ФОМЕНКО А.В. ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ПРИМЕНЕНИЯ СМЫСЛО-ГЕНЕТИЧЕСКОГО ПОДХОДА В КОНТЕКСТЕ МЕДИТАТИВНОГО СОЗНАНИЯ


ФОМЕНКО А.В. ОБ ОСОБЕННОСТЯХ ПРИМЕНЕНИЯ СМЫСЛО-ГЕНЕТИЧЕСКОГО ПОДХОДА В КОНТЕКСТЕ МЕДИТАТИВНОГО СОЗНАНИЯ


Рубрика: Педагогика

Библиографическая ссылка на статью:
// Гуманитарные научные исследования. 2012. № 9 [Электронный ресурс]. URL: https://human.snauka.ru/2012/09/1674 (дата обращения: 29.02.2024).

По холмистым равнинам, долинам Испании на чахлом коне едет уставший немолодой рыцарь в сопровождении верного оруженосца. Эта картина знакома всем российским читателям – сразу же можно с первых строк идентифицировать Дон Кихота, гениальное произведение Сервантеса. Однако, не отрицая безусловных собственно литературных достоинств этого произведения, следует отметить, что сервантесовский Дон Кихот, безусловно, является одной из лучших литературных иллюстраций и попыток литературного анализа, выполненного в литературной, художественно-образной форме, не только психологических типов и непосредственно социальных отношений современной Испании, но и универсальной для характеристики медитативного сознания в целом, в значительной мере совпадающей с ситуацией и положением в самой Испании.

В ситуации с Дон Кихотом и Санчо Пансой еще на самом деле не известно, кто в большей мере идеалист – сам досточтимый сеньор или беззаветно преданный ему оруженосец. С одной стороны, кажется, что Дон Кихот, поскольку именно он является непосредственным автором и инициатором этого священного рыцарского похода. А, с другой стороны, Санчо Панса сам  предоставляет Дон Кихоту возможность в полной мере себя в эту авантюру с головой вовлечь. Получается, что Санчо Панса, несмотря на всю свою поверхностную исконно-материалистическую окраску, в душе на самом деле точно такой же, не меньший идеалист, нежели Дон Кихот. Просто у самого Дон Кихота направленность сознания в основном идеальная, он грезит подвигами и спасением человечества, а у Санчо Пансы – приземленно-практическая, что, впрочем, отнюдь не мешает им обоим быть идеалистами.

По крайней мере, Дон Кихот, несмотря на все свои рыцарские сумасбродные планы, оказывается склонным к рациональному мышлению, что и позволило Сервантесу назвать идальго, не без доли шутки, «хитроумным». Что же касается Санчо Пансы, то, честно говоря, вообще до конца не понятно, как же он мыслит – способ его мышления остается не ясным. Санчо, с позволения сказать, мыслит догадками и озарениями, скорее всего на каком-то дологически-интуитивном уровне. В результате окружающие остаются в неведении, считать его за дурака или за умника, мудреца. Подобная оценка окружающих, очевидно, возможна лишь в случае, когда они не в состоянии понять характер мышления человека. Если исходить из того, что наиболее понятным и естественным для человека является мышление логическое, то очевидно, что затруднения, прослеживаемые и наблюдаемые в отношении личности Санчо, обусловлены невыявленностью в глазах окружающих начала развитого логического мышления с его стороны. Именно эта неясность связи цели и результата, традиционно осуществляемая посредством логического мышления, и повергает окружающих в двойственность суждения о верном оруженосце. Ясно, что он как-то достигает своих результатов, а вот как – неизвестно. Не объявлять же его, простого крестьянина и оруженосца не вполне адекватного рыцаря, в самом деле, святым и провидцем – за такое в Испании времен инквизиции, очевидно, никому бы  не поздоровилось, в том числе и самому автору Дон Кихота. Скорее всего, это влияние было бы сразу приписано темным, дьявольским силам, как это незадолго до этого произошло с Жанной Д Арк. И если вдруг Санчо Панса – святой, то кем же является тогда сам Дон Кихот. Одержимым? Но при этом кем, чем и какими силами? Зная внутреннюю, внутриполитическую обстановку в Испании конца 16 – начала 17 века, представляется вполне благоразумным молчание и недоговоренность автора по данным вопросам. Естественно, что легче было представить Дон Кихота просто одержимым рыцарской идеей, слегка выжившим из ума человеком, а Санчо Пансу – человеком, не способным к логическому мышлению, ибо представленность начала божественной интуиции или просветления у простого крестьянина могло бы повлечь за собой продолжительные, бесконечные и не вполне безопасные вопросы.

Скорее всего, интуитивные догадки Санчо Пансы основаны на предметном фетишизме, концентрации медитативного сознания. Как в полной мере народный тип, в силу характера религии и религиозности он крайне склонен и способен сосредотачивать свое сознание на предметных фетишах. Отсюда становится ясной и понятной краткость и афористичность его формулировок и решений.

Очевидно, именно через и благодаря медитативности сознания Санчо Пансы, поверившему пустым обещаниям, пообещавшему ему золотые горы Дон Кихоту и удалось втянуть его в свою авантюру. Для того, чтобы поддасться на заверения и обещания Дон Кихота о том, что Санчо Панса сможет стать губернатором острова, а именно это, как мы помним, и явилось решающим обстоятельством, склонившим его выбор, нужно быть явным идеалистом.

В противном случае не понятно, как Санчо Панса, человек в принципе трезвый и, в отличие от Дон Кихота, нечитавший рыцарских романов и необремененный литературным сознанием, мог решиться на подобную откровенную авантюру.

Дон Кихот, житель или представитель Ла Манчи, края в северо-западной Испании, очевидно, непосредственно граничащего с Леоном и Кастилией и давно освобожденного от мавров. На протяжении столетий предки Дон Кихота воевали с маврами, что, естественно, предопределило определенную – ярко выраженную идеальную, идеалистическую – направленность и ориентацию его сознания.

Кстати, тот факт, что идеалист Дон Кихот изображен человеком астенического сложения, а «материалист», отличающийся преобладанием практического интереса Санчо Панса – в виде пикника, является дополнительным характерным свидетельством глубинного антропологизма, свойственного западноевропейской цивилизации.

В странах, отличающихся ярко выраженным медитативным сознанием, как Испания и Россия, и, соответственно, идеализмом, естественно наблюдается два основных инварианта организации сознания представителей культуры. Это или откровенный идеализм, свойственный преимущественно интеллигенции и условно, гротескно воплощенный в фигуре и образе Дон Кихота, или же исконный медитативный предметный фетишизм, характерный для основной, менее образованной части населения, представленный в лице и образе верного спутника и соратника Дон Кихота Санчо Пансы.  Хотя сам роман Сервантеса писался в Испании  более 400 лет назад, для России как страны устойчиво-медитативного сознания он остается не просто чрезвычайно популярным, но даже знаковым, по сути дела, отвечая на вопрос, к чему интеллигенция регулярно зовет народ и что в результате и она, и народ получает. Для анализа культурно-исторической ситуации в России произведение Сервантеса подходит просто превосходно.

Известно, что Испания и Россия по ряду особенностей чрезвычайно близки и подобны друг другу. Хотя Испания и является страной католицизма, в силу своей эстетической природы и направленности имеющего сложные отношения с православием, тем не менее, следует признать, что именно Испания как страна имеет наиболее яркий, ярко выраженный идеалистический культ.  Испания с Португалией, очевидно, как наиболее западные по своему расположению страны, по существу, явились представителями наиболее ранней по своему характеру, идеализированной и потому, очевидно, в наибольшей мере близкой к православию, ценностным основам православия культурой. В той же Италии католицизм со временем принял значительно более ярко выраженные гедонистические черты. Очевидно, во многом подобному положению вещей Испания во многом обязана не прекращавшейся на ее территории без малого в течении 800 лет реконкисте – освободительной войне против мавров, в процессе и течении которого выковались основы испанского национального характера и национальной психологии. Эта длительная, тяжелая и суровая борьба за идею сделала испанцев едва ли не большими идеалистами и аскетами, подвижниками,  нежели самих православных. Католицизм никогда не знал в Испании той радости и эстетического упоения жизнью, как это имело место в той же Франции или Италии, реализуясь в своих достаточно жестких, порой фанатичных формах. На протяжении длительного времени католицизм кроме силы оружия являлся единственной опорой и оплотом испанцев в их борьбе с маврами. Очевидно, именно этому идеализму, повлекшему за собой фанатизм, Испания обязана и ужасами своей инквизиции. В лице инквизиции мы можем наблюдать не просто испанский католический фанатизм, столь бурно давший свои запоздалые плоды на излете эпохи средневековья, а явное стремление, тенденцию к утверждению мировоззренческого тоталитаризма, предотвращенного только лишь благодаря жизнелюбивой эстетической сущности самого католицизма как религиозной культуры.

Испания, конечно, не православная страна, но она реально первая из стран католического мира по своей близости к  православно-медитативному сознанию с очень сильно развитой религиозностью, на формирование особенностей которой наложило неизгладимое влияние борьба за освобождение Испании от мавров – реконкиста. По сути, это в известной степени ультракатолическая страна, в силу свойственного ей идеализма и медитативности близка православной России. Казалось бы, как, каким образом вообще может ультракатолическая страна быть близкой православию и православной России. Но ультракатолицизм в Испании обусловлен именно ярко выраженным идеализмом, идеальной ориентацией и направленностью сознания. А нам известно, что именно общие направленность и ориентации сознания способствует сближению культур. В этом плане Испания с ее католическим идеализмом стоит неизмеримо ближе к православию и России, нежели гораздо более мягкие по религиозному характеру католицизма Италия и Франция. Хотя, если говорить о реализации, проявленности и представленности внутренней сущности и смысла католицизма, то ультракатолической страной скорее можно было бы назвать Италию.

Для России исторически свойственна следующая ситуация: интеллигенция имеет идеализированное мировоззрение, сформированное под влиянием русской культуры, в особенности литературы и, в меньшей степени, идеалистической философии германоцентристского типа. Русская литература особенно показательна в данном случае, поскольку является основной формой общественного сознания в России, ставя и поднимая глубокие, практически философские вопросы, не столько в рациональной, сколько в образной форме. Это, кстати, классически характеризует, проявляет и соответствует базовому характеру мышления и мировосприятия большинства самих русских жителей России, для которых рациональное мышление изначально не является критерием истины и которые, в рамках и под влиянием идеологии православной традиции, стремятся к восприятию и постижению истины сердцем, по причине трудности данного пути оборачивающемся на деле дологической формой мышления и влекущей их к элементарному предметному фетишизму, как того же Санчо Пансу. От запада в данном случае осталась определенная атавистическая тяга к западному образу жизни на уровне чуть ли не генетической памяти, памяти предков. Этой части населения присуща определенная рациональность, являющаяся достижением образования и проявляющаяся в лице и посредством образования и образованности, но у нее практически напрочь сбита система антропологических ценностей и ориентиров, в свою очередь, являющаяся следствием и результатом реализации института светского воспитания. Собственно наличие определенных элементов и начал светской рациональной европейской образованности вне смысловых и ценностных антропологических начал западноевропейской культуры и делает эту часть населения русскими, русской интеллигенцией, придавая ей определенное имперское идеализированное сознание и встраивая в общую систему институтов империи в целом.

Для западного же сознания характерен достаточно развитый, развернутый антропологический смысл, проявляющийся, в частности, в начале национального самосознания как самосознания собственно родового, родоплеменного с соответствующими возможностями различения, дифференциации и практической реализации. Именно как раз этого начала российская интеллигенция, в силу ее общего идеализма, и лишена, что делает ее одним из характерный инструментов империи. Ибо антропологизм при всей его ограниченности в собственно западном понимании именно начинается с восприятия и видения своих племенных, народно-исторических корней. В России же, в отличие от Европы, старательно уничтожали эту историческую память, дабы сплавить все в один народ. Поэтому крестьяне в западной Европе лучше помнят свои предшествующие поколения, которых могут назвать не один десяток, чем те же потомки российской аристократии.

Медитативное сознание склонно абсолютизировать, поскольку медитативное сознание, как основанное на ведущей роли феномена и механизма концентрации, изначально склонно к абсолютизации, оно принципиально не в состоянии найти компромисса между двумя данными вариантами, чтобы свести их к определенному общему, взаимоприемлемому показателю. Оба из рассматриваемых уровней и вариантов сознания в сущности медитативны и видят и утверждают, в силу чего способны видеть и утверждать только свою правду и свой интерес в достаточно бескомпромиссной, изначально донельзя упертой форме. В результате этого общество оказывается заведомо расколотым и расщепленным на два лагеря, в последующем определяющие сам процесс и характер, характер самого процесса его дальнейшей общественной эволюции и развития.

Применительно к России подобное противостояние наиболее отчетливо выразилось в характерном противостоянии идеализма как идеологии религиозно, идеалистически настроенной интеллигенции и дворянства и материализма как идеологии народа, революционного пролетариата и крестьянства. На самом деле не менее мировоззренчески идеализированного и идеалистически настроенного.

Известно, что революция 1917 года изначально явилась результатом противостояния представителей сравнительно культурной части общества, основной мировоззренческой доктриной которой был религиозно окрашенный идеализм, отчасти окрашенный и в мистические тона, и мировоззрением основной части населения, лишенной высокой культуры и пребывавшей в рамках культуры традиционно-православного типа. У этой части населения в основном господствовал бытовой интерес практического характера. Подобная ситуация была изначально обусловлена вовлечением значительной, но, все же, чрезвычайно малой части русского общества в лоно европейской культуры, предпринятой Петром Первым в процессе модернизации и чрезвычайно характерна для периода модернизации. Усвоив основы или зачатки европейской культуры, эти люди, однако, европейцами в полной мере так и не стали. Они никогда не жили и не трудились в своей массе в Европе, не усваивали основ и традиций европейской культуры и психологии, глубинный европейский антропологизм был им глубоко чужд –  речь может идти преимущественно о поверхностном усвоении только лишь преимущественно плодов и результатов самой европейской культуры, но не системы условий их создания, то есть продуцирования или самопродуцирования, развития этой культуры. Внутренний антропологизм этой культуры, побуждавший ее в плане мотивов, формировавший ее мотивы и выступавший в качестве основ мотивации развития, остался им неведом.

В самом деле, классический, наиболее широко распространенный образ человека данной культуры, представленный в русской классической литературе – это образ праздного, скучающего, тоскующего, лишенного смысла жизни, одним словом, лишнего человека, человека, которого от корней своей родной культуры уже оторвали, а никакого другого смысла не предоставили. И он оказывается в результате естественно лишним, тоскует, не знает, куда себя деть. Таков и Онегин, и Печорин и ряд других персонажей русской литературы.

Естественно, что усвоение основ и ценностей европейской культуры резко противопоставило их основной части населения, исповедовавшего предметный фетишизм медитативного плана, не понимавшего ни их высоких стремлений, ни европейкой окраски.

Большевики гениально сумели подобрать ключи к предметному фетишизму населения. Они выступили с позиций материализма, который, однако, на поверку оказался столь же идеалистичным – в него тоже было необходимо просто верить, и все. Но именно материализм большевиков органически совпал с мировоззрением народных масс и отразил его. Поскольку он воздействовал на практико-фетишизированное сознание идеального толка. Это сознание, в сущности, тоже абсолютизировало предметы и вещи, оставаясь идеалистическим по сути. А теперь оно смогло абсолютизировать материалистическое марксово учение точно так же. Находя в нем для себя оправдание. А марксово учение пообещало ему не какие-то частные, немногие предметы, а целый коммунизм. Через материализм и благодаря ему возникало доверие, что это правда. То есть, совпали и фетишизированная суть сознания – материализм, и его реальная идеализированная подоплека – вера в светлое учение и хорошее завтра.

Разумеется, представители народного фетишизированного сознания боролись отнюдь не за мифического царя батюшку – это хоть и достаточно действенный, но, все же, по своей сути, достаточно слабый в силу своей общей идеальности мотив – царя везде не явишь, да что за интерес. Они боролись за вполне фетишизированные, конкретные вещи – землю, хлеб и так далее. И им это, разумеется, пообещали, прикрыв вопрос для убедительности материалистическим, а это значит единственно правильным и верным, учением. И массы клюнули на эту фетишизированную материалистическую достоверность, как они на нее «клевали», в сущности, всегда, но только в значительно меньшем и узком, масштабе.         Разумеется, коммунистическое учение формировало столь же идеалистический тип мировоззрения, поскольку оно призывало к труду и деятельности за осуществление и во имя осуществления хорошей жизни неизвестно когда. Пусть в нем и был фетишизированный мотив – построение коммунизма должно было осуществляться в рамках марксова материалистического учения на земле – но этот мотив был чрезвычайно удален и не конкретен во временном плане. Здесь, кстати, сам коммунизм как материалистическая составляющая – построение конкретного благостного общества – совпадал и соответствовал самому материалистическому характеру марксова учения. В то время как отдаленные и не конкретные сроки его реализации соответствовали идее веры в светлое будущее как идеалистическому компоненту, вообще тому, что учение принималось на веру. Никто из народа его, в сущности, не понимал. Но подобрано было идеально, и большевики, опершись на массу с фетишизированным сознанием, победили. Народу так, в сущности, до конца ничего, кроме марксизма, и не дали, но фетишизированное сознание получило свою компенсацию, свой суррогат.

С позиций смысло-генетического подхода,  медитативная стадия и ступень является первой и начальной ступенью сознания и общественного развития. Именно и сознания, и общественного развития одновременно – это фундаментально, в этом как раз и состоит, заключен принцип единства и взаимосвязи сознания и бытия. Поэтому естественно, что нормативы, принятые и утвержденные на этой и посредством этой стадии и ступени, будут и окажутся в целом определяющими для общества, которое в своей основе, в основе своих ценностей будет апеллировать именно непосредственно к сакральному уровню, как к своеобразной первой стадии и основе общественного развития. Как у всех культур. Все культуры всегда апеллируют к этой стадии и ступени, являющейся для них основополагающей и целевой. В качестве Богов же у них выступают бывшие вожди и герои – Один – вождь, выведший из азовских степей норманнов, герои древней Греции и т.д. Кстати, практически во многих религиях всегда существовало определенное даже чисто визуализированное соотношение божеств и героев с жителями страны. Божества должны были выступать в качестве определенных чрезвычайно значимых примеров для подражания населения. И это отражалось на их внешности, которая, естественно, должна была быть значимой и опознаваемой для населения. Иными словами, люди определенной культуры должны были видеть и находить в этих божествах немного, частицу себя. Тот же Будда, несмотря на достаточно четко и ясно представленный сакрально-канонические признаки, всегда, как правило, представлен в духе той культуры и национальности, которая ему поклоняется. В связи с этим ему могут быть присущи как ярко выраженные европеоидные, так и монголоидные признаки и особенности. В рамках христианской культуры, особенно католической и западных православных областей, специфично не только изображение непосредственно самого Христа, но и многих святых. Так, в частности, на Украине и, особенно, в Запорожье последним часто присваивали конкретные казацкие признаки, казацкие образы. Очевидно, в их лице народ хотел видеть  реальных героев борьбы, которые в его сознании служили непосредственным образцом для подражания. Так в рамках механизма смыслогенеза на реальную функцию и изображение святого накладывалось изображение порой совершенно другого человека, с которым он начинал идентифицироваться. Те же скандинавы в образе Одина прославляли не только верховного бога, но и, очевидно, вполне конкретного, реального вождя.

Таким образом, возвращаясь к предшествующему, практически во всех культурах изначально медитативный смысловой ряд божеств служит основой для подражания и поведения, построения отношений в обществе, в земных условиях. Это к вопросу о  первоэтапности и значении медитативной стадии и ступени.

Для смысло-генетического подхода решительное значение имеют базовые характеристики процессов и их происхождение из самых древних, исконных источников. Основы европейской культуры непосредственно восходят к античной, древнегреческой цивилизации, являющей собой, по существу, самое прекрасное из древнего и наиболее древнее из прекрасного, реально известное и ведомое современному человечеству. Вполне возможно, что в истории мировой цивилизации и существовали культуры, достигшие большего совершенства и успеха в различных сферах деятельности, нежели греческая, однако, по крайней мере, в рамках Европы, о них достоверно, к сожалению, ничего не известно.

Так,   язычество, исходившее из наличия во вселенной различных сил, утверждало идею необходимости их балансировки и гармонизации. Согласно языческому, и, в частности, античному миропониманию, вселенная, или макрокосм, была проникнута различными силами. Реальным воплощением этих сил, и, в частности, наиболее мощных, гравитационных, являлись планеты, которые не случайно еще в древности получили имена определенных богов. Отражением макрокосма являлся микрокосм, или человек, его организм, который, точно так же, как макрокосм, испытывал на себе влияние соответствующих определенных космических сил. Каждый орган или часть человеческого организма, каждое душевное, психоэмоциональное состояние было соотнесено и представлено, таким образом, не только с соответствующими силами, но и с выражающими и служащими их источником планетами. Поскольку в космосе, согласно античной мифологии, осуществляется постоянная и непрерывная борьба двух начал – хаоса как начала стихийного, бессознательного (христиане наверняка бы назвали его демоническим) и логоса как начала разумного, основная задача заключена в достижении гармонии, балансировки представленных сил в лице самого человека. В этом заключалась основная задача и цель олимпийских игр, посвященных Богам, в отличие от современного одноименного ристалища призванных продемонстрировать и показать, кто из соревнующихся умеет лучше гармонизировать силы своего организма, то есть, в ком и через посредство кого лучше говорят и реализуются Боги, кто в наибольшей степени является на данный момент, иначе говоря, их воплощением. Основная цель человека достигалась в и посредством процесса балансировки данных сил и обретении посредством этого гармонии. Посредством и благодаря достижения этой гармонии приобретались спокойствие и невозмутимость, справедливо считавшиеся древними олимпийскими добродетелями, и, как следствие, доблесть и непобедимость, неуязвимость. Соответственно, победитель или олимпиец для древних тот, кто настолько хорошо умеет сбалансировать внутренние силы своего организма, что является просто практически неуязвимым. Иными словами, он настолько хорошо слит с космическими силами, с природой, что сами Боги реально и едино действуют через него, придавая ему решительно универсальную силу. Ни одно божественное начало не может его уязвить, поскольку все эти силы гармонизированы, дано всеми богами, хотя греки были реалистами и прекрасно понимали, что в земных условиях этого достичь очень сложно. Тем не менее, благодаря подобному гармоничному, телесному и духовному развитию, личность отличалась высшей степенью духовной, психоэмоциональной сбалансированностью, а высшей добродетелью являлось умение владеть своими чувствами и психоэмоциональными состояниями, то есть олимпийское спокойствие. В сущности, гармоничное развитие личности, и прежде всего физическое, позволяло личности иметь закономерно устойчивую и стабильную психику, даже говоря и рассматривая вопрос с современных научных позиций. Говоря же античным языком, ни одна сила или Бог не могли повлиять негативно или лишить равновесия, если они были все и их интересы грамотно учтены и согласованы. Именно отсюда, очевидно, от и исходя из позиции и задачи гармонизации человека и возникло знаменитое античное изречение – разделяй и властвуй, имевшее, очевидно, первоначально глубокий сакральный смысл. Его лучше было бы с большим основанием назвать и определить как различай и властвуй или, соответственно, различай, разделяй и властвуй, то есть различай функции Богов и идущие от них  и связующие с ними силы, не смешивай, разделяй их и пользуйся данным тебе гармоничным преимуществом. Тот, кто действительно гармоничен, согласно античной традиции, в полной мере непобедим и неуязвим. В природе просто нет, не существует сил, выступающих против него. Но достичь этого, о чем свидетельствует весь многовековой опыт античной мифологии, очень трудно.

В целом в отношении такой, подобной личности, при наличии подобного подхода к личности чрезвычайно сложно говорить о возможности какой-то психоэмоциональной неустойчивости. Отдельно взятую любовь греки рассматривали скорее как аффект, как доминирование определенного, одного или двух Божеств – Афродиты и Эрота, и, не смотря на ее силу, о чем повествует крупнейший мифолого-эпический цикл античности – Илиада, в силу аффективности, осуждали. Собственно,  именно в этом состоит основной смысл и содержание самой Илиады. Три Богини – богиня власти Гера, мудрости Афина и любви Афродита – попросили сына троянского царя Приама Париса разрешить спор между ними, какая из них является более красивой, прекрасной. Парис отдал предпочтение – яблоко раздора – богине любви Афродите – выбор, к которому с пониманием отнеслось бы наверняка большинство современных мужчин. Или, говоря современным языком, Парис отдал предпочтение любви, найдя и увидев, узрев в ней высшее проявление красоты. И тем самым вызвав на себя гнев со стороны двух других богинь. То есть, по существу, выделив и обособив одно божество, пусть и такое прекрасное, как Афродита, под влиянием своих чувств и эмоций, он нарушил божественную гармонию и равновесие сил. А Парис вершил свой суд реально под влиянием своих чувств и эмоций, он сам не устоял перед Афродитой. То есть его выбор и последующая трагедия являлась прямым отражением потери внутренней устойчивости и баланса при встрече с богами. Попробуй, не потеряй тут баланс, когда испытывают сами боги, точнее, богини. Но испытывают они практически ежечасно. Вспомним, что согласно античной мифологии боги являют собой персонифицированные силы. Парис находился и пребывал под влиянием и воздействием трех сил – стремления к власти, мудрости или благоразумия и силы любви. Он в результате предпочел любовь. И в итоге потерял и власть, и мудрость, и саму жизнь.

Как отражение божественного мира, мира идей ситуация выбора Париса получает свое последующее отражение и продолжение в мире вещей или людей, в человеческом мире. В благодарность признательная Афродита пообещала Парису любовь прекраснейшей женщины, но уже на земле – Елены прекрасной. Это полное земное отражение отображение и отражение небесного выбора самого Париса. Однако при этом выборе Парис пошел против власти и лишился власти (Елена была женой царя Менелая, ахейцы осадили Трою и затем захватили город, в результате чего царь Приам, отец Париса, лишился трона), и мудрости – Афина, поскольку подобные жертвы и последствия, которые, в сущности, не сложно было предвидеть, невозможно назвать мудрыми. Итак, небесная божественная картина получает свое реальное отражение и отображение на земле, в земных условиях, проекцию макрокосма на микрокосм.

На самом же деле в выборе Париса мы видим изначальное необдуманное увлечение любовью в презрение им двух других космических сил – власти и мудрости, выступивших вместе. Это нарушение космического баланса и привело в итоге Трою и самого Париса к трагическим последствиям.

Литература

  1. Бутов А.Ю., Фоменко А.В. Проблема толерантности в контексте социокультурной адаптации // Теоретико-методологические аспекты организации диалога культур в образовательной среде. М.: ИХО РАО, 2009.
  2. Бутов А.Ю., Фоменко А.В. Интерпретация комедии «Горе от ума» в контексте проблемы социокультурной идентичности личности в России 19 века // Интерпретация мирового классического наследия в основном и дополнительном образовании. М.: ИХО РАО, 2009.


Все статьи автора «Фоменко Александр Владимирович»


© Если вы обнаружили нарушение авторских или смежных прав, пожалуйста, незамедлительно сообщите нам об этом по электронной почте или через форму обратной связи.

Связь с автором (комментарии/рецензии к статье)

Оставить комментарий

Вы должны авторизоваться, чтобы оставить комментарий.

Если Вы еще не зарегистрированы на сайте, то Вам необходимо зарегистрироваться: