоевским о русской идеи.

Ключевые слова: Г.И. Успенский, духовность, литературная полемика, Речь о Пушкине, русская идея, Ф.М. Достоевский


G.I. USPENSKY ABOUT THE RUSSIAN IDEA: ON THE PROBLEM OF POLEMIC THE WRITER WITH F.M. DOSTOEVSKY

Kudryashov Igor Vasilyevich
Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod Arzamas Branch
Doctor of Philology (PhD), Professor of the Department of Literature

Abstract
G.I. Uspensky's polemic with F.M. Dostoyevsky about the Russian idea is analyzed.

Keywords: F.M. Dostoevsky, G.I. Uspensky, literary controversy, Russian idea, Speech about Pushkin, spirituality


Рубрика: Литературоведение

Библиографическая ссылка на статью:
Кудряшов И.В. Г.И. Успенский о русской идее: К вопросу о полемике писателя с Ф.М. Достоевским // Гуманитарные научные исследования. 2014. № 10 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2014/10/7948 (дата обращения: 24.02.2024).

Цикл Г.И. Успенского «Волей-неволей (Отрывки из записок Тяпушкина)», опубликованный в первых четырех номерах «Отечественных записок» за 1884 год, по своему идейному содержанию является закономерным продолжением целого ряда работ писателя, вызванных известной реакцией Успенского на знаменитую речь Ф.М. Достоевского о Пушкине, произнесенную на заключительном заседании Общества любителей российской словесности в 1880 году.

Полемика Успенского с Достоевским открывается публицистической статьей писателя «Праздник Пушкина (Письма из Москвы – июнь 1880)», написанной непосредственно под впечатлением прослушанного выступления Достоевского. Статья Успенского содержит достаточно подробный комментарий к выступлению Достоевского и акцентирует внимание читающей публики на имеющиеся в речи писателя противоречия. В очерке «Секрет», появившемся в «Отечественных записках» в том же 1880 году под заглавием «На родной ниве», Успенский вновь подверг критике противоречивость суждений Достоевского, на этот раз в форме пародии, построенной на диалогах между автором речи о Пушкине и различными представителями русской публики, вплоть до пушкинской Татьяны. Тремя годами позднее, в очерке «В ожидании лучшего» (1883 г.), Успенский снова возвращается к Пушкинской речи Достоевского, в этот раз в связи с известными нападками на нее К.Н. Леонтьева. В центре этой работы Г.И. Успенского – нравственные идеалы Достоевского и Толстого. Уже в начале следующего 1884 года «Отечественные записки» начинают публиковать цикл «Волей-неволей», который, как уже нами отмечалось, становится продолжением полемики с Достоевским, чьи идеи о «всечеловечности» русского человека получили широкое распространение и укрепились в общественном сознании. С годами интерес публики к Пушкинской речи Достоевского усиливался. По мере того как росло национальное самосознание русского общества, дискуссии вокруг проблем, поднятых Достоевским, разгорались все с большей силой – настолько животрепещущ, жизненно важен для всего общества был круг вопросов, затронутых писателем.

Появление цикла «Волей-неволей» лишь внешне (на сюжетном уровне) обусловлено Успенским впечатлениями от похорон И.С. Тургенева и от парижской надгробной речи французского историка и филолога Ж.-Э. Ренана, который охарактеризовал сердце Тургенева, как всечеловеческое, лишенное «узости эгоизма». Сущностно же (на идейном уровне) цикл «Волей-неволей» непосредственно соотносится с проблемой национальной идентичности и обращен к Пушкинской речи Достоевского. На этот раз, полемизируя с Достоевским, писатель обращается к привычному для него очерковому циклу, в котором предпринимает попытку представить собственную непротиворечивую концепцию национального бытия и дать свой ответ на ключевой вопрос именно Пушкинской речи Достоевского о задаче, «лежащей в русском человеке».

Создание цикла «Волей-неволей», таким образом, было подготовлено целым рядом работ Успенского о национальной идентичности русского человека и, еще раз акцентируем на этом внимание, продолжило спор писателя с Достоевским. Вне данной установки рассматриваемый нами цикл, как бы повисает в некоем вакууме, при этом существенно затрудняется понимание всей глубины идейного содержания произведения и его значения в истории отечественной философской мысли.

Утверждение Достоевского, что свойства русского человека лишены узости национального эгоизма и потому предопределяют его всемирное, всечеловеческое предназначение стать «братом всех людей», «всечеловеком», в цикле «Волей-неволей» Успенского принимает полемичную форму вопросов, которые задает себе герой Тяпушкин и на которые он ищет главным образом в себе, в своей биографии, ответы: «Что ж, в самом деле, я-то, Тяпушкин, за фигура такая? Человек я или зверь? А сердце мое: точно ли оно самоотверженное или, напротив, каменное, железное, бесчувственное? “Всечеловеческое” оно или “всеволчье”? Эти вопросы давно терзали и мучили меня, не только по отношению к себе лично, а и вообще относительно русского человека (Выделено нами. – И.К.)» [1, т. 6, c. 60]. Обратим внимание, что своеобразной отсылкой к Пушкинской речи Достоевского, свидетельствующей о продолжающейся полемике, служит также и фамилия героя Успенского – Тя-пушкин, – ведь именно Пушкин, выразивший наиболее полно и совершенно душу русского народа, по мнению Достоевского, есть «пророчество», то есть указание относительно предназначений этого народа в жизни всего человечества. Вопрос об автобиографичности образа Ивана Тяпушкина на сегодняшний день в литературоведении остается дискуссионным. На наш взгляд, этот вопрос в контексте основной проблематики цикла имеет третьестепенное значение, т.к. Тяпушкин, безусловно, образ собирательный, более того, он предельно типизирован автором и предстает на страницах произведения как тип русского человека «неопределенного положения», чья сознательная жизнь пришлась на 60–80-е годы позапрошлого века: «Я человек, – характеризует себя Тяпушкин, – неопределенного положения, неопределенного звания, человек случайных средств, человек случайного “встречного” общества, человек неуравновешенного нервного развития» [1, т. 6, с. 7]. К тому же он – человек, вынашивающий «любимуюидею, что известному поколению русского общества обязательно было “пропасть” во имя чужого дела, чужой работыпропасть волей-неволей, потому что к этому его привела вся всечеловеческая жизнь и вся всечеловеческая мысль (Выделено нами. – И.К.)» [1, т. 6, с. 8]. Полная созвучность данной самохарактеристики Тяпушкина идее Достоевского о том, что русскому человеку предопределено наполнять свое существование только страданием за чужое горе, готовностью принести себя в жертву во имя «всечеловеческого счастья», в противном случае он обречен быть страдальцем и самомучеником, в соединении с известной долей скепсиса и самоиронии героя собственно и составляют завязку того этико-философского конфликта, который лежит в основании записок Тяпушкина.

Неслучайно, что именно страдальцем и самомучеником, скитальцем, не находящим себе места, предстает Тяпушкин в начале цикла: «Последние месяцы настоящего года я, за неимением места, провел так: поживешь в Петербурге, устанешь – поедешь в деревню к приятелю; там поживешь, устанешь, поедешь в Петербург… и так четыре месяца подряд мыкался я и туда и сюда, уставал, уставал и уставал… и, наконец, до такой степени измучился, что одно время думал о неизбежности смерти, вследствие неотразимо надвигавшегося на меня психического расстройства, грозившего умопомешательством. Но, к счастью, вдруг как-то напал на мысль – писать опять ту же ненаписанную повесть…» [1, т. 6, с. 8-9].

Успенский, относившийся к Пушкинской речи Достоевского как к «проповеди тупого, подневольного, грубого жертвоприношения» [2, т. 6, с. 430], в цикле «Волей-неволей» развенчивает идею о «всечеловечности» русского сердца. Герой записок, задавшийся вопросом о своем русском сердце – «всечеловеческое» оно или «всеволчье», – анализирует собственную прожитую жизнь в неразрывном единстве с реалиями русской жизни, оказывающими на всякого человека одинаковое воздействие: «Все мы, от последнего сторожа до Тургенева и далее, живем и воспитываемся решительно одними и теми же условиями русской жизни» [1, т. 6, с. 61]. Следовательно, делает вывод Успенский, все представители русского этноса (по крайней мере в своем основании) обладают одними и теми же «свойствами национальности». Но реальное положение дел таково, что условия пореформенной русской жизни сформировали у русского человека «эгоистическое сердце», не имеющее ничего общего с лишенным узости эгоизма «всечеловеческим сердцем», о котором «под овации» на Пушкинском празднике говорил Достоевский. По мнению Успенского, российская жизнь – «это неволя, это безличное подчинение чему-то неведомому и непременно грубому, жестокому», вопреки человеческому достоинству. Такие условия породили «душевное общественное расстройство», нравственную болезнь всего общества, которую писатель ярко и образно обозначает как «атрофия сердца». Люди с «атрофированными сердцами», или «бессердечные люди», которых так много на страницах цикла «Волей-неволей», предстают исключительно жертвами «несообразности» русской жизни. Цикл изобилует яркими примерами «несообразностей» национальной жизни, под которыми писатель понимает неизбежные бессмыслицы и бессвязицы, всецело и на протяжении всей жизни окружающие русского человека. Неизбежность бесчеловечной российской действительности, довлеющая над всеми бессовестность, неотвратимость умерщвления «сердца и ума» всякой личности – таковы ужасающие реалии воссоздаваемой писателем картины национального бытия.

От полной атрофии сердца Ивана Тяпушкина спасает проснувшееся в нем еще в детстве «жалостливое чувство», породившее внимание к горю, причем, обратим внимание, не к собственному, а к эфемерному чужому горю. На страницах цикла герой приходит к идее Достоевского о необходимости самопожертвования во имя «чужого общего», но на деле оказывается, что жертвовать нечем, что «маленькое зверушечье сердце» способно только на «тупое, подневольное, грубое жертвоприношение»: «…убавляй себя для общего блага, для общей справедливости, для умаления общего зла. Чего ж мне было убавлять себя, когда меня совсем не было? (Выделено нами. – И.К.)» [1, т. 6, с. 78]. Существенное различие взглядов Успенского и Достоевского состоит именно в оценке способности как таковой русского человека к делу во имя «всемирного, всеобщего, всечеловеческого счастья». Узость, эгоистическая неразвитость, омертвление русского «маленького зверушечьего сердца» не позволяют, по мнению Успенского, говорить сколь-либо серьезно о какой бы то ни было будущности русского человека, тем более о его мировом предназначении. Всечеловечность и готовность к самопожертвованию русского человека не оцениваются писателем как исключительно национальное достоинство, как жертвенный подвиг во благо всечеловеческого счастья, а воспринимается как историческая национальная обязанность, которая, правда, позволяет некоторым отечественным мыслителям спрятаться за высокопарными словами от осознания необходимости для представителей всего русского общества быть просто человечными и самоуважающими людьми: «То, что называется у нас всечеловечеством и готовностью самопожертвования, вовсе не личное наше достоинство, а дело исторически для нас обязательное, и не подвиг, которым можно хвалиться, а величайшее облегчение от тяжкой для нас необходимости быть просто человечными и самоуважающими» [1, т. 6, с. 100]. Несообразность устремлений русского человека в том и состоит, по мнению Успенского, что «личное» не сопряжено с «общим» в поиске «массового счастья»: «…от этого общего дела к моему личному делу – нет дороги, нет даже тропинки. Я стремлюсь погибнуть во благо общей гармонии, общего будущего счастья и благоустроения, но стремлюсь потому, что лично я уничтожен; уничтожен всем ходом истории, выпавшей на долю мне, русскому человеку. Личность мою уничтожили и византийство, и татарщина, и петровщина: все это надвигалось на меня нежданно-негаданно, все говорило, что это нужно не для меня, а вообще для отечества, что мы вообще будем глупы и безобразны, если не догоним, не обгоним, не перегоним… Когда тут думать о своих каких-то правах, о достоинстве, о человечности отношений, о чести… (Выделено Г.И. Успенским. – И.К.)» [1, т. 6, с. 96]. Спасительный выход писатель видит в органичном соединении личного и общенационального, мирового в деле нравственного совершенствования человеческих отношений. Именно в этом герой цикла «Волей-неволей» Иван Тяпушкин находит единственный «оригинальный» смысл своего существования, смысл своего слова и «смысл жизни вообще»: «И не готовым, не шаблонным, а оригинальным оказывался только один путь – обновление самого себя реальной работой для реальной справедливости в человеческих отношениях… Что именно должно выйти – я не знал, но знал, что именно отсюда только и выйдет смысл моего существования, и смысл моего слова, и смысл, и серьезность жизни вообще (Выделено нами. – И.К.)» [1, т. 6, с. 105]. Простота, точность и емкость определения Успенским целеполагания человеческой жизни вообще, по-нашему убеждению, явилось результатом в том числе и достаточно обширной полемики писателя с Достоевским о сокровеннейших свойствах русского сердца [3].

Мессианские рассуждения Достоевского о всечеловечности и способности к самопожертвованию русского человека во имя устранения противоречий «великого арийского племени» диаметрально противоположны гуманистическим призывам Успенского к человеку вообще, и к русским людям в частности, стать человечными и уважающими себя на деле, во благо установления высоких нравственных, справедливых отношений в своей среде.

Таким образом, исследование цикла «Волей-неволей» в контексте спора Успенского с Достоевским открывает новые грани прочтения текста писателя и позволяет дополнить некоторыми «штрихами» общую картину поисков национальной идеи в аспекте духовной самоидентификации отечественной словесности второй половины XIX века [4].


Библиографический список
  1. Успенский Г.И. Собрание сочинений в девяти томах. М.: ГИХЛ, 1956.
  2. Успенский Г.И. Полное собрание сочинений: В 14-ти т. М.-Л: АН СССР, 1953.
  3. Подмарева Н.В., Кудряшов И.В.     Г.И. Успенский vs  Ф.М. Достоевский: Литературные споры и параллели // Приволжский научный вестник. 2013. № 8-2 (24). С. 95-98.
  4. Кудряшов И.В. Проблема духовной самоидентификации в отечественной словесности второй половины XIX в.: теоретико-методологический аспект // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. 2008. № 5. С. 132-137.


Все статьи автора «Кудряшов Игорь Васильевич»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: