САМОСОЖЖЕНИЯ СТАРООБРЯДЦЕВ ПО ДАННЫМ ФОЛЬКЛОРА

Пулькин Максим Викторович
Институт языка, литературы и истории Карельского научного центра Российской академии наук

Аннотация
Статья посвящена проблемам изучения памяти о самосожжениях старообрядцев, сохраняющейся среди народов России на протяжении столетий. При формировании памяти о ритуальном суициде в значительной мере преодолевалось представление о загробной участи самоубийц. Как показывают исследования, имелись фольклорные тексты, которые сближают участников самосожжения со святыми.

Ключевые слова: культ святых, православие, самосожжения, старообрядцы, суицид


OLD BELIEVERS' SELF-IMMOLATION ACCORDING TO FOLKLORE

Pulkin Maxim Viktorovich
Institute of linguistic, history and literature of Karelian Research Centre

Abstract
The article is devoted to the study of the problems of the memory of the self-immolations of Old Believers continued among the peoples of Russia for centuries. In forming the memory of ritual suicide was overcome to a large extent an idea of the afterlife fate of suicides. Studies show that there were folk texts which bring together members of self-immolation with the saints.

Рубрика: История, Религия, Этнография

Библиографическая ссылка на статью:
Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев по данным фольклора // Гуманитарные научные исследования. 2013. № 10 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2013/10/4051 (дата обращения: 22.02.2024).

Старообрядческие самосожжения стали предметом исследования отечественных специалистов начиная со средины XIX в [1, с. 33–42]. Наиболее обстоятельно изучались проблемы распространения «гарей» по территории России [2, с. 5–13], а также идейные основы проповеди «огненной смерти» [3, с. 143–149]. Значительно меньшее внимание уделено последствиям самосожжений, в том числе сохранению памяти о погибших во имя старой веры. В данной статье рассмотрены основные фольклорные сюжеты, связанные с ритуальным суицидом в старообрядческой среде. Известно, что при организации самосожжений старообрядцам приходилось преодолевать решительный запрет самоубийства, содержащийся в народных верованиях. По сведениям, собранным Д.К. Зелениным, «народ верит, что душа самоубийцы бродит по земле и пугает людей. Для предотвращения этого вбивается в могилу осиновый кол» [4, с. 45]. Среди крестьян Владимирской губ. считалось грехом «даже поминать самоубийц молитвой», и родные молились за них тайком [5, с. 279]. У других народов России имелись собственные аналогичные запреты. Так, удмурты старались избавиться от тел самоубийц «как можно быстрее». Их тела «в избу даже не заносили, держали в яме, вырытой во дворе или за околицей» [6, с. 130]. Среди северных старообрядцев-коми длительное время существовали явные запреты поминовения самоубийц [7, с. 96].

Народные представления о посмертной судьбе самоубийц активно использовались в старообрядческой полемике о допустимости «гарей». Те старообрядцы, которые являлись противниками самосожжений, опираясь на народные представления о самоубийцах, отождествляли сгоревших с нечистой силой, опасными мифическими обитателями подводного мира. Так, в произведении старообрядческого публициста Евфросина приводится описание удивительных приключений «некоего отрока». Парень отправился на реку напоить свой скот, но вдруг в его повседневный труд вторглась сверхъестественная сила. Внезапно «изыде из воды черен мужик» и унес отрока в пучину. Родители тщетно искали его двое суток («нощеденства два»). Все это время отрок находился в речном омуте. Картина подводного жительства самосожигателей носит явно карикатурный характер: «и виде ту человеци нецыи, по разным местам сидяще, овь лапти плетяще, ин ино что творяще, вси же молчаху и никто ничего не глаголаху». Но вскоре «изволением Божиим» парень избавился от власти духа-«хозяина» подводного мира и благополучно вернулся назад. Он расспросил своих мудрых родителей о странных обитателях подводного мира и понял с кем ему пришлось иметь дело: «яко оны суть, иже сожгоша сами себе» [8, с. 98]. В Лопских погостах (на севере Карелии), по свидетельству того же автора, уцелевшие после самосожжения местные жители «слышавше крик ужасный на том месте, идеже себе сожгоша, и вопль страшный даже и до четыредесять дний схождаше всем слышащим, страх и ужас, и скорбь не малу всем творяше» [8, с. 73].

Такими же сверхъестественными чертами наделила народная память место гибели во имя старой веры на Европейском Севере России. Так, в Усть-Цилемском крае (в настоящее время – на территории Республики Коми) место самосожжения старообрядцев даже в ХХ в. считалось среди охотников опасным. Здесь, по их мнению, иногда «выходит из камня женщина в красном платке и пугает охотников». Она может даже «увести людей в лес и оставить там навечно». В то же время местные староверы поклоняются этому камню [9, с. 30]. Его появление они объясняли вмешательством сверхъестественных сил. Душу сгоревшей девицы Бог превратил в птицу и отправил в рай, а тело превратил в камень, как память о погибших старообрядцах [9, с. 30]. Таким образом, в народном сознании, как отмечает И. Паперно, центральную роль играло не «христианское понятие о смертном грехе», а «чувство опасности, связанное в языческом сознании с самоубийцами как людьми, умершими неестественной, или неправильной, смертью» [10, с. 70].

Здесь следует обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, в современных этнографических трудах противопоставление предков («родителей») и нечистых («заложных») покойников рассматривается как «не столь уж жесткое», «заложный покойник мог стать святым» [11, с. 232]. Возможно, страх усть-цилемских охотников перед местом самосожжения «был продиктован представлениями о святости земли», где когда-то гибли во имя веры и где отныне запрещались профанные, бытовые занятия [9, с. 30]. Во-вторых, народные представления о самоубийцах отступали на второй план перед учением о пришествии Антихриста и надежных путях избавления от его власти. Духовные стихи, записанные в XIX в., но бытовавшие, очевидно и ранее, откровенно призывали народ к самосожжению:

Не сдавайтесь вы, мои светы,

Тому змею седмиглаву.

Вы бегите в горы, в вертепы,

Поставьте там костры большие,

Положите в них серы горючей,

Свои телеса вы сожгите.

Пострадайте за меня, мои светы,

За мою веру Христову:

Я за то вам, мои светы,

Отворю райския светлицы,

И введу вас в царство небесно,

И сам буду с вами жить всеконечно [12, с. 185].

Иногда сгоревших в пламени самосожжений местные жители отождествляли с прекрасными птицами, устремляющимися прямиком в Царствие Небесное. Так, среди жителей дер. Верховской (р. Пижма, Республика Коми) до сих пор распространена такая легенда: «На Пижме был двоетажный скит и как-ле шпиенка из Москвы пришла». Она подожгла нижний этаж скита и исчезла. «А скитники молились, дэк ихны души голубями да белыми лебедями на небеса полетели» [9, с. 29]. В легенде вина за гибель «скитников» возлагается на неизвестную женщину. Таким образом, в народной памяти сделана попытка примирить почитание самосожигателей и христианское (а также и простонародное) представление о греховности самоубийства.

Положительная память о самосожжениях, почитание самосожигателей как мучеников, пострадавших за благочестие, встречается в фольклорных текстах. Постепенно останки страдальцев и места их гибели перестали быть объектом суеверного страха и превратились в объект поклонения. Сведения о регулярном поминовении сгоревших старообрядцев обнаруживаются в этнографических данных, связанных с Европейским Севером России. Так, на протяжении длительного времени сохранялась благоговейная память о старообрядцах, сгоревших в 1743 г. на р. Пижме. В начале XXI в. на деревенском кладбище сохранялся большой деревянный крест и часовня, построенные местными жителями в память о них [13, с. 36]. На Русском Севере нередко «часовни выступали как памятные сакральные знаки» [14, с. 265]. Так быстро формирующийся старообрядческий культ самосожигателей стал проявлением общей тенденции, существующей в религиозной жизни окраин России. О трагическом событии, связанном с массовой гибелью в огне, повествует легенда: «когда скитники горели <…> из монастыря выпрыгнула девица Елена, превратилась в голубицу и упорхнула. Пролетела сколь туды, откуль пришли солдаты, и застыла на большущем камне на высоком берегу Пижмы. Тот камень и зовут Еленин страж. Все, кто проезжает по реке, вспоминают сгоревших. Рядом с ним течет ручей, дек его тоже Елениным называют» [13, с. 36]. Еще одним доказательством праведности самосожигателей стали предания: в конце XX в. сохранились фольклорные тексты, повествующие о том, что добровольно сгоревшие на реке Пижме «мученики-сожигатели впоследствии якобы найдены нетленными» [13, с. 35].

Сочувственные слова в адрес самосожигателей звучали и в карельском фольклоре. Так, судя по современным записям легенд, бытующих в деревне Тунгуда, в сознании местных обитателей образ участников «гарей» слился с еще одним популярным сюжетом – «панами». В одной из местных деревень «жил гордый народ Паны». Их хотели обратить «в эту веру», но они не подчинились. «И когда их снова пришли принуждать, то они сожгли себя, но не отреклись от своей веры» [15, с. 245]. В местной деревне Койвуниеми «по завету» ходили «к сожженцам». События, связанные с «гарями», рисовались местным жителям в своеобразном, но вполне узнаваемом виде. Старообрядцы «специально пришли грехи свои сжечь, чтобы не было у них грехов <…> И сгорели там внутри. А потом на том месте построили дом [часовню] и поставили там иконы, туда ходили». Причины массовых посещений памятных мест оказались вполне прозаическими: «У кого зубы болят, так там [были] иконы от зубной боли. Как зубы заболят, так идут туда, молятся, будто бы перестает [болеть]» [15, с. 253]. В деревне Рийхуваара имелись свои воспоминания о самосожигателях. Здесь память о них была связана с огромной ямой, к которой местные жители регулярно ходили молиться. На вопрос о мотивах самосожжений они отвечали уклончиво: «Время такое настало, не стали любить староверов, вот и сожгли <…> Времени много с тех пор прошло» [15, с. 254].

Обоснования самосожжений, тщательная пропагандистская работа старообрядческих наставников приводили к тому, что лишь в немногих фольклорных текстах самосожжение расценивалось как своего рода безумие или следствие колдовских чар, приводящих к сумасшествию и мании самоубийства. Так, «в былое время раскольники брянских лесов, <…> если не могли словом убеждения склонить на свою сторону им почему-либо нужного человека и обратить в свою веру», то прибегали колдовству: «они давали этому человеку клюкву, напоенную некоторою отравою». Содержащееся в этой клюкве зелье оказывало на людей страшное воздействие: «если кто съедал, то получал желание идти в брянские скиты, а когда съевший оную видел огонь, то в исступлении бросался в него, так как здесь представлялся ему рай и сидящие в нем ангелы» [16, с. 367]. Этот сюжет впервые представлен в произведении св. Димитрия Ростовского. У него описание зловещего чародейства, предшествующего самосожжению, дано в развернутом виде. Фольклорные тексты предоставляли как литераторам, так и обывателям обильную пищу для размышлений на мистические темы. В конце XVII в. в Шведской Карелии распространилось жуткое предание о том, как некий монах отрезал у мертвого ребенка руки и ноги и сжигал их. Из человеческого пепла он изготовил порошок, избавляющий людей от инстинктивного страха перед огнем и создающий у них болезненную склонность к самосожжению. Прежде чем его схватили, он успел испытать этот порошок на случайно подвернувшейся собаке, которая, съев снадобье, тотчас бросилась в огонь [17, с. 36].

Таким образом, почитание мест старообрядческих самосожжений являлось своеобразным продолжением дискуссии об «огненной смерти», начавшейся среди старообрядческих наставников в конце XVII в. В то же время на формирование традиций поклонения местам массовых самоубийств оказала влияние давняя российская традиция почитания «святых мест». В них годами скапливалась разнообразная «информация о несчастьях – пожарах, нашествии змей, а также о страшных засухах или массовых болезнях, случившихся в данной местности» [18, с. 125]. Такое вполне обычное для крестьянского сознания восприятие мест «гарей» в известной степени примиряло старообрядцев – противников и сторонников самосожжений.


Библиографический список
  1. Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев: проблемы историографии // Религиоведение. 2012. № 2. С. 33–42.
  2. Пулькин М.В. Самосожжения старообрядцев в конце XVII–XVIII в. // Новый исторический вестник. М., 2006. № 1 (14). С. 5–13.
  3. Пулькин М.В. Слухи о самосожигателях: истоки, достоверность, фиксация и использование (конец XVII–XVIII в.) // Традиционная культура. 2011. № 1. С. 143–149.
  4. Зеленин Д.К. Избранные труды по русской мифологии: умершие неестественной смертью и русалки. М.: Наука, 1995.
  5. Быт великорусских крестьян-землепашцев. Описание материалов этнографического бюро князя В.Н. Тенишева (На примере Владимирской губернии). СПб.: Наука, 1993.
  6. Шутова Н.И. Дохристианские культовые памятники в удмуртской религиозной традиции: Опыт комплексного исследования. Ижевск: Изд-во Ижевского ун-та, 2008.
  7. Власова В.В. Старообрядческие группы коми: конфессиональные особенности социальной и обрядовой жизни. Сыктывкар: Коми книжное издательство, 2010.
  8. Отразительное писание о новоизобретенном пути самоубийственных смертей. Вновь найденный старообрядческий трактат против самосожжений 1691 г. / Сообщ. Х. Лопарев. СПб., 1895.
  9. Дронова Т.И. Русские староверы-беспоповцы Усть-Цильмы. Конфессиональные традиции в обрядах жизненного цикла (конец XIX–ХХ вв.). Сыктывкар: Коми книжное издательство, 2002.
  10. Паперно И. Самоубийство как культурный институт. М.: Наука, 1999.
  11. Панченко А.А. Исследования в области народного православия. Деревенские святыни Северо-Запада России. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998.
  12. Сборник русских духовных стихов, составленный В. Варенцовым. М., 1862. 
  13. Дронова Т.Н. Старообрядчество на Нижней Печоре // Этнографическое обозрение. 2001. № 6. С. 34–45.
  14. Пермиловская А.Б. Русский Север как особая территория наследия. Архангельск; Екатеринбург, 2010.
  15. Степанова А.С. Устная поэзия тунгудских карел. Петрозаводск: Карелия, 2000.
  16. Забылин М. Русский народ. Его обычаи, обряды, предания, суеверия и поэзия. М.; Иркутск. 1992.
  17. Катаяла К. Дымом в Царствие Небесное: самосожжения староверов в Шведской Карелии в конце XVII в. // Выговская поморская пустынь и ее значение в истории России: Сб. научных статей и материалов. СПб.: Дмитрий Буланин, 2003. С. 25–39.
  18. Щепанская Т.Б. Кризисная сеть (традиции духовного освоения пространства) // Русский Север. К проблеме локальных групп. СПб.: Наука, 1995. С. 102–126. 


Все статьи автора «Пулькин Максим Викторович»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: