РОССИЙСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ В ГОДЫ «ДУМСКОЙ МОНАРХИИ»: ВЗГЛЯДЫ АНГЛО-АМЕРИКАНСКИХ ИСТОРИКОВ

Макаров Николай Владимирович
Российский Фонд Фундаментальных Исследований
начальник Отдела естественнонаучных методов исследований в гуманитарных науках, кандидат исторических наук

Аннотация
В статье проводится анализ работ англо-американских историков, касающихся проблем истории российского либерализма от 3 июня 1907 г. до кануна Первой мировой войны.

Ключевые слова: англо-американская историография, Государственная Дума, думская монархия, партии кадетов октябристов прогрессистов, русский либерализм


RUSSIAN LIBERALISM IN THE YEARS OF THE "DUMA MONARCHY": VIEWS OF ANGLO-AMERICAN HISTORIANS

Makarov Nikolay Vladimirovich
Russian Fund for Basic Research
PhD in history

Abstract
The article analyzes the works of Anglo-American historians dealing with the problems of the history of Russian liberalism from 3 June 1907 to the eve of the First World War.

Рубрика: История

Библиографическая ссылка на статью:
Макаров Н.В. Российский либерализм в годы «думской монархии»: взгляды англо-американских историков // Гуманитарные научные исследования. 2013. № 10 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2013/10/3923 (дата обращения: 22.02.2024).

Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта проведения научных исследований («Русский либерализм конца ХIХ – начала ХХ века в зеркале англо-американской историографии»), проект № 12-01-00074а

 

Начало ХХ века, ставшее периодом стремительных перемен в российской политической жизни, давно привлекает внимание зарубежных историков. Новая политическая конъюнктура, сложившаяся в России с 1905 г., несмотря на революционные катаклизмы, открывала большие возможности для парламентского переустройства страны. Издание Манифеста 17 октября 1905 г., новой редакции Основных законов (23 апреля 1906 г.), появление на политической арене Государственной Думы, реформа Государственного Совета существенно изменили политический ландшафт России. Новая политическая система именовалась в советской историографии «третьеиюньской», а в зарубежной чаще – «думской монархией». Годы «думской монархии» были отмечены всплеском законодательной деятельности народного представительства. Российская консервативная и либеральная общественность активно встраивались в новый политический порядок. Особой активностью в этом отношении отличались российские либералы – кадеты, октябристы и прогрессисты, сосредоточившиеся после 3 июня 1907 г. в первую очередь на парламентской работе. Основной задачей настоящей работы мы видим анализ работ англо-американских историков (а также близких к ним по концепциям и методологии англоязычных авторов – например, из Израиля), касающихся истории российского либерализма в период 1907–1914 гг. (от 3 июня 1907 г. до кануна Первой мировой войны).

Либеральная англо-американская историография подчеркивает большое значение Государственной Думы (особенно третьего созыва) как фактора «постепенного прогресса конституционализма в России». III Дума, по мнению израильского ученого Б.Ц. Пинчука, открыла «новую эпоху в российской политической жизни». Самодержавие с конца 1907 г. начало реально делить власть с народным представительством [24, р.3]. Главным фактором, прервавшим конституционные преобразования в России, стала первая мировая война [21, р. 116-118, 175, 239 и др.; 28, р. 4, 22, 87-88, 97 и др.; 9, с. 282]. Ту же точку зрения проводит современный американский ученый Дж. Френкель [8, р. 68].

Иначе рассматривают политический процесс в России в 1907–1914 гг. (с бóльшим вниманием к его социально-экономической подоплеке) западные историки-«ревизионисты» и их современные единомышленники. Своеобразным манифестом данного направления стала статья Л. Хеймсона в журнале «Slavic review» за 1964–1965 гг. С конца XIX в., считает Л. Хеймсон, в русском обществе растет уровень социальных ожиданий и требований. Но сословное общество и архаичные государственные институты мешали мирному разрешению социальных и политических конфликтов. Хеймсон пришел к выводу о «двойной поляризации» в русском обществе: противоречиях между властью и цензовой общественностью – с одной стороны, и между верхами и низами общества – с другой. В таких условиях III–IV Думы не могли кардинально изменить обстановку в стране, и перспективы парламентского развития России в 1907–1914 гг. выглядели призрачными [См.: 12, 14, 39, 40]. Американские ученые С. Блэк и Т. фон Лауэ рассматривают проблему в первую очередь с позиций теории модернизации. В России, пишет фон Лауэ, общество было наполнено противоречиями, и попытка укоренения в ней новых институтов и ценностей стала «разрушительной силой». Поэтому революция в России оказалась неизбежна [2, р. 91-95; 32, р. 157-158].

«Конституционный путь» развития в России был сомнителен, считает британский исследователь Роберт Маккин. Юридические основы для него были заложены новыми Основными законами (1906 г.), но на его пути было множество препятствий: характер государственных учреждений; недоверие к конституционализму Николая II и большей части правящей элиты; незрелость общества, сословные пережитки и др. [30, р. 4-5; 19, р. 44-67].

В 1905 году в России, по мнению британского историка Питера Уолдрона, произошел поворот от «конспиративной» политической культуры к открытой политике. Особая роль принадлежала Думе третьего созыва. Однако, происходившие в стране социальные изменения не нашли должного отражения в политических институтах империи. После 3 июня 1907 г. политическое преобладание в стране вернулось к традиционной элите (дворянству) [33, р. 106-107, 111-113, 181-184; 18, р. 31].

III и IV Думы, пишет Р. Бартлетт, находились в стороне от тех магистральных социальных процессов, которые шли в обществе накануне Первой мировой войны [4, р. 185-186].

Фракция кадетов в III Думе, считает биограф П.Н. Милюкова, американская исследовательница М. Стокдэйл, направила главные усилия на работу в комиссиях и пыталась избегать провокационных жестов. Но внутри партии работа думской фракции казалась недостаточно оппозиционной. Большинство инициатив кадетов не получило силы закона. Настроения в стране и внутри партии становились более оппозиционными. Поэтому и думская тактика кадетов с 1912 г. становится резче [29, р. 178-179, 194, 196-197]. Британский исследователь Дж. Хоскинг пишет, что в III Думе кадеты были «главной партией конституционной оппозиции». В отличие от октябристов, они не шли на компромисс с правительством по принципиальным вопросам и хранили чистоту доктрины. Кризис, последовавший за принятием в обход законодательных палат императорского указа 14 марта 1911 г. (о введении земских учреждений в шести западных губерниях), продемонстрировал верность тезиса кадетов о том, что «долгое сотрудничество между правительством и какой-либо конституционной партией невозможно» [16, р. 128, 144-145].

С другой стороны, среди англо-американских историков по сей день встречаются мнения, определяющие тактику кадетов в III Думе как продолжение их оппозиционной линии 1905–1907 гг. [18, р. 32; 33, р. 110, 152].

Кадеты в период III Думы добились определенного уважения в обществе, пишет американский исследователь У.Г. Розенберг. Однако, они стремились удовлетворить чаяния всех социальных слоев. Это была «амбивалентная политика». В результате левые кадеты стали все чаще призывать руководство партии к радикализации тактики и обострению конфронтации с режимом [26, р. 148-152].

Что касается фракции октябристов в III Государственной Думе, то многие англо-американские историки отмечают ее социальную разнородность (хотя и с преобладанием земско-дворянского элемента) и отсутствие единства взглядов, что не лучшим образом сказывалось на политической деятельности [16, р. 47-49; 24, р. 33-35; 5, р. 85-90; 13, р. 273-274; 33, р. 154-155].

Октябристы – депутаты Думы, пишет классик британского россиеведения Бернард Пэйрс, – были людьми высокообразованными, зачастую прошедшими школу государственной службы. Октябристы ориентировались на созидательную работу в думских комиссиях, где, благодаря уровню своей подготовки, они заняли ключевые посты. Важность комиссионной работы особенно проявилась при обсуждении бюджета [20, р. 106-108].

Период 1907–1912 гг., пишет Б.Ц. Пинчук, был ключевым в истории октябризма. Точкой опоры для взаимодействия с правительством стала программа реформ П.А. Столыпина. Но думская проправительственная коалиция во главе с октябристами отличалась явной слабостью [24, р. 7, 40, 47].

Британский специалист Дж. Хоскинг пишет, что в  III Думе октябристы добросовестно исполняли функцию опоры режима, а их лидер А.И. Гучков был даже готов поддерживать «самые жестокие и беззаконные стороны правительственной политики» [16, р. 38-41, 44]. Но октябристы не забывали и о программе реформ, главным разработчиком которой был лидер партии А.И. Гучков [16, р. 50-52]. Октябристы были заметной частью проправительственного большинства в Думе по крайней мере до гибели П.А. Столыпина, считает израильский историк Ш. Галай [10, р. 144].

Умеренность октябристов отмечают и западные историки-«ревизионисты» [15, р. 8-9; 23, р. 3; 1, р. 13].

Некоторые англо-американские историки отмечают возраставшую со временем оппозиционность октябристов [6, р. 177; 33, р. 110-111]. Единодушное осуждение в среде октябристов вызвал императорский указ 14 марта 1911 г. [20, р. 123; 27, р. 268; 16, р. 138-140, 143; 1, р. 13]. Результатом кризиса 1911 г., пишет Б.Ц. Пинчук, стало крушение «националистической коалиции» Столыпина и Думы. Октябристы отреагировали на императорский указ «резко», устав от роли «послушного орудия в руках премьер-министра». Но, «несмотря на шок и недовольство, большинство октябристов еще считало Столыпина главной надеждой России» [24, р. 137, 143, 151]. С марта 1911 г., пишет П. Уолдрон, октябристы уже не были готовы безоговорочно поддерживать правительство, поправшее конституционные принципы [33, р. 174, 177]. Также и современный американский биограф Столыпина Абрахам Эшер пишет, что к маю 1911 г. большая часть думских октябристов отошла от поддержки Столыпина, что знаменовало «окончание союза между умеренными либералами и правительством» [3, р. 360]. Американский историк Френсис Вчисло называет события марта 1911 г. «последним ударом по октябризму». События 1911 г., считает он, предварили раскол фракции октябристов в 1913-м [34, р. 285-286].

После открытия IV Государственной Думы русские либералы повысили тон своих политических выступлений. Накануне Первой мировой войны, пишет американский исследователь Р. Торстон, усиливается недоверие русских либералов к властям. В 1914 г. даже октябристский «Голос Москвы» выражал весьма критические настроения в отношении правительственной политики. Либералы очевидным образом «двигались влево» [17, р. 144, 149-150].

Внутрипартийные разногласия и обстановка в стране заставили кадетов обострить свою тактику в IV Думе, считает М. Стокдэйл. Однако, эта тактика была во многом демонстративна [29, р. 200-201].

Кадеты, пишет У. Розенберг, возлагали большие надежды на IV Думу, но тактика «объединения всех прогрессивных элементов страны» или «декларативной оппозиции» не дала результата: отчасти из-за ухудшения отношений с правительством, отчасти из-за народного равнодушия к Думе. С другой стороны, к 1912 г. правые кадеты начали «активно работать против радикальных тенденций». Последующая внутрипартийная борьба «была не просто функцией войны», но «результатом прекращения существования кадетской партии как организованного политического целого» [26, р. 152-156].

С другой стороны, британский историк-«ревизионист» Раймонд Пирсон считает, что и в IV Думе кадеты проводили поначалу «услужливую» линию, и только когда в начале 1914 г. правительство усилило натиск на Думу, их настроение стало более оппозиционно [22, р. 213; 23, р. 18-19].

Л. Хеймсон подробно анализирует положение, сложившееся в 1912–1914 гг. в русском либеральном движении. При выборах в IV Думу, пишет Хеймсон, кадеты рассчитывали, что Дума будет оппозиционной, и вели предвыборную кампанию на платформе «органических реформ» – в надежде обрести поддержку избирателей из умеренных слоев общества. Однако, эта тактика не дала результата, и кадетское руководство признало, что без реформы всей системы управления демократизация государственного строя невозможна. Отсюда родились требования всеобщего избирательного права, ответственности министров и реформы Госсовета, а также тактика «декларативной оппозиции». Но и она была бесплодна. Накануне Первой мировой войны тактика кадетского руководства зашла в тупик [39, с. 9-10; 40, с. 23-26; 12, р. 861-863].

Прогрессисты, игравшие, по мнению Дж. Хоскинга, «скромную роль» на протяжении почти всей Третьей Думы, в 1911–1912 гг. стали более активны. Прогрессисты начинают действовать в направлении создания «новой, более широкой и гибкой оппозиции». В этот период прогрессисты намеренно избегали определенной программы, направляя свою деятельность на «защиту конституции» и единства России. Прогрессисты стремились не конкурировать с кадетами, а выступать «в дополнение» к их линии. В итоге прогрессисты совместно с кадетами смогли отобрать у октябристов 6 депутатских мест на выборах в первой городской курии, добившись «несомненного успеха» [16, р. 189-192].

Крупный американский специалист по истории русской буржуазии А. Рибер считает, что первые политические шаги  партии прогрессистов в 1911–1912 гг. давали определенную почву для оптимизма. Казалось, в России может быть создана настоящая буржуазная партия. ЦК прогрессистов был не в состоянии контролировать думскую фракцию. Во многом поэтому причине А.И. Коновалов и П.П. Рябушинский пытались «расширить свою политическую базу в Москве и овладеть прогрессистами изнутри». Но отсутствие сплоченности и уверенности в собственных силах мешали прогрессистам и в Первопрестольной [25, р. 323-327].

Р. Торстон считает, что особую роль в усилении оппозиционности московских промышленников сыграл Ленский расстрел 4 апреля 1912 г. С весны 1912 г., считает американский исследователь, позиции правительства и промышленной элиты стали «непримиримыми» [31, р. 125-127, 130].

Р. Пирсон характеризует прогрессистов как «по большей части (если не исключительно) рупор промышленного и торгового капитала». С этим мнением согласен и американский специалист Ц. Хасегава. В основе создания партии в 1912 г., по мнению Пирсона, лежало несоответствие политического влияния либеральных промышленников их экономической мощи [23, р. 2, 17; 15, р. 17].

Английский специалист Э. Эктон пишет, что  партия прогрессистов оказалась более склонной к риску и более жизнеспособной, чем кадеты. Однако, негативным фактором было отсутствие у прогрессистов полноценной организации за пределами Государственной Думы. Это явление имело социально-политическую подоплеку (неорганизованность средних городских слоев, особенности законодательства, правительственные репрессии и др.) [1, р. 76-77].

Основной установкой прогрессистов в IV Думе, по Дж. Хоскингу, было создание работоспособного оппозиционного центра. Партия была настроена использовать все средства парламентской борьбы, включая «систематический отказ [правительству] в бюджетных ассигнованиях». Реальным проявлением этой стратегии, считает Хоскинг, можно считать совместное отклонение прогрессистами и кадетами бюджета в 1914 г. С другой стороны, альянс прогрессистов и кадетов «никогда не был формализован» [16, р. 189, 192, 204].

«К середине 1914 г., – пишет Р. Пирсон, – лагерь прогрессистов пребывал в состоянии продолжающихся внутренних споров, и его спонсоры [backers] были открыто разочарованы в своем покровительстве, которое давало так мало политических плодов» [23, р. 17-18].

По наблюдениям известного американского специалиста Дж. Уэста, «имели место случаи, когда трем партиям [кадетам, «Союзу 17 октября» и прогрессистам – Н.М.] удавалось скоординировать свои усилия, но грандиозного союза либеральных сил, который надеялись создать прогрессисты, так и не получилось. Внутренняя динамика действовавших в Думе партий фактически развивалась совершенно в противоположном направлении … Крах октябризма [распад думской фракции октябристов в 1913 г. – Н.М.] сделал соглашение по общим вопросам еще менее вероятным, чем ранее» [38, с. 319-321].

Прогрессисты стремились взять под контроль рабочее движение, чтобы не допустить его очередного «выхода на улицу», считают Дж. Хоскинг и Р. Торстон. Особенно много в этом направлении работал А.И. Коновалов, стремившийся объединить для давления на правительство либеральное и революционное движение («Информационный комитет»). Однако, большими достижениями «Информационный комитет» не отметился [16, р. 195; 31, р. 130]. А. Рибер и Дж. Уэст также отмечают, что инициативы А.И. Коновалова по созданию «Информационного комитета» не дали осязаемых результатов. Глубинные причины этой неудачи, по А. Риберу, имели социальный характер. Прогрессисты не достигли взаимопонимания ни с либеральной аристократией, ни с представителями демократических слоев. Они не имели нужной для политиков гибкости, их политическая философия делала слишком большой упор на роли психологии и личностного фактора. Опыт научил их ценить частную инициативу и игнорировать «массы». Их обращения к «народу» (старообрядцам, рабочим, мещанам) имели «патерналистский» характер. Расчет на замену дворянства буржуазией на политическом Олимпе носил печать аристократизма. В результате, выйдя на простор большой политики, московские либералы-предприниматели не всегда знали, как пользоваться ее возможностями и не смогли обрести массовой опоры. Прогрессисты, как и русские предприниматели в целом, застряли в своей социальной эволюции  «между кастой и классом». Это, по Риберу, было следствием общих особенностей развития нашей страны, в которой за «фасадом … модернизации» шел процесс социальной дезинтеграции [25, р. 332, 415, 427; 38, с. 321; 35, р. 86].

Октябристам IV Дума не принесла удовлетворенности. Индифферентность избирателей, репрессии властей во время выборов, плохая готовность к предвыборной гонке (в сравнении с прогрессистами и кадетами), отмечает Дж. Хоскинг, привели к уменьшению представительства октябристов в IV Думе. С другой стороны, пишет У. Глисон, уменьшение количества депутатов-октябристов в IV Думе еще не значило, что роль их будет заметно ниже. Больнее переносилось ими отсутствие в Думе известных фигур, и в первую очередь А.И. Гучкова [16, р. 183-184; 11, р. 48].

В IV Думе, пишет Р. Шарк, партия октябристов уже не была «главным элементом так называемого правительственного блока». Она больше не могла противостоять правительственным (т.е. правым) партиям. Октябристы применяли тактику балансирования между правительственным и либеральным блоком, но в целом больше смещались в направлении кадетов и прогрессистов [6, р. 192-193]. С другой стороны, по мнению Эдварда Крэнкшоу, в 1912 году октябристы еще были одной из главных опор правящего режима в Государственной Думе [7, р. 386].

Вопрос о взаимодействии с правительством и страной в итоге привел думскую фракцию октябристов к расколу (декабрь 1913 г.). Этому событию предшествовала партийная конференция в ноябре 1913 г., на которой с оппозиционной речью выступил А.И. Гучков.  Британский исследователь Р. Пирсон отмечает, что уже после смерти П.А. Столыпина в партии октябристов наметилось возрождение оппозиционности. Раскол фракции накануне Первой мировой войны только усиливался. Война, считает Пирсон, стала для октябристов «необыкновенным облегчением», дав партии новый шанс объединиться [23, р. 16-17].

А.И. Гучков, пишет Дж. Хоскинг, в конце 1913 г. стремился достичь и прежней цели – сохранения единства партии, и новой – вовлечения октябристов в широкий оппозиционный блок. Его речь на ноябрьской конференции была также своего рода «вердиктом» собственной партии, призывом перейти в оппозицию для защиты конституционализма. Оппозиционная резолюция конференции хоть и была одобрена ЦК, но думская фракция на заседании 29 ноября 1913 г. была далека от единодушия. Лишь 22 левых октябриста во главе с Н.Н. Опочининым приняли решение руководствоваться решением конференции. Вскоре «трещина стала окончательной, и … разные группы внутри фракции пошли собственным путем». Раскол, считает Хоскинг, окончательно ослабил партию октябристов и лишил ее «какой бы то ни было значимой политической роли» [16, р. 184-188]. С этим мнением в целом согласен и историк-«ревизионист» Ц. Хасегава [15, р. 14-15].

Ш. Галай в статье «Истинная природа октябризма» уделяет большое внимание перемене, произошедшей к концу 1913 г. в политических настроениях А.И. Гучкова. «Ничто более не напоминало о его прежнем оптимизме.  Его настрой … был мрачным». Главной причиной пессимизма был, по Галаю, анализ Гучковым политической ситуации в России. Гучков считал, что у сотрудничества октябристов с правительством нет перспектив и «пророчески» предсказывал, что продолжение существующего правительственного курса приведет к новому революционному взрыву. Единственным средством предотвратить этот исход, считал лидер октябристов, было превращение Думы в «агрессивную оппозиционную ассамблею». Однако, эта тактика одобрения в партии не нашла [10, р. 146-147].

Л. Хеймсон называет левых октябристов «лидерами без сторонников», а большинство думских октябристов (фракцию «земцев-октябристов»), – довольно аморфной массой. Политическая культура «земцев-октябристов», укорененная в сельской, земской России, не позволяла им верно понять процессы, происходившие в большой политике. Им казалось, что политический процесс будет идти в России, как и на Западе – «медленно, мирно, гармонично». Провинциальный менталитет не позволял им верно оценить политическую ситуацию. Это было важной составляющей общей трагедии русского либерализма [13, р. 279, 295-296]. Схожую мысль высказывает и Р. Торстон. Раскол октябристов, пишет он, шел в основном по линии «город – деревня». В соответствии с этим критерием октябристы и делились на тех, кто доверял политике правительства («земцы») и тех, кто не доверял ей (городские партийные деятели) [31, р. 62].

В заключение можно отметить, что ныне англо-американская историография русского либерализма находится в состоянии кризиса. Традиционная политическая история России, включая историю русского либерализма, на сегодня – не ведущее направление исторических исследований в США и Великобритании. История русского либерализма не вызывает острых дискуссий, характерных для англо-американской историографии, скажем, 1960-х – 1980-х годов. Некоторые научные направления и школы на Западе (как, например, ревизионизм), хотя и накопили большой научный багаж, на сегодня во многом исчерпаны. Представители новых направлений (например, «новой политической истории») почти не занимаются историей русских политических партий. Во многом поэтому сегодня западная историография русского либерализма отстает в плане применения новых познавательных моделей. С другой стороны, современные российские исследования по  истории русского либерализма показывают, что данное направление научного поиска имеет большие перспективы. И возможно, именно российская историческая наука даст нужный импульс для нового витка изучения русского либерализма на Западе.


Библиографический список
  1. Acton E. Rethinking the Russian revolution. London, 1990.
  2. Adams A., ed. Imperial Russia after 1861. Peaceful modernization or revolution? Boston, 1965.
  3. Ascher A. P.A. Stolypin: The search for stability in Late Imperial Russia. Stanford, 2001.
  4. Bartlett R. A history of Russia. Basingstoke – N.Y., 2005.
  5. Brainerd M. The Octobrists and the gentry, 1905-1907: Leaders and followers? // Haimson L., ed. The politics of rural Russia. 1905-1914. Bloomington – London, 1979. Р. 67-93.
  6. Charques R.  The twilight of Imperial Russia.  London – N.Y. – Toronto, 1965.
  7. Crankshaw E. The shadow of the Winter palace. Russia’s drift to revolution, 1825-1917. N.Y., 1976.
  8. Frankel  J. The war and the fate of the Tsarist autocracy // Kowner R., ed. The impact of the Russo-Japanese war. N.Y., 2007. P. 54-77.
  9. Galai S. The Kadet electoral success – a hollow victory? // Русский либерализм: Исторические судьбы и перспективы. Материалы научной конференции. Москва, 27-29 мая 1998 г. М., 1999. С. 279-282.
  10. Galai S. The True Nature of Octobrism // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. Vol. 5. 2004, # 1. Р. 137-147.
  11. Gleason W. Alexander Guchkov nd the end of the Russian Empire // Transactions of the American philosophical society held at Philadelphia for promoting useful knowledge. Vol. 73. Pt. 3, 1983.
  12. Haimson L. «The problem of political and social stability in urban Russia on the eve of war and revolution» revisited // Slavic Review. Vol. 59. 2000, # 4. P. 848-875.
  13. Haimson L. Conclusion: Observation on the politics in the Russian countryside (1905-14). // Haimson L., ed. The politics of rural Russia. 1905-1914. Bloomington – London, 1979. P. 261-300.
  14. Haimson L. The problem of the social stability in urban Russia, 1905-1917 // Slavic review. Vol. 23. 1964, #4. Р. 619-642; Slavic review. Vol. 24. 1965, #1. Р. 1-22.
  15. Hasegawa Ts. The February revolution. Petrograd, 1917. Seattle – London, 1981.
  16. Hosking G.A. The Russian constitutional experiment: Government and Duma, 1907-1914. Cambridge, 1973.
  17. Judge E.H., Simms Y. Jr., eds. Modernization and revolution. Dilemmas of progress in late imperial Russia. Essays in honor of Arthur P. Mandel. N.Y., 1992.
  18. Late Imperial Russia: Problems and prospects. Essays in honor of R.B. McKean. Manchester – New York, 2005.
  19. McKean R.B. The constitutional monarchy in Russia, 1906-17 // Regime and society in twentieth century Russia. London, 1999. P. 44-67.
  20. Pares B. The fall of the Russian monarchy. N.Y., 1939.
  21. Pares B. The fall of the Russian monarchy: A study of evidence. 9th ed. London, 1988.
  22. Pearson R. Miliukov and the Sixth Kadet congress // The Slavonic and East European review. Vol. 53. 1975, #2. P. 210-229.
  23. Pearson R. The Russian moderates and the crisis of Tsarism, 1914-1917. London – Basingstoke, 1977.
  24. Pinchuk B.C. The Octobrists in the Third Duma, 1907–1912. Seattle – London, 1974.
  25. Rieber A.J. Merchants and entrepreneurs in Imperial Russia. Chapel Hill, 1982.
  26. Rosenberg W.G. Kadets and the politics of ambivalence, 1905–1917 // Timberlake C.E., ed. Essays on Russian liberalism.  University of Missouri press, 1972.
  27. Seton-Watson H. The decline of imperial Russia, 1855-1914. 9th ed. N.Y.– Washington, 1965.
  28. Stavrou Th., ed. Russia under the last Tsar. Minneapolis, 1969.
  29. Stockdale M.K. Paul Miliukov and the quest for a liberal Russia, 1880-1918. Ithaca –London, 1996.
  30. Thatcher I.D., ed. Late Imperial Russia: Problems and prospects. Essays in honor of R.B. McKean. Manchester – New York, 2005.
  31. Thurston R.W. Liberal city, conservative state: Moscow and Russia’s urban crisis, 1906-1914. N.Y. – Oxford, 1987.
  32. Von Laue Th. H. Westernization, revolution and the search for a basis of authority. Russia in 1917 // Soviet studies. Vol. 19. 1967, #2. P. 155-180.
  33. Waldron P. Between two revolutions: Stolypin and the politics of renewal in Russia. De Kalb, 1998.
  34. Wcislo F.W. Reforming rural Russia: State, local society and national politics, 1855-1914. Princeton, 1990.
  35. West J.L. Old Believers and new entrepreneurs: Old Belief and entrepreneurial culture in Imperial Russia // Brumfield W.C., ed. Commerce in Russian urban culture, 1861-1914. Washington – London, 2001. P. P. 79-89.
  36. Большакова О. Новая политическая история России: Современная зарубежная историография. Аналитический обзор. М., 2006.
  37. Большакова О.В. Власть и политика в России XIX – начала XX века: Американская историография. М., 2008.
  38. Уэст Дж. Л. Кружок Рябушинского: русские промышленники в поисках буржуазии (1909-1914) // Американская русистика. Вехи историографии последних лет. Императорский период: Антология. Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара, 2000. С. 299-329.
  39. Хеймсон Л. Об истоках революции // Отечественная история, 1993, №6. С. 3-15.
  40. Хеймсон Л. Развитие политического и социального кризиса в России в период от кануна Первой мировой войны до Февральской революции // Россия и Первая мировая война (материалы международного научного коллоквиума). СПб., 1999. С. 17-33.

 



Все статьи автора «Макаров Николай Владимирович»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: